Евгений Елизаров - Рождение цивилизации

Елизаров Евгений

Рождение цивилизации

Евгений Дмитриевич Елизаров

РОЖДЕНИЕ ЦИВИЛИЗАЦИИ

1. Вера и мегалиты

Египетские пирамиды и вавилонские зиккураты, именно их вызывает память при одном только упоминании о первых цивилизациях; в сознании европейца одно неотделимо от другого и зачастую одно подменяет другое. Первые святилища... Кто только не писал о них? Им посвящены целые библиотеки, и что нового после археологов и лингвистов, историков и философов может сказать о них, специалист по решению прикладных вопросов организации труда и управления? Впрочем, о них писали и мои коллеги, экономисты и управленцы, но оговорю сразу: меня совершенно не интересуют ни технология строительства, ни организация производства. Я рискую вторгнуться в святая святых проблемы, и при всей экзотичности для нее моего ремесла я полагаю, что именно оно может дать ключ к решению многого. И наконец: в этой работе речь, вероятно, менее всего будет идти о пирамидах и зиккуратах, и тем не менее вся она будет посвящена именно им... Но сначала - общая экспозиция. "Двинувшись с Востока, они нашли в земле Сеннаар равнину и поселились там. И сказали друг другу: наделаем кирпичей и обожжем огнем. И стали у них кирпичи вместо камней, а земляная смола вместо извести..." Мегалиты Баальбека, Стоунхенджа, Тиагуанако, Саксаигуамана, идолы острова Пасхи, вавилонские зиккураты, собственно египетские пирамиды, едва ли не зеркальное их отражение - храмы и пирамиды, похороненные в джунглях Гватемалы и Юкатана, - все эти и другие разбросанные по лику земли столь несхожие друг с другом творения сынов человеческих объединяет одно масштаб граничащих с подвигом усилий целых народов, титанических жертвенных движений цивилизаций, казалось бы, не имеющих никакого практического смысла. Ведь еще и сегодня, через тысячелетия после них, голод и нищета для многих представляют собой отнюдь не отвлеченные категории, но нечто, исполненное вполне осязаемым трагическим смыслом, так что же говорить о тех временах, когда возводились все эти громады. Потребовавшие отвлечения гигантских объемов живого труда на свое сооружение, вечные памятники абсолютной бессмысленности, зачем они человеку? Речь идет о самом начале человеческой цивилизации, и здесь, в "нуль-пункте" писанной истории человечества, циклопические по своим размерам культовые сооружения, без видимой цели схоронившие в себе усилия многих поколений, парадоксальным образом, выстраиваются в один ряд с другими, не менее грандиозными, но вместе с тем предельно заземленными и утилитарными стройками - ирригационными каналами Месопотамии и Египта, Индии и Китая - по существу всех центров зарождения цивилизаций. Казалось бы, прямая противоположность абсолютной бессмысленности первого ряда, эти сооружения, прямое воплощение строгой целесообразности и рационализма, возводятся практически одновременно с первыми. Но продолжу рядоположение. Неразвитость орудий, примитивизм технологии, непреходящая для многих угроза голодной смерти и на драматическом этом фоне вечного дефицита насущного пустая растрата сил на создание суетных украшений сурового быта и вещей, лишь через века способных быть осознанными обществом и людьми как знак богатства, словом, начал, до того неведомых - и нужных ли вообще? - живому. Что объединяет эти ряды?.. Тяжелокаменное воплощение абстрактных символов возносящегося к вечности духа и столь же монументальная конкретность вечно алчущей земного плоти, Мария и Марфа первичной культуры, что делало возможным это парадоксальное переплетение? Легко понять назначение ирригационных каналов, куда труднее постичь смысл потрясающих воображение масштабов культовых конструкций, еще труднее представить повелительную необходимость того, что уже здесь, в самом начале, формирует вечные каноны искусства, но, думается, логика возникновения всего этого должна быть одной и той же, ибо историческая нерасторжимость всех этих начал обязывает к выводу о равной их обусловленности и необходимости. Но начнем со святилищ. Что лежит в основе грандиозных процессов их воздвижения? Что может являться причиной фактического омертвления