Москва рок-н-ролльная. Через песни – об истории страны. Рок-музыка в столице: пароли, явки, традиции, мода - Марочкин Владимир Владимирович
«На чердаке жил. Но не в нашем, а в соседском доме».
«Что ж ты ел?»
«Ничего не ел…»
«Так ведь холодно же! Зима! Мороз!»
«Терпимо…»
Он был стоик по натуре. Его никогда ничем нельзя было испугать. Так было с детства.
Несмотря на то что я работала в Министерстве народного образования, и Толя, и Наташа, окончив школу, самостоятельно, без моей помощи, поступили в вузы. Толя пошёл учиться в Московский автодорожный институт (МАДИ). Он считал, что поступить туда будет легче, чем в другие вузы, а там он и права получит, и машины будет знать. Я не возражала: что хочет, пусть то и делает.
Толя был студентом МАДИ, когда познакомился с Машей. Я помню, как он привёз её к нам на дачу в «Заветы Ильича». Маша поразила меня своей совершенно сногсшибательной улыбкой…
«Мы познакомились 13 марта 1983 года в кафе „Марика” на Петровке, – вспоминала Маша Хелминская, жена Крупнова. – Там был общий сортир, и мальчиковый, и девчачий. В дверях клозета мы с ним и столкнулись. И замерли, в удивлении глядя друг на друга. То есть сразу возникла какая-то связь. И в тот же вечер он сказал, что… ему 24 года, что он женат, что у него есть ребёнок, что жена выгнала его из дома и ему некуда деться. Я сказала: ради бога, ты можешь у меня переночевать. Покинув это заведение, мы долго гуляли по Рождественке, где старый монастырь, заходили в какие-то хорошие дворики, трепались, пока не доплелись пешком до Солянки, дом 1/2, где я жила.
Он был явно разочарован, что не было никакого секса, но утром, когда я сделала завтрак – яйца всмятку, бутерброд с сыром и кофе, он сказал:
– Я хочу такую жену!
Ну и стал ухаживать. Это продолжалось месяца два, пока я не определилась в своих чувствах… Хотя всё было понятно с самого начала. Я знала, что это – моё, что это – судьба.
Он очень смешно за мной ухаживал. Телеграммы всякие присылал с любовными текстами. Около моего окна была пожарная лестница, так он по ней взбирался с букетом тюльпанов, срезанных прямо с клумбы!
Мы с ним много ходили-бродили по центру, обошли всё Бульварное кольцо, Арбат и все переулки вокруг, спускались до реки, а оттуда шли к Кропоткинской или в Замоскворечье. Я очень радостно открывала ему центр, потому что, когда мы с ним познакомились, он совсем не ориентировался внутри Садового кольца. Он знал, конечно, какие-то ключевые места типа Красной площади, но переулки не знал. И я его таскала повсюду, показывая все задворки. Там было исхожено всё!
Каждую ночь мы ходили есть в пельменную, которая располагалась сбоку от Политехнического музея. Она работала всю ночь, потому что там „заправлялись” таксисты.
И были у нас три точки, в которых мы пили кофе: „Чайная” на площади Ногина, в которой собирались разные хиппари (там сейчас какой-то ресторан), кафе „Турист” на улице Кирова и „Джалторанг” на Чистых прудах. Вот такой кружок мы делали по Москве.
„Турист” – это было такое место, где собиралась масса всякого интересного народа, но всё же весь ритуал там связан прежде всего с кофе, а не с тусовкой, поэтому основное общение происходило на „Чистяках”, где постоянно сидели какие-то компашки. Там мы познакомились с Ипатием, который пел под гитарку песенки собственного сочинения. Крупнов с ним даже отыграл два концерта, помогая ему! Позже Ипатий уехал в Данию, где женился и завёл детей…
Крупнов, конечно, был изумлён, когда попал в нашу коммуналку, потому что до этого он общался в основном с одноклассниками и парнишками-однокурсниками из МАДИ. А у меня была совершенно другая тусовка: мальчики из литературного института и с философского факультета Московского университета, разные художники. Крупнову это было очень интересно, и он завис у меня, проникшись атмосферой Солянки, раздолбайски богемной и ещё непонятной для него. Он слушал разговоры, первое время не принимая в них участия, просто впитывая новые впечатления.
