Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым
Что ж, каждое время отмечено своими символами, и, слух наш, будь милостив к помпезности заглавий, означающих действительные шедевры человеческого рукоремесла. Атмосфера парадности, сквозящая, надо подчеркнуть, не в одних непререкаемо прекрасных изделиях «Мозера», но и в сменивших глухие стены средневековья роскошных барочных линиях, в причудливой лепке отелей, театральных зданий, в немыслимом богатстве залов, в затейливом чугунном литье открытых веранд, в уединенности солидных домов, в свою очередь, характерно для растворившейся в легендах старины, поименованных «У золотого ключа», «У трех мавров», «Белый лев», эта атмосфера — сама сущность старого Карлсбада, живительные источники которого собирали всю знать, все императорские роды Европы. Город, щедро финансированный международным капиталом, рос и благоденствовал на потребу именитым гостям, и с течением времени карлсбадская вода отчасти стала удобным предлогом для праздного времяпрепровождения и охотничьих утех царствующих особ, а подчас и для тайных политических встреч в укромной «раковине» средь оградивших ее со всех сторон лесистых гор Богемии. Здесь бывали и та же Елизавета английская, и та же Мария Терезия австрийская, чье изваяние, подавляющее величиной и пышностью, стоит и в самой Вене, были и Бисмарк и Меттерних…
И — наш Петр Великий!
С Петром связана совершенно особая, хотя и малоизвестная да и почти уже неслышная в грохочущей поступи времени история с очажком в Карловых Варах, где русский царь бывал дважды. Сама по себе эта история представляет несомненный интерес, но надо заметить ж другое: собственно, с Петра и пошли ставшие затем традиционными связи России, русских людей, русской культуры с городом удивительным, вышедшим за рамки пусть и «грандиозного интернационального» курорта, связи, следы которых и побудили лечь на бумагу эти, хоть и основанные на точном документе, но все-таки более эмоциональные, — хотелось бы надеяться, простительные поэту записки…
Когда идешь по этим следам, становится очевидным, что среди всех венценосных лиц, которых видел Карлсбад в продолжение шести веков, никто, исключая, разумеется, основателя города Карла Четвертого, не сохранил здесь о себе такую долгую, живую, добрую память, как Петр. В 1902 году, то есть почти через двести лет после приезда сюда Петра, исследователь международных связей курорта доктор Гаттер заметит: «Карлсбад излюблен русскими; он привлекает их национальные симпатии более, чем какой-либо другой курорт: он воскрешает в их памяти славное прошлое, и здесь они могут чувствовать то в ы с о к о е п о л о ж е н и е (возьмем эти слова вразрядку, дальнейшее покажет почему), которого достигают они на чужой земле. Это особое расположение ведется со времен Петра Великого»…
Впрочем, разветвленнейшая чреда местных сюжетов сберегла целый ряд иных свидетельств — и о великолепных празднествах, и о роскошных свадьбах, и о романтических встречах влюбленных, ну, скажем, о посещении Карлсбада эрцгерцогом Фердинандом Тирольским с супругою, дочерью аугсбургского купца, Филиппиной Вельзер, о том, что кожа ее была так нежна и тонка, что сквозь нее просвечивало вино, которое она пила.
Но слава, слава! Сколь разнородны ее полюса и оттенки, и подлинная, как аутентичный текст, принесена Карловым Варам не королевскими особами, а целым рядом гениальных людей, которым действительно были нужны назначенные для блага природные ключи. Им нужны были и старые замки, с являющимися в них по ночам звуками сражений и голосами летописцев, и безмолвно-величавые горы, приглашающие к думам высоким и сущим, и залитые солнцем лужайки, перед которыми очищается душа, и сохранившийся в первородстве крестьянский быт с каменными очагами под кровлями, с будто витающими вкруг них бесчисленными легендами, в которых жизнь и народные идеалы всегда торжествуют перед силами запредельной тьмы, перед жестоким лукавством непременных гномов…
На рассвете, томительно пахнущем весной, когда по темной каменистой улочке ты спускаешься к центру, к Вржидло, проходишь мимо глухо молчащих стен храма Марии Магдалины — мерцающий купол высоко уходит в синее небо, — в оглушившей тебя тишине смутно означится возраст святилища, все его двести пятьдесят лет. А ты увидишь, как все было до того, когда выдающийся мастер чешского барокко Килиан Игниц Динценгофер еще не воздвиг храм, ныне, вполне вероятно, самый значительный в Карловых Варах памятник древней архитектуры. Он особенно величествен воскресным солнечным днем, когда с высоты его строгого креста катятся вниз, будто и сами полные света, гудящие глыбы колокольных ударов…
Но сейчас, ранним-ранним утром, он молчит, и сквозь бремя веков ты видишь то, что было здесь до храма. Здесь стоял старый даже для того времени готический костел, было кладбище. Оно часто размывалось обрушивавшейся со склона паводковой водой, вокруг распространялся тяжелый запах гниения, и тогда окрестные жители засыпали известью обвалившиеся могилы… Это было совсем давно, но отсюда, со склона, на котором поставлен храм, ты чуть ли не с удивлением увидишь возвращающий тебя в современность туманный квадрат света, в котором бьет и бьет Вржидло. Протяженность нескольких веков еще живет в тебе странным знобящим холодком.
