Радио в дни войны - Михайл Самойлович Глейзер
С этим рассказом вышел в эфир герой-летчик Дмитрий Зайцев… Однажды Гайдар достал полуторку, и мы отправились в 5-ю армию, под город Малин. Ехали зигзагами: то оказывались на флангах немцев, то почти в тылу у них. Линия фронта была изломана, и маршал С. М. Буденный назвал такое положение «слоеным пирогом».
В деревнях встречали нас люди с тревогой в глазах. Вечерами старики, женщины и дети обычно сидели на завалинках, притихшие, слушали орудийные громы. «Неужто придут сюда немцы?» — спрашивали они приезжих. До сих пор у меня перед глазами старик еврей, похожий на библейского пророка. «Жена больная. Куда мне с ней? Может, и не тронут, а? Ведь и они не нехристи», — говорил старик, смахивая слезы. Потом, через два с небольшим года, мне снова довелось побывать в этой деревне. Нет, не пощадили немцы старика. Выбросили из дома больную старуху и пристрелили, старика замучили…
Дорогу в 5-ю армию выбирал Аркадий Гайдар. Карта лежала у него на коленях. Помню, низко над нами пролетал самолет. Услыхав шум мотора, шофер свернул было на обочину, но истребитель качнулся раза два, извещая нас: «свой». По пути встретили небольшую колонну пленных немцев. Их конвоировали в глубь тыла. Все в них было чужое, нам враждебное: зеленые шинели, неуклюжие головные уборы, бледные испуганные лица.
Начался лес.
— Скоро будем на месте, — сказал Гайдар.
И верно, лесная дорожка привела нас в штаб 5-й армии. Не мешкая, мы пошли по отделам штаба. Встречались с людьми, которые только-только вернулись с передовой. Беседовали, все самое важное заносили в записные книжки.
Нам сразу понравился старший лейтенант Прудников — этакий крепыш, с фигурой спортсмена, общительный человек и умелый воин. Почти всю ночь он рассказывал нам о военной дороге батальона. Прошло много лет, а у меня сохранилось в памяти лицо Прудникова, отличного военачальника, образованного человека, доброго товарища солдат. Это на их плечи, кадровых командиров и солдат, легли трудности первых дней войны. Они не дрогнули, выдержали натиск врага и потрепали немецкие части.
Утром мы пошли в роты. Весь день пробыли в окопах с бойцами. Сколько боевых эпизодов записали мы!
Вернулись в Киев. Ночью писали — каждый свое. Я работал над рассказом о шофере. Спасая тяжело раненного полковника, он торопился в госпиталь. Самый короткий путь был по шоссейной дороге, по которой шли немецкие танки. Что делать? Шофер в сумерки свернул на шоссе и, обгоняя немцев, погнал машину. Он так лихо ехал, что гитлеровцы растерялись и не сделали ни одного выстрела по машине. Шофер доставил полковника в госпиталь и этим спас ему жизнь.
Рано утром я передал рассказ по телефону в Москву. На другой день шел с Гайдаром по городу. Слышу, по радио передают что-то знакомое. Остановились у репродуктора. Диктор читал мой рассказ «Человек, обогнавший смерть», написанный ночью. Потом этот рассказ был напечатан в журнале «Смена».
За войну я встречал много ярких, самобытных людей. Как-то, возвращаясь из подразделения, расквартированного в большом лесу, я оказался на окраине села Бровары. Сел на бревнышко, а рядом — баня, рубленная из желтых сосновых бревен. В баню шли бойцы, весело переговаривались, шутили, смеялись. Рядом со мной присел солдат лет тридцати пяти. Достал кисет, развернул, оторвал лоскуток бумаги, сделал «козью ножку» и неторопливо, предвкушая удовольствие, насыпал махорку. Про себя я с завистью отметил: «Моршанская. Крепкая». Такую махорку мы любили. Ее не могли заменить и высокосортные папиросы.
Задымил солдат, взглянул на меня и подал кисет. Закурил и я. И потекла беседа. Больше говорил Иннокентий Сургутский, а я слушал.
— Фашиста бить можно, — рассуждал солдат. — Я это вывел из лично своих наблюдений. Нам, правду сказать, было нелегко, но фашисты усеяли нашу землю мертвыми телами. Потрепали мы их, ох потрепали. Теперь-то наша часть на отдыхе. Пополняемся. Был у нас урон.
Полк наш отступал с боями. А туг прорвалась немецкая колонна танков, да с пехотой. Дай, думаю, посмотрю вблизи, что это за вояки фашисты. Так, залег в пшеницу, метрах в пятидесяти от дороги, и посматриваю. Прут вражьи танки, а я гляжу и гляжу. Эх, думаю, вот бы нас, ну одну роту, да с пушками, да пулеметика два — и конец всей колонне. Лежу и сам с собой разговариваю: «Иннокентий, фашистов можно бить, ей-ей, можно. Только побольше дисциплинки, спокойствия да дымку порохового понюхать». Ну, наша часть понюхала. Ох и будем колошматить фрица, как вернемся на передовую! Рассмотрел я у них одежонку, обувку. До зимы выдюжат, а там с такой обувкой и одежонкой горе помыкают. Не ахти их одевают. А дисциплинки надо нам побольше. Ты вот сидишь со мной и говоришь: «Уехал в командировку». Нет, не так надо: «Убыл в командировку». Не «питаться», как ты выражаешься, а «довольствоваться». Не «приехал», а «прибыл». В армии все должны говорить на одном языке. Ты, дружище, поверь мне: ох, и намнем бока фашистам. Да так намнем, что долго не оклемаются. До Берлина дойдем. Дай, боже, и мне дожить до того дня. Доживу! Я, дружище, живуч. Самолетиков у нас прибавится, автоматики начали поступать, и фрицы все гуще падают. Попомни, будем в Германии!..
Иннокентий Сургутский выступил в передаче «Говорит Юго-Западный фронт». Редакция получила много откликов на рассказ бывалого солдата.
Объем работы все увеличивался, и Политуправление фронта освободило Фетисова, Барского и меня от совместительства. Теперь мы, радиокорреспонденты, трудились только для «Последних известий по радио».
Набирало силу партизанское движение. Все активнее стали действовать партизанские отряды. Меня перевели на Брянский фронт. Здесь я встречался с командирами