таких, поражающих всякое воображение, объемов живого труда и создаваемых поколениями и поколениями людей материальных ценностей? Религиозные представления древних? Именно они, - отвечает большинство исследователей древних цивилизаций. Но можно ли только ими объяснить явления такого масштаба. Можно ли во имя каких-то туманных и таинственных абстракций, скрываемых осязаемой плотью ритуала, приносить в жертву судьбы целых народов? Уточню. Пышными погребениями в Древнем Египте удостаивались немногие, меж тем (еще задолго до пирамид) и царские гробницы и соперничавшие с ними мастабы, возводимые для высшего нобилитета, требовали усилий огромных контингентов, состоящих из тех, чьим уделом были похороны лишь по "третьему разряду"; и волей-неволей напрашивается мысль о том, что здесь не обходилось без принуждения. Реконструкция общей логики градостроительства показывает, что в Месопотамии возведение храма зачастую предшествовало всем гражданским постройкам, а значит и здесь трудно предположить абсолютную добровольность самоотчуждения большинства. Своим вопросом (можно ли?) я имею в виду следующее. В русском языке понятие возможности означает собой как ту или иную степень долженствования, то есть ту или иную градационную ступень какой-то единой линии, восходящей от категорической недопустимости к неукоснительной обязанности, так и степень актуализации столь же единой линии, восходящей от абстрактной возможности к реальной действительности. В определенной позиции первого (прямо прикосновенного к этике) ряда значений "иметь возможность" ("можно ли?") оказывается синонимичным выражению "сметь". Второй ряд этически нейтрален, но с точки зрения фактологии имеет гораздо более строгий, если не сказать жесткий, смысл. Задавая свой вопрос, я формулирую его отнюдь не в нравственной, но именно в фактологической плоскости. Итак: может ли не подкрепленное факторами материального порядка слепое подчинение ритуалу привести в самоубийственное движение народы (а ведь если и допустимо говорить о суицидных наклонностях целых цивилизаций, то для их иллюстрации лучших примеров, чем примеры строительства египетских пирамид и вавилонских зиккуратов было бы просто не придумать) или для этого необходимо искать какие-то более фундаментальные основания? Можно ли одними религиозными представлениями индивидов (или даже полной их суммы) объяснить законы рождения и смерти цивилизаций, или постижение этих законов требует выхода в какое-то иное измерение сознания? А меж тем речь идет именно о законах рождения и смерти... Говоря сегодня, по истечении тысячелетий, о побудительных причинах, когда-то лежавших в основе такого рода строительства, мы в неявной форме занимаемся также и реконструкцией психологического склада людей, живших за долгие века до Рождества Христова. Но занимаясь подобной реконструкцией мы обязаны помнить одно фундаментальнейшее обстоятельство, едва ли не курсивом прочерчиваемое всей писанной историей человечества. Я имею в виду во все времена демонстрировавшуюся всеми народами мира гранитную незыблемость менталитета двух категорий смертных: простого обывателя и управленца высшего разряда. Первый (здесь я подразумеваю отнюдь не отдельных личностей, но полную статистическую их совокупность) в меру веропослушен и лоялен по отношению к властям, но в принципе неспособен принести в жертву абстрактной идее благополучие своего дома. Второму (и здесь я также говорю не о личностях, но о категории, объединяющей в себе не только царствовавших когда-то особ, но и высшую чиновническую иерархию) задолго до Никколо Макиавелли была известна вечная истина власти, гласящая, что повелителю разрешается приносить в жертву любые интересы любого индивида, но недопустимо жертвовать сразу всеми подвластными ему. Между тем, принимая анализируемую гипотезу, мы сразу же обнаруживаем черты, которые живописуют совершенно иную психологию, рисуют перед нами субъект какого-то иного, запредельного человеческому, разума. Да, действительно, вера ко многому обязывает. Но ведь не только провозглашенная в Нагорной проповеди антитеза старой морали - ко многому обязывала христианина и тысячелетняя вера в неизбежность Суда, на котором ему придется дать отчет за все содеянное ("...