Агапея - Булат Арсал
— Опять ты в думах своих сидишь, братуха, — оторвал Пашку от облачных мечтаний голос Чалого, который тут же опустился на траву рядом. — Дома-то всё в порядке? Пишут или звонят? — добавил сержант, сделав правильное ударение в последнем слове на «я».
— Да всё у меня в порядке, Чалый. Просто думаю всякие думы. Почти мечтаю.
— О чём, если не секрет?
— Так, о мирной жизни, когда эта войнушка закончится. Будет же она — мирная жизнь-то? — закрутил вопросом Пашка и повернулся лицом к Чалому.
— Непременно будет. Вот только когда? Тут я тебе не оракул. Наперёд сказать не могу, но думаю, что долго ещё нам ждать. Допустим, что завтра наши парни где-нибудь на Крещатике или в Одессе поднимут триколор или Знамя Победы. Допустил?
— Ну, допустим, что да.
— И как ты себе представляешь дальше? Они к нам на шею бросятся или немного подождут, причепурятся, платья новые наденут и после кадриль с нами пойдут отплясывать? Ты сам-то веришь в эту ахунею?
— «Ахинею», хотел сказать?
— Нет, брат. Именно «ахунею»! Или, проще говоря, — х… ню. Потому что этого не будет, и очень долго нам с тобой ждать придётся, пока украинский народец нас снова своими родственниками посчитает. А если и посчитает, то очень дальними, как пятиюродных сестёр от четвероюродной тётки троюродного деда со стороны батькиной марухи, у которой дядька в Киеве бузиной на базаре торговал. Вот только попробуй не согласиться, пан философ. На фронте огонь затихнет, а в сердцах, наоборот, может ещё сильнее воспылать. Вот говорят, что месть — это блюдо, которое лучше подавать холодным, но в жизни всё наоборот. Не может народ спокойно смотреть на солдат, убивших мужчин этого народа и возлежащих под одеялами с их вдовами. И для украинского, и для российского народа такой сценарий неприемлем. Мы не парижские лягушатники, чтобы перед победителем задницу майонезом смазывать и под е… у подставлять. И наши бабы с обеих сторон никогда ножки перед оккупантом не раздвинут без расчёта за свой траур и безотцовщину осиротевших детишек. Вот, брат, такие дела у нас с тобой.
— А как же понимать такое философско-нравственное понятие, как «Любовь спасёт мир»?
— Во-первых, у Достоевского в «Идиоте» звучит «Мир спасёт красота». Во-вторых, даже если по-твоему, то какая любовь будет спасть и какой мир? Твоя любовь к Родине спасла мир? Нет. Она разрушила мир украинцев. А любовь украинцев к Украине спасла их мир от нашей неограниченной любви к России? Нет? Так что, Паша, это всё демагогия.
— А жить когда? Семью заводить, детишек рожать? Вот у тебя четверо детей…
— Взрослые уже, — поправил Чалый Пашку.
— А внуки есть?
— Нету пока. Не торопятся ни сын, ни дочки.
— А привыкли они жить для себя и не хотят обременяться. Я так думаю. Или я не прав?
— Согласен я с тобой. Только поделать ничего не могу. Ну не автоматом же мне их в загсы гнать?
— Знаешь, Чалый, — Павел приобнял товарища и продолжил очень доверительным тоном, тихо и размеренно, — я тебе первому расскажу. Знаю, что не будешь болтать. Я ведь правильно полагаю?
— Можешь верить без сомнений, — твёрдо ответил Чалый и протянул открытую ладонь для рукопожатия.
Пашка крепко стиснул руку седого солдата и, немного помолчав, начал говорить:
— Ты понимаешь, какая штука приключилась со мной, Чалый… — Пашка снял кепку с головы и вытер её внутренней стороной пот с лица. — Придумал я себе девушку… Ты не перебивай только, и я тебе всё расскажу по порядку. Тут надо всё с самого начала…
* * *
День уже давно перевалил на вторую половину. Солнце заметно сдвинулось к западу. Сапёры продолжали ковыряться возле неразорвавшегося реактивного снаряда. Пленных и конвой вконец разморило в душной тени бесхозного сада. Комендачи роты Рагнара периодически сменяли друг друга в оцеплении на углах улицы, хотя за всё время ожидания по ней не прошёлся ни один человек. Похоже, что в домах по всему переулку днём просто никого не было или вообще никто не жил.
— Да-а-а, брат, — протяжно сказал Чалый, когда Пашка закончил свой рассказ на том месте, где он случайно встретил Агапею утром. — Это, я тебе скажу, непростая история. Ты хоть сам-то понимаешь, что это такое? Это, братишка, любовь… И очень она с тобой не вовремя случилась, да и не в самую нужную сторону.
— Похоже, что именно так оно и есть. А что делать? Как быть? Ума не приложу никак…
— А тут ты по уму ничегошеньки и не решишь. У тебя сейчас гормоны мозги погоняют. Ни те ни другие сейчас тебе правильного решения не дадут. А решать только самому. Сначала тебе, а если уж не выйдет она из твоего сердца, тогда вместе с ней. Так что рано или поздно надо будет обязательно идти и говорить с объектом твоей страсти. Иначе понапрасну изведёшься и наделаешь дурных глупостей. Ты на службе в период войны, а солдат должен быть не только телом здоров, но и головой, и душой в полном порядке.
— А если душа болит?
Чалый с сочувствием глянул на Павла, прикурил, сделал три-четыре затяжки и ответил:
— Мысли здесь нужны трезвые, а для этого душу свою успокой. Теребить её долго нельзя. Значит, иди завтра же к ней и выложи всё. Как есть выложи. Но смотри ей в глаза обязательно. И за руку держи непременно. И только без лукавства в глазах говори. Если ты её действительно любишь, она это увидит. А уж коли не увидит, то тут одно из двух: или ты сам не до конца уверен в своих чувствах, или она пока тебя боится. Второе не страшно. Главное, чтобы она услышала твои слова, а память её сама отложит их на нужную полочку. Отложит и воспроизведёт позже, в самый нужный момент для вас обоих.
— Трудно будет убедить с ходу. Она ведь, наверное, нас личными врагами считает. Ты и сам только что говорил о мести…
— Так а ты чего хотел? Но ты уже готов и добивайся её расположения до тех пор, пока или точно не поймёшь, что это бесполезно, или она уступит. Когда, говоришь, муженька её «задвухсотили»?
— Так уже восемь дней как
