Поход на Москву - Коллектив авторов -- История
Утром из Чортовых Ям мы повернули назад, на Дмитровск. Замкнули петлю. Верстах в десяти от города нас встретили разъезды конницы генерала Барбовича{217}. С бригадой Барбовича мы заночевали в селе, отослав раненых в Дмитровск. После обильного обеда все, кроме охранения, полегло мертвым сном.
Вечер, как бы оберегая наш сон, выдался необыкновенно тихий. А с утра снова загоготали пулеметы. Разъезды генерала Барбовича донесли, что на нас наступает красная конница и пехота. Четвертая рота, бывшая в охранении, встретила их залпами. Отряд сосредоточился на окраине села. Я со штабом поскакал в четвертую роту. Под ее контратакой редкие цепи красных стали отходить.
Я заметил, как на правом фланге от нашего взвода послали к лесу дозор из трех человек. Уже вся рота подтянулась у леса к холмам, когда из-за холмов вынеслись лавы красной конницы. Это было так внезапно, что рота не сомкнулась, только сгрудились взводы. Взводы били по коннице залпами. Пулеметы открыли огонь через наши головы. Артиллерия гремела беглыми очередями. Я вижу и теперь темное поле у леса, где теснятся наши взводы, сверкающие огнем залпов, и мечутся всадники; слышу и теперь смутный вопль их и наш.
Случайно я заметил, как на правом фланге те трое дозорных не успели прибежать к взводу и упали в траву. Над ними неслись красные всадники. «Пропали, — подумал я о троих. — Все порублены». Под нашим огнем конница шарахнулась назад, мы гнали ее беглыми очередями. Четвертая рота заняла холмы у леса. Я с конвоем поскакал к прогалине, где упал дозор. Из затоптанной, в клочьях конского мыла, травы внезапно поднялось трое солдат, серых от пыли, в поту, один в лопнувшей на плече гимнастерке, грудь в крови, лица дочерна закиданы землей из-под копыт.
— Смирно! — скомандовал своим старший дозорный.
— Братцы, да как же вы живы? — невольно вырвалось у меня; я от души поздоровался: — Здорово, орлы!
Все трое стояли передо мною во фронт. Теперь я увидел, что вокруг них грудами лежат в траве убитые лошади. Закостеневшие ноги всадников в зашпоренных сапогах торчат из стремян. Трава в черных бляхах крови. До десяти убитых было вокруг дозора на прогалине, где бесилась конная атака.
Трое дозорных сильно дышали. Пот смывал с их лиц грязь и кровь. Они уже улыбались мне во все белые солдатские зубы. Все были фронтовыми солдатами, из пленных. Когда поскакала конница, они кинулись в траву. Старший дозорный приказал лечь звездой, ноги вместе, и открыть огонь во все стороны. Все, что скакало перед ними, было или убито, или переранено. Потому-то во время боя многие заметили, как красная конница на прогалине обскакивала вправо и влево какое-то невидимое препятствие.
Я поблагодарил их за лихое дело, за изумительную удаль. Потом спросил:
— А не страшно было?
Орлы, утирая лица рукавами и явно красуясь перед конвоем, заговорили все вместе:
— Да разве упомнишь, когда над головами копыта сигают… А только, господин полковник, хорошую пехоту ни одна кавалерия ни в жисть не возьмет…
Мои конвойцы сошли с коней, удивлялись, качали головами; кавалерия прониклась, как говорится, уважением к пехоте.
— Что за чорт, — говорили между собой конвойцы. — Пехота что делает; трое, а сколько народу накрошили.
Наши отдельные люди, взводы, роты, попадая в беду, всегда были уверены, что полк их не оставит, вызволит обязательно. Верил в свой Дроздовский полк и этот дозор из трех бывших красноармейцев. Вера в полк творила в Гражданскую войну великие дела. Потому-то Дроздовский 1-й полк ни разу не был рублен красной конницей.
Барбович остался тогда в селе, а я пошел на соединение с полком и снова на станцию Комаричи. Уже бывали заморозки, тонкий лед затягивал лужи. В Комаричах меня ждала телеграмма; я назначался командиром 1-го полка, разбросанного здесь поротно, на большом фронте. Роты начали терять чувство единой силы полка, а батальоны, не ходившие со мной по тылам, были утомлены тяжелыми боями. Я заметил у всех усталость, подавленное настроение.
Тогда я решил собрать полк в один щит, чтобы люди снова почувствовали его боевую силу. Ночью я приказал оставить Комаричи и всем полком сосредоточиться у села Упорного. Полк собрался. На следующее утро я повел его атакой на станцию, уже занятую красными. В голове шел второй батальон, в первых цепях пятая и шестая роты под командой поручиков Давидовича{218} и Дауэ{219}. Я со штабом шел с головным батальоном. Атака была изумительна. Под сильным огнем, во весь рост, с ротными командирами впереди, мы бурно ворвались в Комаричи. Конный дивизион и архангелогородцы{220} погнали красных. Мы взяли несколько сот пленных. У нас сильнее других пострадал штаб; был ранен в грудь навылет начальник службы связи капитан Сосновый{221} и начальник пеших разведчиков.
Победный удар ободрил всех. Все глотнули силы полка, все почувствовали его единую боевую душу. В Комаричах мы стояли несколько дней спокойно. В тихом воздухе уже кружился сгоревший от заморозков лист, и не таял лед на лужах. Подходила зима. Взятый командой пеших разведчиков красноармеец сказал, что на нас готовят большое наступление, что начальник красной дивизии обещал, в виде подарка реввоенсовету к годовщине Октября, взять у белогвардейцев Комаричи. В утро этой годовщины берега Сейма потемнели от большевистских цепей. В тумане над густыми пехотными цепями рощами метались красные флаги. Доносился «Интернационал».
Первый батальон с артиллерией и пулеметной командой развернулся боевым строем на окраине Комаричей. Темные цепи с красными флагами быстро шли на нас. Мы не открывали огня. Гробовая тишина стала их смущать. Пение смолкло. Они стали топтаться на месте. Их застрашило наше безмолвие, совершенное молчание без выстрела. Цепи большевиков выслали к
