Игорь Свинаренко - Беседы с Vеликими
С годами я понял, что наша главная миссия – развлекать людей. И что развлечения нужны людям не меньше, чем дома и пропитание. Не может, оказывается, человек без развлечений! Я, например, не знаю, кто спроектировал и построил дом, в котором живу, кто выпек мой хлеб насущный и кто выгнал водку, которую мы с тобой сейчас пьем, – но я довольно точно знаю, кто написал книжки, которые я читаю, и кто снял кино, которое я смотрю. Я больше думаю об этих книжках, чем о людях, которые построили мой дом.
– Если бы у тебя не было этого дома, трудно было бы читать эти книжки.
– Тем не менее! Я уверен, мы больше денег тратим на развлечения, чем на покупку еды. (Даже бомжи больше пропивают, чем проедают!) Загляни в свой семейный бюджет – и увидишь все сам. Сравни прибыль американских хлебозаводов и Голливуда – и сразу станет ясно, что люди больше ценят. Гамбургер в Америке стоит три доллара, а билет в кино – девять. Очень простая арифметика.
– По-твоему, мы, журналисты, больше развлекаем людей?
– Я тебе об этом и толкую.
– Многие журналисты будут не согласны с тобой. Они думают, что влияют на процессы, что их слово может изменить мир. Ну ладно, не мир целиком, а какую-то ситуацию. Они думают, что в какой-то степени вершат судьбы людей. Короче, они считают, что журналистика – это четвертая власть.
– Пусть думают. А я останусь при своем мнении: журналист должен развлечь читателя. Кому-то это покажется шуткой. Но даже если и так, то в каждой шутке, как известно, есть доля шутки. В чебуреках, скажу я тебе, главное – это бульон (в этот момент Свинаренко действительно кусает горячий чебурек, из которого льется аппетитный бульон. – «РГ»).
Впервые эту формулировку, что главное в нашем деле – развлечь людей, я, кажется, услышал от Васи (главный редактор «Коммерсанта» Андрей Васильев. – «РГ»), к которому поступил на работу еще при советской власти, в 90-м году. Он попросил меня написать заметку. Срочно. Я написал. Заметка получилась такая советская – большая проблема там была поднята. Он посмотрел и говорит: «Да-а, б…! Но мне надо из этого сделать заметку!» Я говорю: «В смысле? Вот же готовый текст, 300 строк». Тут он садится за компьютер и начинает переделывать. На моих глазах тогда проходила конвертация советской заметки в другую – не антисоветскую, а такую, в которой вообще не важно, есть советская власть или нет, есть ли справедливость, нужна ли она вообще. Эти вопросы вообще не ставились.
Я сидел рядом и смотрел, как Вася из 300 советских строк делает 40 строк буржуазных. Это как из 12 вольт 220 сделать! Это была работа переводчика с советского языка на буржуазный. Например, было написано что-то вроде «вместе с тем надо отметить, что тут есть и отдельные недостатки – в частности, недостаточное финансирование ряда важнейших объектов», а стало – «проект остановился: кончились деньги». Я сравнивал эти две фразы и понимал – какой же я был мудак, что сразу не написал эту фразу по-русски.
На меня это подействовало. Я решил выучить этот новый для себя язык, чтобы при случае писать то на старом языке, то на новом, по обстановке. И поскольку я вообще люблю учить разные языки, то сказал себе – ладно, хорошо, не буду хлопать дверью и обзывать их последними словами за то, что они изуродовали мою замечательную советскую заметку. Я останусь и выучу этот язык. Тем более за это мне еще обещали платить бабки.
А когда выучил, кто-то заказал мне написать заметку на советском языке. Я сидел, тупо смотрел в бумагу и постепенно понимал, что со мной произошла необратимая вещь: я навсегда ушел из прежней советской журналистики. С помощью этого нового языка я смог понять, что существуют другие ценности, другие интересы, другая жизнь.
– Теперь-то ты признанный журналист. В контексте буржуазного русского языка – мэтр, можно сказать. А до этого ты понимал, что способен заинтересовать людей своим творчеством? Было у тебя ощущение, что ты многое можешь в нашей профессии? Это, знаешь, я прочитал текст в «Эсквайре». Там Квентин Тарантино говорит, что он всегда знал, кто он такой. Просто люди вокруг об этом не знали. А вот теперь, спустя годы, узнали. У тебя так было?
– Начну издалека. Когда учился в школе, в последних классах, я летом заработал какие-то деньги. На них купил фотоаппарат «Зенит», самоучители английского, французского и немецкого, а также учебник по автоделу. Друзья меня спросили: «Зачем тебе это?» Я ответил: «Ну как? Я, когда закончу МГУ, стану журналистом, придется ездить в разные страны. Так что я должен знать основные языки, уметь хорошо фотографировать и водить автомобиль».
