Елена Мычко - Про волков, собак и кошек
Так что весь первый год его жизни я пребывала в эйфории. Чуть выдавалось свободное время — я хватала Рыжего, и мы бежали на набережную Москвы-реки. Уголок в то время был дикий. Реку огораживал парапет, но берег еще не везде был взят в гранит. А со стороны моего дома можно было через пролом в ограде пробраться в защитную зону железнодорожного моста и спуститься к самой воде. Вдоль парапета шла дорожка в сторону гостиницы «Украина», а между ней и высоченным откосом простирался то ли пустырь, то ли газон — словом, некое обширное пространство, заросшее травой, бурьяном и кое-где кустарником. Это ли не рай для прогулки с собакой: никаких машин, из людей — только свой брат собачник, так что гуляй-веселись!
Вот мы с Тимом и гуляли. Он уже стал подростком, энергия бьет ключом: то носится с палкой в зубах, то ворон гоняет, то затеет со мной шутливую потасовку. И в какой-то момент пришла мне в голову идея совершенно дурацкая — поиграть с Рыжим в прятки. В какой-то книжке я вычитала, что такая игра занимательна и полезна для молодой собаки. А сообразить, что нюх у боксера плохой, что он может испугаться, на это меня не хватило.
Так что подождала я, пока Тим чем-то увлечется, и спряталась за оградой защитной зоны. Он меня не видит, я его не вижу, и так мне весело, идиотке! Через пять минут веселье мое кончилось, поскольку сокровище мое рыжее меня не нашло, и я его тоже. Хожу по набережной, кричу в голос: «Рыжий, Рыжий, Тимочка, да где же ты?!» Нет нигде кобеля, и народу, чтобы спросить, куда побежал, как назло, тоже нет. Я в одну сторону промчалась, чуть не до «Украины», обратно, по дворам домов пошла. Нет нигде, и не видал никто. Обзвонила приятелей с собаками, родителям сообщила, опять побежала на улицу. Нет его, и все тут.
Пока моталась, мать с работы вернулась, по соседям в подъезде прошла. Вот беда: был он, оказывается, в подъезде-то, только этажом ошибся, выше ушел. Так какая-то бабка перепугалась и на улицу его выгнала. Опять ищем: один дома сидит при открытой двери, другие бегают по улице. День прошел, ночь, мы все ищем. Еще день. Настроение пакостное: сама ведь собаку сгубила. Наверняка на Кутузовский проспект вышел, а там и в 70-х годах машин хватало.
На третий день сижу дома, ем себя поедом, самочувствие хуже не бывает, аж знобит. И тут звонок по телефону, голос женский, дескать, вы собачку не теряли? А какие приметы, какой номер жетона? Была тогда, к счастью, такая обязаловка, чтобы с породной собакой непременно состоять в клубе собаководства по месту жительства. А уж клуб в придачу к членскому билету выдавал номерной жетон, который надлежало крепить к собачьему ошейнику. Вот по этому жетону Тима и опознали.
Оказывается, его подобрали на сквере против Бородинской панорамы (два квартала от дома!), где он то ли играл, то ли дрался с беспризорными собаками, а уж по жетону через клуб нашли хозяйку.
Я вне себя от счастья, одно понимаю — нашелся Рыжий, живой! Надо ехать, скорей! Где ж они живут-то, эти добрые люди? Кричу в трубку: «Адрес, адрес какой, как найти вас?» Голос в ответ какой-то кислый: «Сейчас все объясню, но вы понимаете… Мы ушли на рынок, а он тут всю дверь ободрал, а это же испанская кожа…»
— Господи, какая кожа?!
Голос становится совсем уж недовольным, мол, чего непонятного, убытки-то будете возмещать или мы его на Птичьем рынке продадим?!
— Буду, конечно же, буду, адрес скажите наконец!
Звоню подруге: нашелся, представляешь, где-то в Кунцево, какая-то дверь, ты едешь? Ответ — единственно возможный — еду, а деньги-то есть или дать? Деньги? Ах, за дверь, ну да…
Лезу в заначку — я весь год откладывала со стипендии деньги на пишущую машинку и как раз набрала двести пятьдесят рублей, то есть по тем временам это зарплата старшего инженера. Да, есть же еще деньги родителей — еще рублей триста или больше. Сую пачку в карман и вылетаю из дома как была: в потертых дешевых джинсах и не самой свежей футболке.
Долго ищем улицу, дом, вот, кажется, здесь… Звоню, дверь открывает бонтонная дама — и как ее занесло в этот рабочий район? Да, квартирка отделана с претензией, но все равно смотрится как-то жалко. Впрочем, какое мне дело — где Рыжий, где моя собака?!
Хозяйка поджимает губы: «Ну, это еще надо проверить, что она ваша! Вот если узнает и договоримся…»
Мне не до многозначительных пауз, откровенно трясет от недосыпа и, похоже, температуры. Лидка, спасибо ей во веки вечные, поддерживает меня за плечо и говорит: «Вы, женщина, собаку-то выпустите, ведь воет!» Действительно, из глубины квартиры доносятся собачье рыдание и какой-то грохот. Хозяйка удаляется, и через миг Рыжий, мой любимый Тим, уже висит на мне. Он извивается всем телом, подпрыгивает, лижет меня в лицо, кидается к двери и опять ко мне. Господи, милый ты мой, прости меня, дуру, за эту игру, как же ты натерпелся! По правому боку идет широкая черная полоса — похоже, вскользь задело колесом машины, глаза безумные, молят: идем, идем домой, ведь ты больше не спрячешься, не исчезнешь?!