только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд"). Между тем, можем ли мы утверждать, что именно новозаветная нравственность торжествовала в деяниях людей на протяжении истекших со времени земного служения Христа времен? Думаю, никто не решится на столь дерзкое умозаключение. Но ведь по отношению к тем, тайна бытия которых не дает нам покоя вот уже шестое тысячелетие, мы делаем заключение именно такого порядка. Для объяснения этого соприкасающегося с жертвенностью всеобщего самоотречения, которое демонстрируют нам исполинские постройки древних, требуется не просто вера, но тотальная вера народов, вера пламенная, фанатичная, вера, восходящая до абсолюта. Ведь наличие в духовной атмосфере общества даже небольшой доли религиозного скепсиса способно сделать невозможными такие лишенные всякого рационального смысла начинания. Отрицать же его наличие в древних цивилизациях трудно, если не сказать невозможно. Задумаемся над такими фактами, как массовое разграбление гробниц. Известно, что это занятие, превратившееся в род некоторого массового промысла, знакомо Египту уже со времен первых его династий. Археологические анналы хранят память о надругательствах, свершавшихся едва ли не немедленно после завершения погребальных церемоний. Раскопки же, проводившиеся в Месопотамии, показывают, что некоторые царские гробницы были ограблены не искателями кладов позднего времени, а самими могильщиками: так гробница шумерской царицы Шубад была ограблена ими еще до завершения погребальной церемонии. Истории Египта известны случаи, когда этим промыслом на протяжении столетий жили целые поселения. Уже первые его века знают примеры, когда недостойным этим занятием пятнали себя не только "профессиональные" грабители, но и высшие государственные чиновники, принцы крови и даже царствовавшие особы. Сопрягается ли слепая пламенная вера в собственное благополучие в потусторонней вечной жизни с сознательным уничтожением последнего прибежища чужих "Ка"? История Древнего Египта знает примеры предательств и заговоров, времена смут и мятежей. Между тем, одним из основных элементов ортодоксального вероучения являлась неколебимость социального статуса человека и в потусторонней жизни: повелевавший здесь оставался повелителем и там, за чертой вечности. Перейдя в царство Осириса человек мог только повысить свой земной статус. Но связуется ли пламенная вера в нерушимую справедливость там, где слагается земная кладь, с предательством и изменой здесь? Да и просто с банальными интригами против своих сегодняшних земных начальников? Нет, отрицать наличие большой доли неверия в общественном сознании первых цивилизаций никак нельзя. Но если в самом воздухе разлит дух сомнения, то можно ли рассчитывать на граничащее с самоубийством жертвоприношение таких размеров? Впрочем, обратимся и к другому аспекту поставленного выше вопроса. На первый взгляд в самом деле может показаться, что противоречие между циклопическими масштабами строительства и явным отсутствием объединяющей всех всепоглощающей идеи легко покрывается козырной картой террора. Действительно, при наличии развитых институтов государственного принуждения вполне достаточными могут оказаться вера или убеждение одного властителя - кровь и железо способны довершить остальное. Но все это лишь на первый взгляд. Массовый опыт принудительного труда, накопленный тоталитарными режимами 20 столетия, показывает, что даже при высоко развитой инфраструктуре террора (оборудованные концентрационные лагеря, пересыльные пункты, этапы, эффективные виды вооружения и т. д.) численность одних только охранных и конвойных контингентов оказывается вполне сопоставимой с численностью государственных рабов. (Добавим сюда персонал, обеспечивающий функционирование самой инфраструктуры.) Каким же должно быть это соотношение там, где эффективность наступательного оружия не всегда превосходит эффективность обыкновенных орудий обыкновенного труда, а оборонительное, если и появляется в это время, то только у лейб-гвардейских контингентов. Так что, если быть строгим, следует заключить, что и гипотеза