Империя в войне. Свидетельства очевидцев - Роман Сергеевич Меркулов
Андрей Иванович стоял посередине гостиной и картинно показывал Гучкову борьбу Думы с правительством.
– Мы играем точно в мяч: бросим его, а Протопопов толкает нам обратно, мы опять к нему, и так далее, – при этом Шингарев отталкивал от себя воздух обеими руками.
– Да, положение, конечно, серьезное, – заметил Дмитрий Дмитриевич Протопопов.
– Не серьезное, а совершенно безнадежное, во всяком случае, пока сидит Протопопов, – сказал Гучков. – Да, впрочем, дело не в одном нем.
– Не дай Бог только впутывать в политику армию, – заметил Дмитрий Дмитриевич Протопопов.
– Ну, мы с Иосифом Сергеевичем революции не боимся, – сказала Ариадна Владимировна, глядя на меня.
Тогда Протопопов спросил меня, что делается на фронте, каково настроение офицеров и солдат. Я ответил, что кадровой армии почти не осталось, уровень офицеров весьма низок и, конечно, все или большая часть всех этих прапорщиков из сельских учителей, настроены озлобленно, а главное, общее утомление от войны несомненно.
Разговаривая, все ждали Милюкова, который должен был приехать то ли с какого-то совещания, то ли с обеда с иностранцами.
Англичане молча сидели с вежливыми лицами, безукоризненно одетые. Я встал и подошел к Вильямсу, который стоял у этажерки сбоку от сидящих англичан. Я его спросил тихо:
– А разве положение, Гарольд Васильевич, так серьезно?
Вместо ответа он кивнул на стоящего с Шингаревым Гучкова, который курил, поблескивая темными очками.
– Вот ваш будущий министр.
Я поразился и думал, что ослышался.
– Какой министр, Гарольд Васильевич?
– Военный, – ответил Вильямс.
– Значит, все уже решено.
– Только никому об этом не говорите пока.
Чай пошли пить в одиннадцать часов; за самоваром и холодным ужином продолжали говорить о событиях. Гучков, на которого я с любопытством и тайным недоумением смотрел, почти все время молчал. В голове вдруг припомнилась его история, которую я или слыхал, или, м. б., читал где-то. Он служил в охранной страже КВЖД; дрался на дуэли, был, кажется, исключен со службы и вообще отличался авантюристическим складом характера.
До двенадцати часов сидели все за столом, когда раздался звонок и приехал Милюков. Все перешли опять в гостиную. Милюков был во фраке. Он сел в кресло и стал рассказывать последние события, передавая, что, возможно, Думу распустят, так как к этому определенно ведет министр внутренних дел Протопопов и настаивает Штюрмер. Потом Милюков заговорил по-английски с англичанами. Я уже ничего не говорил и внимательно слушал, да и все, собственно, слушали одного Милюкова. Изредка вставляли замечания Шингарев и Протопопов. В общем чувствовалось, что что-то назрело, что-то готово, но чего-то недоговаривают.
Милюков просидел не больше получаса, когда поднялись англичане, а как только они ушли, мы все пошли провожать Павла Николаевича, на его квартиру по Бассейной улице. Шли в таком порядке: Милюков, Шингарев и я, сзади Протопопов и Гучков. Я воспользовался случаем и спросил Милюкова:
– Павел Николаевич, каким образом могло случиться, что Протопопов попал министром и сама Дума одобрила эту кандидатуру? – на что Павел Николаевич ответил:
– Дума не одобряла этой кандидатуры, потому что уже было ясно, что Протопопов сумасшедший. Это не подлежало сомнению после его беседы в Швеции с Вадбургом…
– А что он сам-то говорил про эту историю?
– Он начал болтать какой-то вздор про белых слонов, – ответил Павел Николаевич.
– Ну и как же, я не понимаю: Дума не могла тогда повлиять, чтобы этого назначения не было?!
– Главным образом потому-то, вероятно, он и попал, что многие были против из влиятельных членов Думы, а потом… кто может бороться с влиянием некоторых лиц на слабого Государя, – сказал Шингарев.
В это время мы подошли к дому, в котором жил Павел Николаевич. Тут он нам стал показывать окно какой-то столовки в переулке, которое приходилось как раз напротив окна кабинета Павла Николаевича.
– Вот из этого окна, которое и сейчас освещено, как видите, – сказал он, – хотели в меня стрелять.
Мы немного постояли, посмотрели на это окно и простились. Шингарев и Гучков на углу взяли извозчика, Дмитрий Дмитриевич тоже, а я, простившись с ними, пошел на Суворовский, раздумывая о всем слышанном и виданном. Кто мне понравился больше всех, так это Шингарев: необычайно умный, симпатичный, с чистой, светлой душой человек. Гучков как-то не располагает к себе своей некоторой мрачностью, может быть от очень темных очков. Что касается Милюкова, то стоит ему заговорить – и можно все забыть и пойти за ним куда угодно. Дмитрий Дмитриевич Протопопов милый, культурный русский, мягкотелый интеллигент.
Что же, выходит так, что если это все всерьез, то вопрос о революции решен. Но все же, как возможно, чтобы Гучков стал военным министром? После завтрака опять пошел к Ариадне Владимировне. Застал ее одну – она писала. Думал, что помешал ей, но она оставила, и мы разговорились. Я не утерпел и спросил относительно вчерашнего. Она сказала:
– Иностранцам показывали. Вот погодите, все придет в свое время, мы с вами еще революцию увидим и будем принимать в ней участие!
– А почему вдруг известно, что Гучков…
– Будет военным министром, вы хотите сказать. Видите, все в области предположений, но возможно, что и не таких далеких!..
Потом мы вспомнили Львов, вспомнили Галицию. Ариадна Владимировна сказала, что у нее получилось впечатление, как будто бы огромный медведь все время старается убить и придавить лапой змею, которая все ускользает и нет-нет да и жалит. Вот так воюют русские с немцами. Рассказывала про колоссальные потери у Могелл, где был убит штабс-капитан Колюбакин, член Думы, который пошел добровольцем на войну.
Вскоре пришел Вильямс, и мы с ним пошли опять в англорусский клуб, где было порядочно народу, главным образом англичан. Вечер провел дома.
Ф. А. Степун, 15 января
А война становится все ожесточеннее и все ужаснее. Удушливые газы, огнеметатели, горны, минные галереи, бесчисленные аэропланы – всего этого в 15-м году мы не знали, а теперь у нас прямо-таки французский фронт. Что же мы всему этому противопоставим? Техника и организация нам никогда не давались, и те некоторые усовершенствования, которых мы на третьем году войны с грехом пополам добились, решительно ничего не значат по сравнению с тем, что за это время сделали немцы. Каратаевский дух «серых героев» и беззаветную храбрость «суворовских орлов»? Но ведь это фраза – факты же говорят о другом.
У нас в бригаде недавно получен приказ стрелять по своим, если стрелки будут отступать без приказания. В N-ой дивизии опять беспорядки и опять расстрелы. Отношения между артиллерией и пехотой с каждым днем ухудшаются: недавно пехотинцы забросали ручными гранатами наш