Народ смотрел на меня с подозрением: «Что он несет? Какие страны, какие языки? Ты что? У тебя с головой что-то!» – «Вы спросили – я ответил. Простая схема. Ну в Нью-Йорк надо, по делу. В Париж». Мне говорят: «Иди проходчиком, урод!» Я опять свое: «Друзья! Отстаньте. Дайте мне спокойно заниматься моими делами. Я ж не мешаю вам играть в футбол. Если пойдете портвейн пить, то я готов. А так – не мешайте».
А они не отстают. Брат двоюродный Леня, старше меня на два года (он меня многому научил в жизни – читать, писать, ругаться матом, кидать ножечки, драться солдатскими ремнями), говорит: «Старик, выбрось это все из головы! Будущее за угольной промышленностью Донбасса! Я тебе как старший брат говорю – иди в политехнический, на горный факультет. Получишь настоящую профессию! Вот я уже тысячу рублей получаю (1975 год. – «РГ»). А пойдешь в писаки – будешь голодранцем с зарплатой 120 рублей. Это не мужская работа!»
Прошли годы. Как ни смешно, я худо-бедно выучил языки. Конечно, говорю на них с акцентом, с нарушением правил, но нагло и бойко. И все три основных языка мне пригодились конкретно! Год я жил в Германии, весь пятый курс там провел – диплом писал. Освоил более-менее культуру, жизнь, язык. У меня там были две любимые девушки – кстати, я не знаю лучшего способа выучить язык, чем этот. В Америке год работал собкором журнала «Столица», в городе Москва, штат Пенсильвания. Время, конечно, в основном проводил в Нью-Йорке, до Манхэттена от моего дома было час тридцать пять езды на машине, это с легким нарушением скоростного режима. А во Франции я, наверно, провел даже больше времени, чем в Америке. У меня там родня, друзья. Права я тоже получил – не гонщик, но езжу как-то, по разным странам. И фотографирую, когда нужно бывает по работе. Карточки мои публикуют в разных журналах, не только в «Медведе». В общем, тот мой план, составленный в школе, последовательно выполняется. Так вот, возвращаясь к твоему сравнению меня с Тарантино, скажу: да, я знал, что буду писать для больших газет и журналов, что съезжу по работе во все страны, которые мне интересны, и буду в ремесле не последним человеком. Насчет регалий все относительно, но одну из премий я получал вместе с классиком журналистики Юрием Ростом: он в номинации «Мастер», а я – «Репортер года». Было, не скрою, приятно попасть с ним в одну компанию.
– Люди, которые тебя давно знают, удивляются: почему ты раньше писал плохие заметки, а потом вдруг стал писать веселые?
– Ха-ха-ха. Они все забыли. Я знаю, о ком ты говоришь. Некоторые из них лично заворачивали мои тексты и требовали зажигательных репортажей про отчеты и выборы в комсомоле, про передовиков производства и прочую ерунду. А самое лучшее в советское время рубилось! Меня даже однажды уволили из «Комсомолки» (той еще, советской, пафосной) с формулировкой «за профнепригодность». Чем я, кстати, горжусь, ведь великого очеркиста Геннадия Бочарова уволили за то же самое.
Один большой газетный руководитель, снимая очередной мой материал, так комментировал мое поведение: «Ты замахиваешься на святое! Ты пишешь, что рабочие собираются вечерами и изучают экономику, а кандидат экономических наук с ними занимается – для души». Я спрашиваю: «Что тут плохого? Смешная тема – рабочие, вместо того чтобы пить водку, собираются вечером и пытаются понять экономику». – «А какой информационный повод?!» – «Прекрасный повод, – отвечаю, – этого кандидата наук исключили из партии за аморалку, он разошелся с женой». – «Так он аморальный тип!» – «Да нет, он через месяц женился на ней обратно!» «А что такое рабочий урок экономики? Ты понимаешь, что от рабочих кружков один шаг до независимых профсоюзов!» Я говорю: «Во-первых, не понимаю, а во-вторых, и хрен с ними, с независимыми профсоюзами?!» Он мне тогда говорит: «Что ты мне тут дурачка исполняешь?! От независимых профсоюзов один шаг до посягновения на святое! На руководящую роль партии!» Тут я понял, что мне лучше дальше не спорить. И я говорю: «Ну, я хотел как лучше!» – «Ты не понимаешь! Не дай Бог, это вышло бы в печати! Иди быстрей уничтожай гранки! И этого разговора не было! Понял?»
После этого, понятно, строк по выработке у меня не хватало. «Что это у нас Свинаренко не видно на полосе?» Вот и выгнали за профнепригодность. Теперь-то понятно – это был замечательный сюжет! Не то что для очерка, а и для полноценного фильма! Это было бы покруче пьесы «Премия».