централизованного насилия не только не способствует разрешению отмеченного противоречия, но - напротив - усугубляет его, ибо очевидно, что в этом случае масштабы омертвления живого труда должны быть еще большими, и следовательно, речь должна идти о таких усилиях цивилизаций, которые не могут не ломать становой их хребет. Таким образом, без допущения вполне добровольного труда никак не обойтись. (Сказанное, однако, не следует понимать как абсолютное отрицание всякого принуждения вообще; известная доля рабского труда не только может, но и должна иметь место, речь идет лишь о том, что эта доля не может быть преобладающей.) Не будем забывать и другую группу обстоятельств. Во все времена центральное ядро теологических учений всех народов мира представляло собой род высшей алгебры отвлеченной мысли. Между тем, известно, что сама способность к восприятию абстрактных категорий высокого уровня воспитывается годами напряженного умственного труда, и не случайно поэтому сакральный смысл едва ли не всех вероучений едва ли не во все времена был просто недоступен обыденному сознанию. Для того чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к ретроспективе, составленной из сочинений средневековых теологов-схоластов, апокрифов первохристиан гностической школы, наконец, к самим папирусам времен строительства пирамид. Больше того, высший смысл вероучений был недоступен непосвященным не только по причине его прямой непостижности сознанием обывателя, но и потому, что просто утаивался от них. Впрочем, эзотеричность культа во многом была производной именно от этой сложности, и служила своеобразной гарантией от возможной деформации священного смысла при его соприкосновении с неподготовленным умом. Высшие жреческие иерархи, которым только и была доступна последняя тайна ритуала, готовились годами, годами свершая не только подвиг смирения и послушания, но и подвиг мысли. И если справедлив вопрос о принципиальной возможности того, чтобы туманный комплекс абстрактных идей мог вызвать движение, масштабы которого требуют едва ли не полного самоотречения общества, то тем более справедливым и настоятельным становится он в этой, вытекающей из эзотеричности вероучения формулировке: может ли тайна, высокий смысл которой сокрыт от всех, выступать в качестве первопричины самозаклания народов? Правда, и здесь можно возразить тем, что представители не только царствующей фамилии, но и высшего нобилитета имели допуск ко всем тайнам веры и, как правило, занимали высокие позиции в жреческой "табели о рангах". Но вспомним: Реформация поставила английских королей во главе национальной церкви, однако если теологические кафедры протестантских университетов при вынесении вердикта по спорным вопросам богословия и вынуждены были обращаться к авторитету царствующего монарха, то, вероятно, только в силу условностей этикета. Я не хочу утверждать, что приведенные доводы начисто опровергают гипотезу о первичности ритуала. Больше того, я убежден, что именно он является первопричиной циклопических движений первых цивилизаций. Целью же настоящей работы является отиюдь не отвержение давно вошедших в научный оборот идей, но, напротив, осмысление их, и я ставлю своей задачей понять существо именно этой таинственной категории. Но для того, чтобы приблизиться к самому центру проблемы, необходимо сформулировать своего рода вспомогательную лемму. Вспомним: речь идет о самой заре человечества, и вероятно наиболее поразительным фактом является то обстоятельство, что уже здесь, подобно тому, как броненосная Афина Паллада в полном вооружении вышла из головы Зевса-вседержителя, первые цивилизации внезапно появляются на освещенной письменностью исторической арене едва ли не со всеми атрибутами государственности. Понятно, что этому парадному выходу обязан предшествовать долгий период становления: законы функционирования уже институировавшегося государства радикально отличаются от жизненного уклада все еще варварских сообществ. И вот здесь уместно задаться вопросом: каков "механизм запуска" цивилизации? Решение именно этого вопроса и должно составить существо нашей вспомогательной леммы, к изложению которой я приступаю.