Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Скорбно все это читать, ибо Россия, по Чаадаеву, как бы выпала из общего процесса исторического развития, выпала из истории.
«И вот, — восклицает Чаадаев, — я спрашиваю вас, где наши мудрецы, наши мыслители? Кто когда-либо мыслил за нас, кто теперь за нас мыслит? А ведь, стоя между двумя главными частями мира, Востоком и Западом… мы должны были бы соединить в себе оба великих начала… и совмещать в нашей цивилизации историю земного шара. Но не такова роль, определенная нам Провидением. Больше того; оно как бы совсем не было озабочено нашей судьбой. Исключив нас из благодетельного действия на человеческий разум, оно всецело предоставило нас самим себе, отказалось как бы то ни было вмешиваться в наши дела, не пожелало ничему нас научить. Исторический опыт для нас не существует; поколения и века протекли без пользы для нас. Глядя на нас, можно было бы сказать, что общий закон человечества отменен по отношению к нам. Одинокие в мире, мы ничего не дали миру, ничему не научили его; мы не внесли ни одной идеи в массу идей человеческих, ничем не содействовали прогрессу, мы исказили его. С первой минуты нашего общественного существования мы ничего не сделали для общего блага людей; ни одна полезная мысль не родилась на бесплодной почве нашей родины; ни одна великая истина не вышла из нашей среды; мы не дали себе труда ничего выдумать сами, а из того, что выдумали другие, мы переняли только обманчивую и бесполезную роскошь…»
Да, тяжело все это читать. Хочется возражать, спорить, заявлять: Петр Яковлевич, вы не правы! Но дослушаем Чаадаева:
«Если бы дикие орды, возмутившие мир, не прошли по стране, в которой мы живем, прежде чем устремиться на Запад, нам едва ли была бы отведена страница мировой истории. Если бы мы не раскинулись от Берингова пролива до Одера, нас не заметили бы…»
«В нашей крови есть нечто, враждебное всякому истинному прогрессу, — говорит Чаадаев. — И в общем, мы жили и продолжаем жить лишь для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдаленных поколений, которые сумеют его понять; ныне же мы, во всяком случае, составляем пробел в нравственном миропорядке. Я не могу вдоволь надивиться этой необычной пустоте и обособленности нашего социального существования. Разумеется, в этом повинен отчасти неисповедимый рок, но, как и во всем, что свершается в нравственном мире, — замечает Чаадаев, — здесь виноват отчасти сам человек».
То есть русский человек.
Ох, уж этот Чаадаев! Его «Философические письма» были выстрелом в ночи. Это был набатный удар в стране онемевших людей, как пишет Лебедев. Это был живой звук в государстве мертвых. Некрополис дрогнул, отзвук побежал во все стороны, и эхо не утихало, хотя кричавшему уже зажали рот. Чаадаев был «высочайше объявлен» сумасшедшим. Еще бы: такое бухнул о России и русском народе!..
В скобках заметим, что фокус с сумасшествием Чаадаева был массово растиражирован в советские времена. Чуть что не так сказал — и человека отправляли в психушку.
Чаадаев вызвал крайнее неудовольствие не только у высших властей, коллеги по перу тоже охотно поучаствовали в нападках на взбунтовавшегося мыслителя. Николай Языков был ярым противником обращения к Западу, он поносил «заморскую нечисть», нападал на Чаадаева и Герцена:
О вы, которые хотитеПреобразить, испортить насИ онемечить Русь! ВнемлитеПростосердечный мой возглас!Вы, люд заносчивый и дерзкой,Вы, опрометчивый оплотУченья школы богомерзкой,Вы все не русский вы народ!
Языков так гневался, что стих у него выходил корявый, но ему было не до бархатных звучаний, он выражал мнение тех, кто имел право отлучать. Языков и его друзья-единомышленники (заединщики прошлых времен) считали, что они, славянофилы, — самые русские и самые добродетельные, а все эти западники — нерусские и порочные. Они собираются «испортить нас», а мы им не поддадимся. Ругал Языков и Константина Аксакова за то, что тот симпатизирует и подает руку Чаадаеву:
Тому, кто нашу Русь злословитИ ненавидит всей душой,И кто неметчине лукавойПередался — и вслед за ней,За госпожою величавой,Идет — блистательный лакей…И православную царицуИ матерь русских городовСменить на пышную блудницу,На вавилонскую готов…
«Европейская блудница» — как ночное пугало для детей. Короче говоря, западная ориентация Чаадаева была неприемлема для царской России. Но и после Октября тоже оказалась не к месту. Наследием Чаадаева в советское время занимался литературовед Шаховский, но наступили суровые времена культа личности, и собрание сочинений Чаадаева так и не вышло в свет.
