Наполеон. Изгнание из Москвы - Рональд Фредерик Делдерфилд
До появления регулярной армии, могущей противостоять наступлению французов, на пути солдат Наполеона стоял простой русский мужик, который мало что мог сделать против обученных солдат. Но то малое, что он мог, делалось с таким рвением и мужеством и доводило царя до слез. Как только Россия начала оказывать достойный отпор завоевателям, народное сопротивление крепло с каждой милей, пройденной французами. Жители сжигали свои деревни, опустошали сельскую местность, угоняя скот, и исчезали, чтобы примкнуть к одному из многих партизанских отрядов, уже сформированных в густых березовых лесах, покрывавших русские равнины.
Была предпринята попытка использовать тактику выжженной земли, которая очень успешно зарекомендовала себя в Португалии, когда Веллингтона вынудили отступить к городу Торрес-Ведрасу в сентябре 1810 года, но в России сопротивление завоевателям было таким сильным, что в водоворот народного гнева втянулись не тысячи, а миллионы людей, живших и кормившихся от того, что дает земля. «Ах, этот прекрасный народ, — воскликнула императрица Мария Федоровна, — теперь ясно видно, каков он на самом деле!»
2
Каждый, кто пытался сделать невозможное — победить Россию, — ограничивался всего двумя вариантами действия — и любые маневры вне этих вариантов были обречены на провал, несмотря на то что в России огромное пространство для маневров. Во-первых, нападавший пытался заставить русские армии принять бой, пока через территории, находящиеся в тылу, был возможен подвоз продовольствия для его собственной армии. Победив русских, нападавший мог вести мирные переговоры. Во-вторых, следовало определить четкие границы на захваченных объектах и захватить территории, на которых можно было установить свой порядок и надеяться своевременно освободить людей от их вассальной зависимости своему противнику.
Именно второму плану последовал Гитлер, когда захватил Украину в 1940–1941 годах[11], то же самое сделал Наполеон в Польше, тогда входившей в состав России, чтобы добиться определенного успеха. Если бы Гитлер относился к украинцам как к союзникам или просто как к людям, заслуживающим человеческого отношения, он, возможно, продержался бы на южных территориях намного дольше. Наполеон, куда лучший миротворец, сумел собрать под своими орлами каждого поляка, чем поставил Александра перед выбором: признать возрождение независимой Польши как свершившийся факт или попусту тратить силы в попытках выгнать французов с территории, которая лишь номинально принадлежала России. Но Наполеон ошибался совсем не в нападении на Россию. Если торговле с Британией суждено прекратиться и если бы восточные границы империи охранялись, у него бы не было иного выбора, кроме как вызвать Александра на бой. Его ошибка заключалась в неспособности точно оценить собственные силы, поэтому политика бездействия и соглашательства преследовала Наполеона каждую лигу, пройденную им в глубь страны. Его нерешительность, его неоправданно долгие остановки во время маршей еще будут описаны нами в следующих главах этой истории. С этой точки зрения, чтобы понять настроение Наполеона в первую неделю вторжения, достаточно прочитать письма, написанные тогда. Перед нами вырисовывается дилемма, стоявшая перед ним, где он начинает понимать, что вынудить Барклая-де-Толли дать сражение не удастся, скорее на эту приманку попадется Багратион с его пылким темпераментом.
Авангард французов достиг Вильно 28 июня, основные войска подтянулись двумя днями позже. 1 июля Наполеон писал царю: «Если Ваше величество сочтет нужным прекратить военные действия, то Вы найдете меня готовым пойти на это. Если Ваше величество желает продолжать и готово прийти к соглашению о благородном ведении войны, так, например, раненый в госпитале не является военнопленным (иначе необходима его срочная эвакуация — всегда, во избежание тяжелых потерь), или раз в две недели обмениваться пленными… или любые другие условия, являющиеся обычными правилами ведения войны, принятыми среди цивилизованных народов, Ваше величество найдет меня готовым пойти на все…» Странно слышать такие предложения от человека, стоявшего во главе марширующей вперед победоносной армии.
Призывы к благоразумию остались без ответа. С того момента как французы начали свое отступление три с половиной месяца спустя, каждый посланник императора возвращался из Санкт-Петербурга с пустыми руками, и тем не менее Наполеон не оставлял попыток договориться с Александром сначала с позиции силы, а под конец с позиции крайней слабости. Казалось, что он никогда серьезно не задумывался над более реалистичной альтернативой — созданием постоянного буфера между его империей и Россией — Польши. «У меня нет желания становиться польским Дон Кихотом!» — сказал он, когда заметил, что его настоятельно убеждают в правильности такой политики. С точки зрения французов это было трагедией. Дон Кихота низвергли ветряные мельницы, но поколения европейцев до сих пор думают о нем с любовью. Наполеон мог бы задаром обрести любовь поляков, и, возможно, все вытекающие из этого более поздние отношения между Востоком и Западом вплоть до настоящего времени могли бы стать совершенно иными.
Штаб Великой армии остался в Вильно на 17 дней. Всем казалось, что нет никакой нужды в спешных маршах через степи на Витебск, Смоленск, Москву. Удино, находившийся далеко на левом фланге и прилагавший все усилия, чтобы удержаться и не атаковать русскую армию под командованием Витгенштейна, защищавшую Санкт-Петербург, на самом деле обрушил сокрушительный удар на русских днем позже после того, как Наполеон вошел в Вильно.
В то же самое время далеко на юге импульсивный Багратион, как казалось, был безнадежно отрезан от основной армии Барклая-де-Толли, все еще неуклонно отступавшего на восток. Возможно, он отступал, чтобы укрепиться лагерем на Дриссе, на Двине, уже пошел слух, что там грядет русский Торрес-Ведрас[12]. Барклай, возможно, все еще надеялся где-нибудь у Смоленска или восточнее его воссоединиться с отрезанным от основных частей Багратионом. Наполеон не был в этом уверен. В донесениях имелась противоречивая информация. Огромная страна, где летние грозы превратили и так никуда не годные дороги в непролазное болото. Наполеон тем не менее был уверен в одном: в крайней уязвимости Багратиона и его 40 тысяч человек, которые уже отстали от основных частей отступающей