Лидка прокурорским тоном вопрошает: «Так сколько же денег? Ну да, кожа на двери поцарапана и надорвана, но не так чтобы уж вся в лохмотьях, как вы говорили. Итак?» Хозяйка мнется, оглядывая нас. А что тут смотреть: рабочие девчонки, джинсики самопальные, футболочки из «Спорттоваров», чего же тут возьмешь? «Ну, — тянет она, — вы понимаете, девочки, такая кожа, и вот паркет еще, у двери, поцарапан, это же не меньше двухсот рублей!» В голосе ее явный вызов, но мне не до того — я обняла Рыжего, а он мелко-мелко дрожит, тихонечко постанывая, и все заглядывает мне в глаза…
Свободной рукой лезу в задний карман и достаю всю пачку. «Двести? Сейчас, вот, пересчитайте». Даже в этом состоянии я замечаю, как искажается лицо дамы, когда она понимает, что прогадала… Но слово сказано, деньги даны и Лидка стоит скалой. Выбегаем на улицу, я держу Рыжего за ошейник. Впрочем, могла бы и не держать — так он прилип к моей ноге, виляя всем телом и все норовя заглядывать в глаза: правда, домой, правда, ты меня нашла?! Тимочка, прости меня, милый, конечно, домой, конечно, я никогда больше не заставлю тебя искать меня!
Надо же, повезло: такси останавливается и соглашается везти с собакой за пятерку — правда, по счетчику и двух рублей не набежит — но все равно, едем. Тим прижался ко мне, я его глажу, а Лидуша показывает дорогу. «Нет, — бушует она, — как же ее, бабу эту, перекосило, когда она деньги-то увидала, а?! Думала так поизмываться?!» Я молчу, мне все равно, ведь Тим нашелся. А деньги, что ж, деньги — пусть подавится, а мы новые заработаем!
Но и сегодня, спустя двадцать лет после того, как уже дряхлый Тим покинул меня навсегда, я вспоминаю тот день и думаю: как хорошо закончилась та глупая игра! И еще одно меня радует: перекошенное огорчением лицо мадам — продешевила! Нельзя наживаться на чужом горе!
Так бы сразу и сказали
Ракша, моя черная ризеница, проводит первое лето своей жизни на даче. Тут ей раздолье: участок старый, весь заросший деревьями и кустарником — бегай где хочешь, изучай мир, радуйся каждому дню. И Ракша исправно бегает, изучает, радуется… Она моментально поняла, что собаки по грядкам не ходят, вообще не заходят в те места, которые окружены веревочками. Правда, те веревки немногим толще суровой нитки и высотой Ракше по грудь, но все равно нельзя — хозяйки, старая и молодая, ей это сказали еще в первый день. Поэтому Ракша, разлетевшаяся к забору облаять прохожего, перед веревочкой тормозит и немыслимым вольтом огибает грядку.
Обидно, конечно, поскольку на нескольких грядках поспела изумительно вкусная клубника, но туда нельзя! Правда, сообразительное создание быстро находит решение. Она стоит на дорожке и, вытянув шею, как жираф, общипывает ягоды. Когда ее застают за этим занятием, она удаляется с крайне независимым видом строго посередине дорожки. Дескать, сами смотрите, я по вашим грядкам не хожу, а что шею вытянула, так и что — это же не запрещали?!
Столь же быстро Ракша усваивает, что на даче, как и дома, ничего ни с одного стола брать нельзя, даже обнюхивать не стоит. Ей сказали — она выполняет. Все-таки какая прелесть эти немецкие породы — чувствуются здоровые арийские корни. Дисциплина и порядок во всем: вы только приказ отдайте, и все будет исполнено в лучшем виде!
Одна беда — ни я, ни мать не можем втолковать Ракше, что нельзя давить лягушек. Только утром выпустишь собаку на участок — так не пройдет и получаса, как на крыльце уже разложен в ряд (строго по прямой и по размерам) пяток, а то и больше лягушек. Лежат невинно убиенные твари мягкими пятнистыми животами кверху, и так мне их жалко делается! Они ведь совершенно беззащитны с их голой и даже неядовитой, как у жаб, кожей, крохотными коготками и такими неудобными на суше ластами. А эти изумительные, огромные глаза цвета золотистого топаза…
Я подзываю Ракшу и в очередной раз принимаюсь ее отчитывать. «Ну что ты привязалась к этим несчастным лягушкам? Хоть бы ты их ела, что ли! Не смей их больше ловить, поняла?!» Для вящей убедительности тычу тельцем жертвы в наглую бандитскую морду. Ракша только что плечами не пожимает, мол, из-за чего шум: ну земноводное, ну задавила, принесла, аккуратно разложила на видном месте. А есть эту гадость — вот уж извините, что я вам — француженка, что ли?!