Сам Шаховский погиб. А когда в газетах замелькали фельетоны о «низкопоклонниках перед Западом», имя воинствующего западника Петра Яковлевича Чаадаева сделалось и вовсе одиозным. Исчезли из планов научно-исследовательских институтов названия трудов, так или иначе связанных с Чаадаевым. Исчезло и имя его из многочисленных сборников и брошюр того времени. А революционному демократу Чернышевскому задним числом влетело за «недостаточную критику космополитизма Чаадаева».
Первая за весь советский период книга, посвященная Чаадаеву, вышла в 1960 году, уже после смерти Сталина и Жданова — людей, определявших направление развития духовной жизни Советского Союза.
Тяга на Запад
«На улице ударила меня снежным холодом непроглядная вьюга, я поймал мелькнувшего в ней извозчика и полетел на Финляндский вокзал — испытать чувство заграницы».
Иван Бунин. «Лика»Чаадаевский биограф Лебедев пишет, что русских еще до Чаадаева тянуло на Запад. По разным причинам. Мысли о «вольностях» западной жизни не раз смущали еще и русских бояр. Побеги в Литву были достаточно частым явлением в Московской Руси. В этом было тогдашнее своеобразное «гусарство», своего рода «загул» — продолжение «домашнего» загула, его развитие, его, так сказать, последний рубеж: «дальше ехать было некуда уже».
Правда, в феврале 1660 года случился на Руси один довольно странный по тогдашним временам случай. Достаточно высокопоставленный вельможа, сын думского дворянина и воеводы Афанасия Ордин-Нащокина, посланный к своему отцу в Ливонию с ответственным поручением от самого царя Алексея Михайловича, неожиданно сбежал за границу. Все, кто знал молодого Ордин-Нащокина, были потрясены: его ждала блистательная карьера на родине, а он что учинил?!.. Сам царь утешал ошеломленного отца.
Почему произошел сей казус? И тут дело оказалось не в «загуле». Сам отец с детства приучал сына с благоговением смотреть на Запад своими постоянными выходками против порядков московских, постоянными толками, что в других государствах иначе все делается и лучше. Желая дать сыну образование, Ордин-Нащокин-старший окружил его пленными поляками, и эти учителя постарались со своей стороны усилить в младшем Ордин — Нащокине страсть к чужеземцам, нелюбовь к своему, воспламенили его рассказами о польской «воле». В описываемое время, замечает историк, он ездил в Москву, где его стошнило, и вот, получив от государя поручение к отцу, он вместо Ливонии поехал за границу, в Данциг, к польскому королю, который помог ему перебраться во Францию.
Обратим внимание на глагол «стошнило». Сильный глагол.
«Со времен Петра приток иностранных идей к нам совершался почти без перерыва… не прекращалась и та умственная денационализация просвещенных русских людей, которой впоследствии так возмущались славянофилы. Не все эти люди, разумеется, покидали Россию, но все чувствовали себя «вне народных потребностей», все являлись… «иностранцами» дома… Был, правда, в 20-х годах XIX столетия период, когда просвещенных людей не «тошнило» в их собственной стране, когда они твердо верили, что им скоро удастся пересоздать русскую жизнь сообразно тем идеям, которые они усвоили с Запада. Но этот период (т. е. декабристский) скоро миновал, людей александровского времени постигла тяжелая неудача, и просвещенным русским людям опять ничего не оставалось, кроме «тошноты»… (вольное цитирование по книге «Чаадаев», 1965).
Сказать «прости» всем обольщеньям жизни,Где злобствуем, и боремся, и лжем,Найти приют в неведомой отчизнеЗа рубежом?..
— ставила вопрос Ольга Чюмина в 1896 году.
Сотни и десятки сотен людей во времена Чаадаева уезжали за границу — «на воды», «в Париж», «в Рим», «за получением образования» и, наконец, просто так, «рассеяться» от надоевшей жизни в России, — все это было в порядке вещей, и никаких препятствий на этот счет официальные власти не чинили.
И вот что примечательно. Образованные русские дворяне не чувствовали себя «за границей», живя в Париже, Риме или Лондоне, ибо, попадая за рубежом в свой социальный круг, они ощущали, что узы социальные важнее, существеннее, ближе уз национальных. Да и то еще: почти во всех западноевропейских столицах было тогда свое «русское общество», свой русский «свет». Граждане России жили по «заграницам» годами, подчас лишь изредка, время от времени, наезжая, наведываясь в Россию (ну как там дома? все ли разворовано, все ли в порядке?!). Совершенное знание иностранного языка стирало психологическую и интеллектуальную отчужденность русских от местных жителей основных европейских стран. Стало быть, отъезд за границу для русского дворянства был делом обыденным, заурядным, сугубо бытовым.
