Наталия Криволапчук - Собака, которая любит
Однако Джинка много дольше других относилась ко мне как к привходящему обстоятельству, своего рода элементу окружающей среды. Нет-нет, она и любила меня больше, чем кого-либо из семьи, и слушалась безотказно, и защиты от праведного негодования мужа искала у меня, и с щенячьими бедами своими она, наученная старшими, приходила ко мне и только ко мне. И о моей к ней любви она знала прекрасно. Но радости она во мне не искала. Я просто полагалась ей «по должности», будучи так же неотъемлема от нормальной собачьей жизни, как полная миска, как кров над головой, как уютное местечко. А радостей ей хватало в стае. Гордая и независимая, она благоволила принимать мою беззаветную любовь, словно бы все время давая мне понять, что обойтись без меня ей, в случае чего, совсем не так трудно. Вряд ли я сумею передать это ощущение словами. Вроде бы, все, как положено, по всем самым взыскательным меркам — моя собака, и ничья больше. Да только мне ли не знать, не чувствовать, что — не до конца!
А для меня она стала воплощением всей радости жизни — беспечная, игривая, подвижная и необычайно яркая во всех своих проявлениях. Девяносто третий год выдался для нашей семьи, как и для очень многих, весьма и весьма нелегким. И среди всей жизненной смуты, среди неисчислимых забот и сложностей быта, Джи сделалась для меня животворным огоньком, той самой Искоркой-в-Тумане, какой остается по сей день. Назвав ее так впервые из-за беленькой «звездочки» на темной спинке, за правой лопаткой, я не подозревала, что имя это обретет символический смысл.
Мужчины мои говорят, будто тогда их «держала» я. А меня «держала» Джинечка, крошечная собачка, совсем еще молоденькая. От одного взгляда на нее теплело на душе. Бамби моя обладает свойством успокаивать не хуже валерьянки, да только не спокойствие мне было тогда необходимо. Не могу не признаться: бывали минуты, когда не отчаяться, не пасть духом мне удавалось исключительно благодаря Джи-Джи.
Вот она играет с матерью и суровым дядькой-воспитателем. Мать неутомимо отрабатывает с наследницей боевой славы охотничьи приемы, а Рольф возится с любимой приемной дочкой упоенно, самозабвенно. Джинка, резвушка и проказница, прыгает вокруг развалившегося на полу великана, а тот, блаженно урча, делает вид, будто отчаянно ловит ее страшенными своими зубами, да вот поймать все никак не может.
Вот они на прогулке учат ее драться, заставляя отбиваться то от каждого по очереди, то сразу от обоих, и отступают, когда она, устав от возни, прижимается к моим ногам. Они-то знают, что уметь защитить тылы едва ли не важнее, чем храбро идти в атаку.
А я наблюдаю за веселой суматохой и сердце мое обмякает и теплеет. Уходят, тускнеют житейские заботы и неприятности. Я словно бы сама напрыгалась, набегалась, зарядилась невероятной фоксячьей энергией. Так Джинка и росла обожаемым и людьми, и собаками, забалованным сверх всякой меры ребенком.
Я любила ее всегда, любила самозабвенно и преданно. Я сердиться-то на нее не умела, да и до сих пор не научилась.
Время шло, выросла и Джинка. Пора ей было становиться мамой.
Когда я вяжу Бамби, я на сто процентов уверена в ее абсолютном доверии ко мне. Она вытерпит все причуды даже очень трудного партнера (всяко ведь бывает при вязке!), без капризов выносит детей, всегда скажет мне, если, паче чаяния, что не так, а уж родит — как подарит. С Джи предсказать ничего было нельзя. Беременность она воспринимала как исключительно свое, глубоко личное дело. Она подолгу лежала в задумчивости, «беседуя с детьми», и не больно-то желала, чтобы я вмешивалась в этот интимный процесс.
А как она боялась родов! Месяцем раньше, когда мама Бамби родила Каську, Джи все видела и, казалось бы, все должна была понимать. Бамби показывала ей гнездо, учила ухаживать за щенком. Но вот настала Джинкина пора — и почти двое суток мы с ней места себе не находили.
Я очень старалась бояться только тайком от нее, специально уходила в сторону, когда становилось не по себе. Со своими всегда так — умом понимаешь, что оснований для тревог нет никаких, но сердце съедают сомнения: а что, если я чего-то не вижу? Но рядом с ней я обязана была излучать спокойствие и уверенность в счастливом исходе. Почти двое суток я твердила ей, словами и без оных: «Не бойся! Я все время с тобой! Вдвоем нас голыми руками не возьмешь!».
