Русско-японская война, 1904–1905 - Кристофер Мартин
Третьим кораблем, ушедшим от японского флота в главном бою 10 августа, была «Диана», которая направилась на юго-восток. Она получила повреждение ниже ватерлинии, но была в состоянии плыть и сражаться. В первую ночь команда «Дианы» видела девятнадцать японских эсминцев и торпедных катеров и была атакована шестью из них. Они выпустили в «Диану» восемь торпед, но ни одна из них не попала в корабль. Наутро капитан проверил запасы топлива, увидел, что не сможет дойти до Владивостока, и решил идти в Сайгон, где он надеялся заправиться и вернуться в бой. В этот день он связался с «Новиком» и продолжил путь, остановившись в Хайфонге, чтобы заправиться углем. «Диана» пришла в Сайгон 25 августа, но вместо того, чтобы отремонтироваться и перевооружиться, она была разоружена и интернирована.
Несчастный «Цесаревич», чья катастрофа похоронила последние надежды русского флота, оторвался от остальных кораблей в ночь на 10 августа, когда уже стемнело. Он несколько раз был атакован японскими торпедными катерами, но сумел дойти до Циндао. Здесь он не смог отремонтироваться и не ушел из гавани в срок, установленный германскими властями, и по законам военного времени был интернирован вместе с командой. Были обнаружены останки адмирала Витгефта: тело оказалось разорванным попавшим в него снарядом, сохранилась только одна нога.
Из восьми эсминцев, сопровождавших главные корабли флота, три вернулись в Порт-Артур и пять были разбросаны по различным китайским портам. «Бурный» преследовали несколько японских эсминцев, и его капитан взорвал корабль на рейде британской базы Вэйхайвэй. Он высадил команду на берег и отправил ее в британский порт, откуда всех переправили в Гонконг и там интернировали.
Сражение в Желтом море закончилось, тихоокеанские морские силы русского флота были разбиты, несмотря на то что в результате боевых действий ни один русский корабль не был уничтожен. «Новик» и «Бурный» были затоплены добровольно своими собственными командами. Данные о повреждениях, полученных японским флотом, никогда не были известны, и их можно оценить только предположительно, но они должны быть значительными. Адмирал Того вернулся на базу и доложил, что если понадобится, то через сорок восемь часов он будет готов к новому сражению.
Главные силы русского флота вернулись на внутренний рейд порт-артурской гавани. Больше уже никогда в этой войне они не выйдут оттуда для сражения.
Глава 9
Людские нравы
Войны выигрываются аккумуляцией морских и сухопутных побед, но, когда создаются летописи победоносных баталий, в них не остается места для живых людей, сражавшихся в войне, и для описания мест, где эти сражения происходили. Эти рассказы не входят в официальные истории войн, но тот, кто не знает, как идут бои и где они идут, не сможет оценить человеческую сторону истории.
Во время Русско-японской войны и вскоре после нее было много рассказов о жизни обеих сражавшихся сторон. Морис Баринг, английский корреспондент в русской армии, описал окопную жизнь русских солдат в Маньчжурии, как он ее наблюдал. Баринг относился к русским с большим уважением.
Он начал свое путешествие на войну из Москвы 2 мая 1904 года по Транссибирской магистрали. Война была уже в разгаре, она шла уже три месяца, а поезда по Транссибирской магистрали продолжали ходить всего четыре раза в неделю, как и до войны. Я привожу здесь его заметки о том, что было неправильно в русском военном ведомстве:
«До Иркутска я добирался в обычном экспрессе, в котором были комфортабельные вагоны первого и второго класса, гостиная, фортепиано, ванная комната и небольшая библиотека русской литературы».
Далее Баринг замечает, что это изысканное путешествие на войну не имеет аналогов в истории.
Путешествие в Иркутск заняло девять ночей и восемь дней. Потом пассажиры пересели на пароход-ледокол и переехали через Байкал на другую сторону озера, где опять пересели в поезд.
Баринг продолжает:
«Я возобновил мое путешествие на поезде около одиннадцати часов вечера. Поезд был набит так, что невозможно было не только найти место в первом или втором классе, но сначала вообще казалось сомнительным, что можно получить хоть какое-нибудь место в этом поезде. Разобравшись в ситуации, я запрыгнул в вагон третьего класса, который был заполнен толпой мужиков (крестьян), женщин и детей. Проводник безнадежно пытался перекричать толпу, доказывая, что вагон зарезервирован для военных, на что сердитый мужик, замахнувшись огромной буханкой хлеба (как дубиной), заорал, указывая на кипящую разнородную толпу: „А мы что — не военные, мы все тут резервисты!“ И они отказались выходить».
Баринг позже нашел место в вагоне, в котором ехали солдаты.
Баринг продолжает:
«Офицер приказал солдатам освободить место для меня, моего слуги и двух моих компаньонов по путешествию. Мне казалось, что это невыполнимая задача; но она была выполнена. Я тут же забрался на полку под крышей в проходе, под углом к обычным сиденьям. Вскоре я глубоко заснул. Следующее, что я помню, — как проснулся на восходе солнца от шума жестокой драки. Группа китайских кули остановила поезд. Они были пьяны, болтали и ссорились, и солдаты в один голос закричали: „Китаезы, выметайтесь!“
Их гнали отовсюду, катали как мячи по проходу и, наконец, выкинули из поезда на платформу. Я уже не смог заснуть. Спать было слишком неинтересно. Со своего висячего места я наблюдал жизнь вокруг меня с большим удовольствием, чем когда-либо в театре. Солдаты начали подниматься. Один из них, одетый в красную рубаху, стоял у окна и благоговейно молился восходящему солнцу, многократно крестясь».
От Байкала до станции Маньчжурия корреспондент ехал с солдатами и близко сошелся с некоторыми из них. В Маньчжурии его остановили, и комендант возмущался, как это иностранцу позволили замешаться в толпу простых солдат и выведывать у них военные секреты. Но ко времени, когда поезд дошел до станции Цицикар, верховные власти установили, что англичане настроены дружественно, и к Барингу и его компаньонам отношение опять стало хорошим. 18 мая после семнадцатидневного путешествия из Санкт-Петербурга Баринг наконец прибыл в Харбин.
Он отправился в Мукден и попросил разрешения поехать на фронт, но ему отказали. Он сумел получить разрешение только в середине июля, когда ему позволили присоединиться к 1-му
