Шейла Барнфорд - Невероятное путешествие
Теперь его черно-смородиновые глазки загорелись, приземистое, крепко сбитое тело напряглось, рассчитывая прыжок с мастерством и точностью, выработанными долголетней практикой. Еще минута — и белый, упругий, подобно выпущенному из пушки снаряду, он бросился к горлу колли. Черная собака отлетела, как перышко, и бультерьер остервенело сжал челюсти на ее мускулистом горле и затряс головой, успев заметить, что лабрадор уже снова на ногах.
Все-таки зубы у терьера были тупые, и колли, напрягшись, сбросил его. Но едва он оказался на земле, как снова прыгнул, чтобы мертвой хваткой вцепиться в горло. Казалось, что он помолодел лет на пять и обрел свою лучшую боевую форму.
Он опять опрокинул колли, на этот раз плотно сомкнув челюсти и тряся крупной головой, пока собака под ним не начала задыхаться и давиться. Колли сделал отчаянное, судорожное усилие и вывернулся, но терьер все еще висел огромной белой пиявкой на его шее. Наконец черная собака с трудом встала на ноги. Терьер разжал челюсти и отошел прочь, вызывающе повернувшись спиной к врагу, хитро, по-змеиному, скосив глаза. Колли нетвердо держался на ногах, из горла его капала кровь; он ждал защиты хозяина. Это был храбрый пес, но он никогда не подвергался такому яростному нападению.
Лабрадору уже все это надоело, но терьер еще наслаждался как следует и, пристально разглядывая колли, раздумывал. Вдруг он начал носиться вокруг колли, как будто гонясь за собственным хвостом, все ближе и ближе и, наконец, совсем приблизившись к сбитому с толку противнику, завертелся с ним рядом, как дервиш, и сбил его с ног, так что тот отлетел на несколько шагов, а терьер продолжал носиться вокруг него, заканчивая каждый круг новым толчком. Так терьер наказывал врага.
Колли, избитый, искусанный в ужасе от такого беспримерного способа борьбы, воспользовался секундой перерыва между толчками и, поджав хвост, бросился наутек к хозяину; а тот наградил его ударом по голове, которая и так шла у него кругом…
Обнаружив перья цыпленка, фермер с злостью швырнул палкой в убегающую белую собаку, но за долгую жизнь у бультерьера было столько драк, столько палок летело ему вслед, что он, даже не повернув головы, инстинктивно увернулся и от этой. Он продолжал спокойно бежать рысью, нагло раскачивая своим круглым задом.
После битвы к старому псу возвратилось бодрое, хорошее настроение. В этот вечер он поймал полевую мышь на ужин и подкинул ее в воздух умелым броском, который оказал бы честь и его предку.
Раны изрядно болели и мешали передвигаться молодому псу, но тем не менее он тоже казался счастливым. Может, потому, что западный ветер, который дул этой ночью, смутно напоминал о чем-то родном, глубоко волновавшем собачье сердце. Лабрадор понял, что каждый день и каждый час приближают их к цели. Может быть, радовало пса и то, что места, по которым они шли теперь, стали менее суровыми, менее дикими и все больше походили на страну, в которой он вырос. Или — кто знает — не передавалось ли ему настроение товарища, так заразительно довольного собой? Что бы там ни было, молодой пес сейчас был спокойнее, чем в самом начале пути.
Этой ночью они спали в неглубокой сухой пещере около заброшенной молибденовой шахты на гребне холма. Здесь наружу выдавалась большая отлогая каменная плита, покрытая лентами сброшенных змеиных шкур, таких сухих и легких, что они как живые, извивались и шелестели при малейшем дуновении ветерка всю ночь напролет.
Едва первые бледные полосы рассвета забрезжили на востоке, молодой пес услыхал шум. Кто-то приближался сюда, шурша сухой листвой и ветками. Пес настороженно поднялся. Дрожа от возбуждения, он уселся, сначала узнав запах, а потом увидев, что мимо отверстия пещеры переваливаясь, спокойно идет большой дикобраз, возвращающийся с ночной кормежки. Вспомнив о чудесном пире, которым их когда-то случайно угостила каменная куница, молодой пес решил попробовать это лакомство еще раз. Он набросился на дикобраза, собираясь опрокинуть, а затем убить его, как это проделал у него на глазах другой зверь.
Но, к своему несчастью, он не видел кропотливой подготовки, которую провела опытная куница, прежде чем убить дикобраза; она хитро дразнила его, пока большая часть игл не вонзилась в упавшее дерево; лишь потом последовал ловкий безошибочный удар сбоку по плечу, почти обезоруженного дикобраза, прятавшего свой уязвимый нос и горло под деревом.
Как только лабрадор прыгнул, дикобраз, сознавая опасность, повернулся с необычной для такого, казалось бы неуклюжего животного, быстротой и хлестнул страшным хвостом по собачьей морде. От неожиданной боли лабрадор взвизгнул и отскочил, а дикобраз засеменил прочь чуть ли не с оскорбленным видом.