Когда родился первенец, Ларс, это событие так потрясло ее, что рожать дальше она забыла. Господи, еще трое детей, главное еще впереди, а Джина моя все облизывает сына, не позволяя мне ни на минуту убрать его в специально приготовленную рядом с гнездом коробку на грелке. Начинаются новые схватки, я, как положено, откладываю в сторону младенца, чтобы мать случайно не задела его в родовых судорогах, — и схватки тут же прекращаются, она бросается искать малыша. Так она и не доверила мне ни одного ребятенка, пришлось оставлять их в гнезде и бдительно следить за их безопасностью при следующих родах. Вот уж не знала я таких хлопот с Бамби!
Зато потом, чуть только придя в себя после родов, Джинка стала льнуть ко мне как никогда прежде. Она как бы вовсе перестала разделять себя и меня, мы окончательно стали единым целым. А я бесконечно рада была делать для нее все, чего только она ни пожелает, я баловала ее больше, чем Бамби (хотя и первую свою подружку я балую безобразно), лишь бы она, в свою очередь, не переставала твердить мне: «Я всегда буду с тобой!».
Теперь она всегда рядом, в паре метров от меня. Очень сдержанная во всех проявлениях чувств (ее поцелуи, на которые так щедры Бамби и Каська, еще надо заслужить), неразговорчивая, она иногда плачет в открытую, когда я, уходя из дома, не могу взять ее с собой. Вообще-то, они всегда знают, куда я иду, но бывают же случаи, когда я сама колеблюсь, не взять ли ее, — вот тогда она, понадеявшись и разочаровавшись, расстраивается беспредельно. А потом встречает у дверей первой и ворчит, если кто-то другой пытается поздороваться нежнее, чем она.
Мужчины мои рассказывают, что без меня она словно бы угасает, впадает в своего рода эмоциональный анабиоз. Я-то знаю, что она в это время в буквальном смысле сопровождает меня душой, где бы я ни была. Собаки намного легче нашего путешествуют в астрале.
Не так давно, когда ей было уже около четырех лет, мы впервые расстались на несколько дней. Мне пришлось уехать по неотложному делу, а взять ее с собой не было никакой возможности. Разлука стоила нам обеим немалых переживаний, но самое главное, оказывается, ожидало меня уже после моего возвращения.
Мы с мужем пришли домой рано утром — благо от Московского вокзала до нас совсем недалеко. Собаки встретили нас радостно, как всегда, но Джинка была чуточку холоднее обычного. Как будто и приласкалась, и поздоровалась, но той бурной радости, какой я ожидала, не было и в помине. Я не обиделась, я вообще крайне редко на нее обижаюсь, но мне это показалось странным. Мы прилегли подремать после неважной ночи в поезде. Джинка, как обычно, пристроилась у меня под бочком. Я чувствовала в ней какое-то странное оцепенение, как бывает у собак при легком наркозе, и в ауре все ее эмоции задавлены были волей и дисциплиной.
Отдохнув с дороги, я отправилась ненадолго в магазин, а когда вернулась… Вот тут Джина встретила меня по-настоящему! Тут было все: и прыжки, и ласки, и радостное, нежное, особое собачье «мурлыканье». Я думаю, утреннее наше возвращение было для нее такой неожиданностью (хотя я говорила ей по телефону из Рязани, что скоро вернусь, и она отвечала мне ласковым урчанием), что она не успела отойти от того самого «анабиоза», в котором приказала себе находиться в продолжение нашей разлуки. А может быть, она боялась, что я вот-вот снова исчезну. И только после моего прихода из магазина она поверила наконец, что я по-настоящему дома, что снова буду уходить и возвращаться, как всегда.
Пожалуй, надо рассказать вам, как именно мы с ней общаемся. Вот эпизод, который произошел недавно и не вызвал бы у меня никакого удивления, если бы не изумилась присутствовавшая при этом приятельница.
Сын одевает собак для прогулки, но Джинке, уютно устроившейся возле меня на диване, идти не хочется. Собираясь испечь к вечернему чаю кексик или печенье, я говорю:
— Ты погуляешь с Юрой, а потом я пойду готовить, и ты будешь мне помогать.
Помощь собак при стряпне состоит обычно в «предварительном мытье посуды», а потому я отчетливо представляю себе желтую кастрюлю, в которой обычно замешиваю тесто, стоящей на полу и изготовленной для вылизывания.
Джинка переспрашивает: пристально глядя мне в глаза, она чуть высовывает язычок и имитирует облизывание. Я подтверждаю:
— Да, вкусное!
Она, успокоившись, идет гулять, но едва вернувшись, теребит меня до тех пор, пока я не прерываю увлекательную болтовню и не ухожу на кухню. А ведь если бы она не поняла и просто просила чего-нибудь вкусненького, она не ушла бы с сыном, а потащила бы меня, как бывает, прямиком к холодильнику. Нечего и говорить, что кастрюлей она после этого не поделилась ни с кем и вылизала ее на совесть.
