Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым
— Боже, о своей ли славе пекусь, не о могуществе ль России! — выговорил он мысль, в которой только и находил успокоение.
В эту минуту перед, ним почему-то с невыразимой ясностью встали два декабрьских дня, два его парадных въезда в Москву. Первый — семь лет назад, в честь взятия Нарвы. Тогда сквозь сооруженные к торжеству триумфальные арки везли в русскую столицу шведского генерала Горна, не пожелавшего добром сдать крепость и обрекшего войска и горожан на бесполезные жертвы, за что и «удостоился» в еще не утихшем после боя общем возбуждении тяжелой царской оплеухи… Вели генерала Горна, вели полторы сотни плененных офицеров, несли сорок знамен и четырнадцать морских флагов неприятеля, везли восемьдесят пушек… Вон когда только поняли принимавшие его за антихриста головы цену бремени, навлеченного им на Россию — во имя ее же могущества!
И был другой декабрь — уже трехлетней давности, последовавший за выигранной им Полтавской битвой, принесшей и ему, и России пожизненную славу. Тогда снова и окончательно была поставлена на колени Швеция, и как доказательство тому снова брели пленные шведские генералы и офицеры в Москву, снова были повержены на русскую землю вражеские штандарты; жаль, упустили самого короля Карла, который при известии о поражении упал с качалки — его увезли к Днепру, и он бежал с жалкой частью разбитых войск в Турцию… Снова Петр возвращался в Москву под пушечную пальбу, под колокольный звон, под музыку и барабаны. И слышал, кажется, самим изболевшимся о России сердцем слышал, как кричал народ: «Здравствуй, государь, отец наш!» Значит, прощен перед историей!
И вот теперь в его ушах еще звенит «здешняя музыка» — торжество, которое было устроено в честь его прибытия в Карлсбад, — вон он лежит перед ним, протянувшись по реке своими острыми, как зубья пилы, крышами, вон башня, с которой лились фанфары! Было бы все это, не будь его ломающих старье реформ, не будь его флота, не будь его побед?! Шведов побили, а вон посланник императора при шведском дворе низко кланялся… Сам лично вручил дар императора…
Короткие стрелки усов на округлом лице Петра дрогнули от невольной улыбки: царь снова пережил тот момент, когда на глазах у собравшейся под Замковой башней богатой депутации встречающих, при неописуемом восторге горожан несколько запряженных цугом пар лошадей «внесли» на площадь огромную бочку. Петру объяснили, что Карл Шестой, император австрийский, в знак особого уважения к московскому царю дарит ему тысячу вылитых в бочку бутылок превосходного рейнвейна…
Царя поселили в одном из лучших домов Карлсбада — в доме «Красный орел». После на этом доме появится надпись: «Здесь жил Петр Великий»… Но и бочке с вином, много пить которого царю не позволялось по несовместимости с лечением водами, суждено было войти в карлсбадские летописи.
Истинным центром тогдашней городской жизни было Собрание общества стрелков, учрежденного когда-то для обучения горожан азам «огневой обороны» — на случай нападения вероломного врага. В этой связи надо снова вспомнить о том, что многие города Богемии венчались каменными крепостями, — они имели то же назначение, что и наши русские кремли. Не будем говорить сейчас о побудительных причинах и масштабах сражений, о разнице в звучании оружейных громов и о масштабах кровавых испытаний, выпавших на долю наших — тех и других — предков-славян. Над старыми чешскими городами пронеслась тридцатилетняя война, их опустошали и жгли и императорские войска, и попеременно набегавшие шведы, баварцы, французы, — и недруг, и друг, едва ли не в одинаковой степени… Типичная картина царившего междоусобья — она-то и породила общество стрелков в городе, основанном Карлом.