А моих знакомых он изумлял игрой на гитаре. Он пел под гитару песни „Воскресения”, „Машины Времени”, но больше всего любил исполнять композицию „А может быть, ворона…” из мультика о пластилиновой вороне. У него уже тогда был имидж мальчика – души компании.
Для меня он открыл всякий тяжеляк. Причём мне тогда нравились итальянцы, я слушала Высоцкого и классику, а Крупнов, конечно, внедрил в дом Deep Purple, Rainbow, Led Zeppelin. Тяжеляк меня поначалу раздражал, но прежде всего потому, что Крупнов стирал мои кассеты с итальянцами, причём совершенно цинично, не моргнув глазом, и записывал туда всё, что ему хотелось. Но поскольку я его безумно любила, то решила относиться к этому философски: „Ну, стёр – и хрен с ней! Ему же для дела надо!”
Раньше музыка для меня служила исключительно фоном, я не втыкалась в неё. А он научил меня её слушать. Он включал кассету и начинал рассказывать, как сделаны партии баса или ударных. Он расчленял музыку, а потом соединял всё обратно.
Он ставил какую-нибудь песню и спрашивал:
– Скажи, что ты чувствуешь?
Я отвечала – и он ставил следующую вещь.
А ещё он любил Боба Марли. Но настоящее открытие, которое он для меня сделал, – это Creedence Clearwater Revival, на котором я ужасно зависла, так мне это понравилось.
Мы познакомились в марте, потом я съездила в Одессу, и, когда вернулась, он переехал к нам, потому что у нас ему, конечно, было комфортнее, ведь там, на ВДНХ, у него даже комнаты своей не было. Там всегда был культ Наташки, потому что ждали девочку и ей даже было приготовлено имя. А тут вдруг – бац! – Анатолий Германович вылезает! Все были изумлены, а имя переделали с «Наталья» на «Анатолий». Но их мамка сразу же забеременела снова и уже родила Наташку. Они погодки.
Но, может, это и правильно, что ставка была сделана на Наташку, потому что Крупнов с четырнадцати лет начал чудить, вёл достаточно активный образ жизни и уже начал побухивать. Он зацепил поколение „портвешистов”. То есть „портвешок” там был вовсю. Эвелина Петровна пыталась с этим бороться силовыми методами, но у неё ничего не получилось, потому что переубедить Толю было нереально.
– Уж если я чего решу, – говорил он, – то обязательно этого добьюсь!
А я росла в неполной семье, и у меня было много свободы, поэтому отношения, которые существовали у меня дома, конечно, его изумили…
Мы поженились 24 марта 1984 года, в день его рождения. Расписывались в ЗАГСе вэдээнховского района: это такой старенький особнячок, стоявший в начале проспекта Мира. Свидетелями были моя школьная приятельница Наташка Козлова и Лёша Новичков[4], Толиков приятель, который играл на барабанах в каком-то военном оркестре.
На мне был очень строгий прикид: чёрная юбка и белая блузка – и никаких свадебных прибамбасов.
Быстренько расписавшись, это было утром, мы вместе со свидетелями пошли по… пивнякам. Эта идея пришла в голову Анатолия Германовича.
– А не попить ли нам теперь пивка? – сказал он.
Погода была противная, сырая и гадкая. Ну а какая ещё погода может быть в конце марта? И пивнячки были самые что ни на есть настоящие, то есть отстойные!
Первый пивняк, куда нас повёл Крупнов, находился недалеко от Цветного бульвара. Мы перешли на другую сторону Колхозной площади и пошли по Сретенке. Потом наш маршрут пролегал через Покровку, на которой было невероятное количество пивняков. И только потом мы, красивые и нарядные, отправились домой, где нас ждали гости…»
«Осенью того же 1984 года, – вспоминает Эвелина Петровна Крупнова, – у меня умер муж, и мы остались жить на одну мою зарплату. Толя подошёл ко мне на следующий день после похорон отца и сказал:
– Мама, больше я у тебя не возьму ни копейки.
Святая правда! Он никогда больше не брал у меня денег, разве что какую-нибудь мелочь, а по-крупному – никогда.
Толя ушёл из института, и я устроила его работать цветокорректором к нам на ВДНХ, в производственный цех, где печатали огромные цветные панно. Сначала у него всё очень хорошо пошло, и он прилично по тем временам зарабатывал: больше двухсот рублей в месяц. Но у него проявилась аллергия на химикаты, и ему пришлось бросить эту работу.