Ты проходишь мимо стеклянных стен, за которыми кипит рвущаяся из земли вода. Совсем рядом, в бетонных берегах, с шумом перекатывается по камням Тепла, на противоположной стороне, прямо вровень с бетонным берегом, над рекой нависают мрачноватые задние стены зданий. Сырой мягкий пар поднимается от реки, пахнет снеговой водой и водорослями. Вспоминается, как летом вдоль тянущихся по дну прядей травы выстраиваются навстречу течению и долго стоят, пошевеливая плавниками, вереницы рыб, форели — и обычной, плохо заметной в воде из-за невзрачного сероватого цвета, и совершенно диковинной — яркой оранжево-красной расцветки.
Но это видение мгновенно. По одному из многих перекинутых через реку мостиков, по узкому темному переулку ты выходишь прямо к Замковой башне, той самой, что осталась от крепости Карла, почти два века простоявшей над городом незаходящей тенью императора. Замок погиб в пожаре 1604 года вместе с большей частью всего города, осталась одна эта башня, в дальнейшем не однажды реконструированная. Но ее простая призматическая крыша, трехсторонняя галерея с арками, башенка в стиле того же барокко, уже хорошо видные в посветлевшем небе, все-таки дышат неподдельной стариной.
Когда-то башня главенствовала над городом, когда-то стража возвещала с нее о приближении и друга, и недруга… 13 сентября 1711 года пропели на Замковой башне фанфары, торжественно объявив истомившемуся в ожидании батальону императорских войск, прибывшим в Карлсбад по случаю знаменательного события обер-бургграфу Праги и наместнику Богемии графу Братиславу, императорскому посланнику при шведском дворе графу Ностицу, да и всем стекшимся к башне в большом возбуждении горожанам — о вступлении в город царя московского Петра Великого. Во главе многочисленной свиты, где были послы германский, польский, английский, прусский и ганноверский, он предстал перед городом, правитель далекой, огромной, удивившей мир военными победами, прорубившей окно в Европу России, кряжистый, рослый, в парадном мундире, в высоких ботфортах, приветственно поднявший треуголку, чтобы остаться, как потом в один голос будут говорить непредубежденные историки, не в летописях, а в сердцах народных… Да кто же мог ожидать, что русский владыка окажется простым, веселым, внимательным к нуждам горожан, живо интересующимся развитыми здесь ремеслами; невероятно, но он и сам мог держать в руках и кузнечный молот, и плотницкий топор, сам мог встать на кладку дома с мастерком, засучив рукава белой царской рубашки…
В позднейших перестройках города Замковая башня была как бы отодвинута в глубь квартала, ныне сплошь состоящего из магазинов и магазинчиков, и на нее не сразу обратишь внимание, но в это утро тебя почему-то будоражит карлсбадская даль с этим, тоже будто отдалившимся в века, контуром башни. По улочке, обычно, ввиду своего расположения между наиболее посещаемыми источниками, очень оживленной, тебе надо пройти к сооруженной Йозефом Зитеком Колоннаде. Улочка и сейчас, в рассветную пору, уже заполнена людьми, стекшимися со всех концов города, от всех курортов к шестому источнику, с легким горячим парком льющемуся из двух кранов в никелированную, в «ржавчине» карловарской соли, чашу. Медленные наклоны людских фигур с протянутыми за водой руками, приглушенная разноязыкая речь, тихое передвижение толп в разреженной мгле рассвета средь коринфских колонн. Многие пьют воду здесь же, у источника, не уходя из-под кровли портика. Не уходишь и ты, загипнотизированный текущей и текущей — сколько ж миллионов лет! — водой, ее горячим йодистым запахом, и взгляд твой совсем не случайно поднимается к укрепленной на стене бронзовой доске с отлитым текстом — на латыни и на чешском языке. В твоем настроении заполняется какая-то остававшаяся пустой частичка, будто ты нашел что-то, от чего и надо идти. Ну, конечно, как же ты не вспомнил о нем, о Богуславе Гасинштейнском из Лобковиц, чешском гуманисте, одном из первых и наиболее частых, как утверждают летописи, посетителей Карловых Вар. Тогда, в давние-давние времена, он как бы собрал рассыпанные в народе жемчужины предании и прославил Вржидло в оде, латинский текст которой был переведен на сорок два языка, — эта ода и отлита в бронзе…
