1918-й год на Востоке России - Коллектив авторов -- История
Все рабочие и крестьяне, взявшиеся за оружие, жили одной мыслью, у всех было одно желание — победить насильников и спасти хоть минимум завоеваний мартовской революции. Только с этой мыслью под лозунгом Учредительного собрания и под верховной властью членов Комитета Учредительного собрания они несли свои жизни на поле брани, где как львы сражались, не имея пушек, вооруженные одними винтовками, при недостаточном количестве патронов, с противником, до зубов вооруженным и в 10 раз превосходившим их. Они побеждали и отнимали у противника пушки и пулеметы. Через месяц упорной борьбы Ижевская и Воткинская армии с 10 000 восставших рабочих увеличилась до 75 000 штыков. У них уже было более 100 пушек и 700 пулеметов, все взятые у противника.
Но по мере того как увеличилось количество армии, ухудшалось ее качество. Терялось сознание долга перед свободой и революцией, и она легко поддавалась агитации большевистских агентов. Но тогда при свободе слова и печати с этим легко было бороться, потому что это был уже не 1917 год большевистских обещаний мира, хлеба и свободы, а 1918-й, когда все и каждый увидели, что вместо мира большевики зажгли ужасную и все разрушающую Гражданскую войну, вместо хлеба каждый вкусил горький плод нищеты, вместо свободы каждый сделался жалким рабом. Малейшее напоминание этих фактов отрезвляло умы колеблющихся и толкало их на арену борьбы с насильниками.
В августе месяце 1918 года эти насильники получили неожиданную помощь.
Застывшие в своих иллюзиях наши левые цекисты, при отсутствии других членов ЦК, арестованных при разгоне в Москве всероссийской рабочей конференции, вынесли резолюцию, осуждавшую борьбу с большевиками, и призывали организованные слои рабочих влиться в ряды большевистских организаций, предполагая таким путем очистить эти помойные ямы. Это было для нас предательским ударом, ударом в спину демократическому пролетариату, боровшемуся с насильниками-большевиками за политические права рабочего класса и за свободу всего русского народа.
Большевики достойно оценили эту резолюцию. Они напечатали ее в миллионах летучек и разбрасывали их по всему фронту и в тылу. И надо сказать, что эти летучки не остались без влияния, как на фронте, так и в тылу. Да я сам, несмотря на то что так много перестрадал от большевиков, тоже был смущен в своих действиях. Не потому, конечно, что я боялся смерти или тех неслыханно диких пыток, которые применяли большевики к своим политическим противникам, и не потому, что я разубедился в справедливости моего отношения к большевикам как контрреволюционерам и стал считать их безумную политику преддверием к социализму. Нет! Я в этом был непоколебим, пока жил в дико каторжных условиях большевистской политики. Но когда я оказался за рубежом по ту сторону фронта, то, не имея прямых сведений из центра России, я допустил мысль, что, может быть, снизошел луч благоразумия на головы большевиков и они отказались от безумной политики коммунизма, раскрепостили своих политических противников, меньшевиков и эсеров, и создали один общий фронт на защиту свободы и революции от надвигающейся реакции справа. Я думал, что только в таком случае наш ЦК мог выпустить подобную резолюцию.
Для выяснения нашего отношения к этой резолюции был созван комитет боткинской партийной организации. Не имея, однако, официальных сведений из центра России о политической жизни рабочих, мы не могли прийти к определенному решению и решили ждать, как отнесется к этой резолюции Уральский областной комитет.
Ждать пришлось недолго. Подвергнув резолюцию всесторонней критике, Уральский областной комитет пришел к заключению, что подобного рода резолюции могут выносить только люди, соскользнувшие с рельсов русской действительности, оторвавшиеся от земли и от рабочих масс.
Уральский областной комитет решил продолжать борьбу с насилием, откуда и под каким бы флагом оно ни приходило. Такое отношение областного комитета к большевикам и к их политике снова ободрило меня и лишний раз напомнило мне, что не было еще в истории того, чтобы какая-нибудь деспотическая власть добровольно уступила свое место власти народной. Я понял, что я ошибся, допустив мысль, будто большевики могут раскрепостить своих политических противников и вместе с ними весь русский народ освободить из цепей насилия и произвола. После этого я снова отдал себя на служение рабочим, взявшимся за оружие в борьбе за политические права и за свободу русского народа.
Борьба была неравная и трудная. Как ни велик был героизм ижевских и боткинских рабочих, но одного героизма было недостаточно. Нужны были еще пушки и патроны, обмундирование и деньги. Все это приходилось брать у противника. Отнимая у него пушки, снаряды и патроны, они платили за это жизнью лучших и незаменимых людей. Они верили, что на место павших придут другие. Эта вера толкала все вперед и вперед. Эту веру не могли поколебать бесконечные жертвы, гибель сотен и тысяч людей от вражеских пуль, от болезней и морозов. Но эту веру поколебали вожди партии, призывавшие во имя социализма поддерживать палачей русской свободы и русского пролетариата. Шли вперед, но с раной в душе, чувствуя, что они в этой неравной борьбе одиноки, что одним им не выдержать…
Прошли два месяца упорной борьбы, август и сентябрь, наступила зима с уральскими морозами, напирали большевистские наемники. ЦК предавал анафеме всех активно борющихся с большевистской реакцией. Кольцо, в котором находилась горсточка борцов за свободу, в лице ижевских и боткинских рабочих, сжималось все теснее и теснее.
В первых числах ноября 1918 года противник подошел на 4 версты к Воткинску, но дружным ударом рабочих был прогнан. Видя увеличившиеся силы противника с большим запасом пушек и снарядов, а позади себя начинающую замерзать реку Каму, не имея достаточного вооружения, воткинское и