Но официальный его «паспорт» с течением времени все-таки утратил свою суть: росли государства, рождались армии, и «воинство», ставшее не нужным для города-курорта, превратилось в своеобразный клуб тартаренов, оглашавших выстрелами и наполнявших пороховым дымом долину Теплы отнюдь не в военных кампаниях: там устраивались празднества — иного слова не подберешь — непрерывных состязаний в стрельбе… И снова царила традиция! Традиционными были мишени, для которых устанавливался срок хранения, дабы всегда иметь возможность «восстановить истину», традиционными призы — и просто дукаты, и ружья, бокалы, то есть изделия мастеров, слава о которых распространилась далеко… Бывало, что на поле приводился бык, и часто победитель состязания, оказавшись его обладателем, жертвовал свой «живой» приз для общего увеселения — быка закалывали, жарили и съедали тут же при звуках музыки и звоне стаканов…
Трудно ль теперь догадаться, что шумная жизнь карловарских стрелков сразу и целиком поглотила Петра. Это было то, чего просила его душа, что напоминало юность, «потешную» крепость на берегу Яузы, «потешные» полки, даже Тепла казалась ему похожей на ту подмосковную реку… Не сложно понять и ликование стрелков, в «строй» которых стал великий русский государь, удостоив их неслыханной чести. Тут же его произвели в почетного члена общества…
Вскоре Петр самолично принял участие в стрелковых состязаниях.
Для него изготовили «личную» мишень и, когда она была установлена, укрепили на ней флажок: по заведенному у стрелков правилу, в случае поражения мишени «показчик» снимал флажок. Дело было за призом. Его установил русский царь. Это была… бочка с тысячей бутылок рейнвейна, подаренная ему императором Карлом. Такого тоже не было за всю историю существования общества!
Сохранилась молва о происшедшем на этих состязаниях «забавном» казусе…
Стрелял Петр. Он целился точно и бил наверняка. Во всяком случае сам он был убежден в этом. Все замерли, когда к мишени стал подходить «показчик». Царь тоже внимательно наблюдал за человечком в маленькой шапочке, камзоле и светлых чулках. Вот он подошел к мишени, потом, делая руками непонятные знаки, стал удаляться от нее. Как?! Почему не снят флажок?! Совершенно уверенный, что выполнил пустяковое для него «упражнение», попал в цель, Петр был оскорблен, взбешен. Еще бы секунда, и стрелки могли убедиться в отличительной черте его характера, каким он и вошел в историю — в полной неуправляемости в минуты гнева. Петр вскинул ружье, готовый сразить «обидчика», но в эту секунду человечек в белых чулках прямо-таки «оленьим прыжком» достиг мишени и сорвал флажок. Потом выяснилось, что волнение от исполняемой обязанности — стрелял-то царь! — отбило ему рассудок и память: Петр действительно попал в самый центр мишени… На старой картине запечатлен момент всеобщего ликования при победе Петра на состязаниях: он стоит в ботфортах, в царском мундире, с широкой лентой через плечо, в поднятой руке — «счастливое» ружье…
Так что же, бочка вина вернулась к нему?
Натура, страшная в гневе, могла быть чрезвычайно благодушной в приливе радости. Он отказывается от приза! Он жертвует его тому, кто будет самым метким после него. Этим счастливцем оказался некий Франц Брейттенфельдер, который в свою очередь дарит приз обществу стрелков. На поляне, где шло состязание, начался кутеж… К счастью, нашлась светлая голова, в которой родилась блестящая мысль: продать вино, а доход вложить в городское казначейство «в вечное воспоминание о Петре Великом и на пользу будущим поколениям»…
Тот же доктор Гаттер утверждал два века спустя, что и в его время городская рентная касса Карлсбада ежегодно выплачивала из «фонда царского вина» обществу стрелков 58 крон 20 геллеров «для увеселительных затей».
Лечащий врач, девически стройная и строгая пани Марта Вахтфеидлова, сидя в белоснежном халатике и таких же брючках за столиком своей светелки, которою выглядит ее кабинетик, заставленный и завешанный русскими сувенирами — матрешками, соломенными лошадками, деревянными лакированными картинками, обращает на вас внимательное и вместе с тем прелестное врачебное око. Пани Марта тщательно изучила вашу курортную карту, ваши анализы, пани Марта лично и пристально освидетельствовала вас и, не первый уж год принимая в «Империале», все же задумчиво постукивает о стол карандашиком. Не торопится в назначении источника, колеблется между двумястами и двумястами пятьюдесятью граммами воды, между пятью- и десятьюминутным отстоянием друг от дружки двух кружек, которые вам трижды в день предстоит выпивать «мелкими и медленными» глотками, между тридцатью и сорока пятью минутами, в которые должен пролечь ваш жизненный путь от источника до обеденного стола. И, конечно, с величайшей осторожностью принимает пани Марта ваши заверения б переносимости «бочки». Все исследовано, выверено, взвешено, все новейшие выводы курортологии «приложены» к данным запросившего побережения организма…
Государя московского лечили не так.
Собственно, в такое уж время попал в Карловы Вары Петр.