Лабрадору еще повезло; удар пришелся сбоку, вскользь, не задев глаз. Но трехдюймовые острые иглы с зазубренными концами крепко вонзились в морду и причиняли собаке мучительную боль. Как пес ни старался избавиться от них, получалось еще хуже: упругие шипы глубже вошли в тело. Лабрадор рвал их лапами, скреб когтями, пока не пошла кровь, терся головой о землю и стволы деревьев.
В конце концов, он оставил попытки освободиться от колючек и побежал дальше. Но на привалах по-прежнему тряс головой, неистово скреб морду лапами.
8
Кот был проворным и умелым путешественником. Для него не составило труда найти след собак, где они свернули от реки на запад. Задерживал кота только ненастный дождь.
Во время ливня сиамец сиротливо сворачивался под каким-нибудь укрытием, прижимал уши, глядя в смертельной тоске косящими больше чем когда-либо глазами, и ожидал, когда упадет последняя капля дождя. Только тогда он отваживался выходить из-под укрытия. Потом он с отвращением выбирал дорогу среди мокрых зарослей и травы, все время останавливаясь и отряхивая лапы.
Кот продвигался вперед неслышно. То тут, то там едва шевельнулась ветка, да раздавался короткий шелест сухого листка, но ни разу не хрустнула ни одна хворостинка и не покатился ни один камешек под его уверенными, бесшумными шагами.
Кот видел все и всех, а его не видел никто. Многие звери и не подозревали, что из зарослей или с дерева на них устремлен холодный изучающий взгляд.
На рассвете он подошел почти вплотную к оленю, спокойно пьющему воду из озера; он видел острый нос и блестящие глаза лисицы, пытливо выглядывающей из кустов, смотрел на мускулистое, гибкое тельце и злобные, неприятные мордочки норок и куниц; однажды взглянув вверх, он заметил высоко над собой, в развилке голых ветвей березы, голову каменной куницы, похожей на выдру, он видел, как животное прыгнуло, взмахнув пушистым хвостом, преодолев сразу пятнадцать футов, и скрылось в зеленом сумраке качающейся сосны. Кот презрительно глядел, отдыхая на суку дерева, как под ним бесшумно прокрался вдоль дороги тощий серый волк.
Извечный инстинкт говорил сиамцу, что не нужно оставлять за собой следов. Остатки добычи, которую он с такой ловкостью убивал, кот зарывал в землю и прикрывал сверху листвой; так же аккуратно он убирал свои испражнения, наскребая на них свежей земли. Спал он немного и чутко, где-нибудь высоко, в густой кроне хвойного дерева. Там он ничего не боялся.
На рассвете второго дня странствия он вышел напиться на берег заросшего камышом озера. Он прошел футах в ста от шалаша, грубо сооруженного из веток и камыша, в котором, согнувшись, сидели двое мужчин с ружьями на коленях и индейская собака чизапикской породы. Перед ними на воде качалась целая флотилия чучел, очень похожих на настоящих уток.
Когда, бесшумный и невидимый, кот крался мимо, собака беспокойно зашевелилась, тихонько повизгивая и повернув голову, но один из мужчин прикрикнул на нее и она улеглась, навострив уши и продолжая внимательно поглядывать.
Некоторое время кот пристально смотрел на собаку из камышей, потом высоко выставил кончик хвоста; хвост торчал из травы, покачиваясь из стороны в сторону, а кот наслаждался бессилием расстроенной собаки. Потом, повернувшись, кот стал пробираться к берегу, где скоро его длинное тело увидел в бинокль один из мужчин.
— Сюда, кис, кис! — позвал он неуверенно.
И снова:
— Киска, кис, кис, сюда! Кис! — но кот не обращал на него никакого внимания.
Свернув розовый язык трубочкой, он нарочито медленно лакал воду. Теперь его звали двое, недоверчиво, сдавленно смеясь. Кот поднял голову и взглянул на чернеющие на фоне неба, поднявшиеся во весь рост две фигуры. Слыша их взволнованные голоса, кот — искусный притворщик — изящно отряхнул по очереди каждую лапку, осторожно слез с камня и, чрезвычайно довольный, скрылся из глаз.
* * *Ранним туманным утром, продолжая идти по следу, кот обнаружил наполовину съеденную кроличью шкурку и остатки потрохов совсем свежие. Обнюхав камни вблизи, кот понял, что собаки провели здесь ночь, а потом пересекли тянущееся на несколько миль болото, заросшее ельником и кедрачом. Путь лежал то по влажной топи, то по сухому грунту, мягко усыпанному хвоей. Это были мрачные места и кот, очевидно, встревожился, часто оглядывался, как будто опасаясь, что за ним следом кто-то идет. Несколько раз он взбирался на дерево и выжидающе наблюдал, сидя на ветке. Но тот, кого он чуял или угадывал, проявлял не меньшую хитрость и не показывался.
