Юрий Жуков - Из боя в бой. Письма с фронта идеологической борьбы
Но творческое сотрудничество режиссера и сценариста, которые даже между собой не смогли договориться о том,
как же следует понимать героев их собственного фильма, на этом оборвалось. Болезненно самолюбивый Робб- Грийе решил впредь обходиться без режиссера и снимать фильмы самостоятельно. Плодом его усилий явился фильм «Бессмертная», вышедший на парижские экраны весной 1963 года; некоторое время спустя он был показан на фестивале в Западном Берлине, и присутствовавшая там английская журналистка Дора Силвермен так написала о нем в газете «Бирмингем пост»:
«Действие фильма происходит в Стамбуле. Он рассказывает о встрече молодого профессора с девушкой, к которой этот профессор почувствовал влечение. Кто она? Откуда взялась? Как ее зовут? На все эти вопросы она отвечает уклончиво. Девушка погибает в автомобильной катастрофе, а профессор не перестает удивляться, почему и как это произошло. Мы тоже удивляемся, поскольку фильм — претенциозно наивный этюд в полуаб- страктном духе. Действие в нем заменено позами — группы актеров появляются в определенных местах и остаются статичными и отвлеченными, как фигуры на шахматной доске. А смена сцен выражается не переходом актеров в другие места, а тем, что они застывают на месте, пока сцена вокруг них меняется. Теперь уже зритель видит сходство этого фильма с картиной «В прошлом году в Мариенбаде»… Лучше было бы назвать «В следующем году в Стамбуле»… Если вы возненавидели фильм «В прошлом году в Мариенбаде», вы проникнитесь отвращением к «Бессмертной»…»
Но гурманы от киноискусства снова превознесли повое произведение Робб–Грийе как великое откровение. Парижские газеты печатали большие статьи, посвященные его новому фильму. Режиссеру присудили премию Луи Деллюка. С отповедью тем критикам, которые осмелились признаться, что они в «Бессмертной» ничего не поняли, выступил сам автор. В пространном интервью, которое заняло почти половину газетной полосы в еженедельнике «Нуво Кандид», он заявил:
«Надо отказаться от привычки думать, будто фильм отражает какую‑то внешнюю реальность. Реальностью является сам фильм, и только он сам! Я не знаю, «когда» происходит та или иная сцена, по–моему, единственное время, которое существует, — это время фильма… Я мог
бы дать логическое объяснение всему, больше того, я мог бы дать различные, часто противоречивые объяснения любому моменту. Но этот фильм не подчиняется (!) логике».
Критик еженедельника Сильвия де Нюссак робко спросила:
— Если все, что показано в фильме, происходит в памяти героя после того несчастного случая, в котором героиня погибла, то почему он с самого начала не носит па руке повязку, которую мы видим впоследствии?
— Два решения, — ответил, нимало не смутившись, Робб–Грийе, — либо начальные кадры фильма относятся к тому, что произошло до первого несчастного случая, и он еще не был ранен; либо он уже выздоровел, и все происходит долгое время спустя после второго несчастного случая, в котором он не погиб. Наконец, возможно, что этот второй несчастный случай является лишь воображаемым.
— Вы сами не уверены, что в конце фильма ваш герой умирает? — не унималась Сильвия де Нюссак.
— Я знаю не больше, чем вы, — отрезал Робб–Грийе.
— А кто это — человек в черных очках?
— В сценарии «он» обозначен как «человек в черных очках», — снисходительно пояснил автор фильма. — Но часто я его обозначал просто буквой М; «она» была под буквой Л (Лейла, Лале, Люсиль…), а «Рассказчик» — под буквой Н, и меня так и подмывало обозначить человека в черных очках буквой М, потому что в алфавите она помещается между Л и Н. В той мере, в какой я могу слиться с персонажем «Рассказчика», я, как и он, задаюсь вопросом: а не муж ли это?..
И так далее в том же духе. Эти туманные изречения новоявленной пифии от кинематографа были помещены под огромным аншлагом на целую полосу: «Поскольку его последний фильм «Бессмертная», так же как и «В прошлом году в Мариенбаде», ставит зрителям загадки, Робб–Грийе, непонятый, объясняется». Но эти объяснения так ничего и не объяснили, и фильм успеха у широкой публики не имел. Как писала Ивонн Баби в газете «Монд», зритель «взбунтовался». «Оказывается, — отметила она, — загадка, которую его заставили разгадать, фальшива, а все то, что ему показали, лишь обман, искусственность, вещи, показанные смеха ради».
Ну а Ален Рене? Что он сделал, расставшись с мистификатором Робб–Грийе, любящим задавать зрителям фальшивые загадки «смеха ради»? Он снял в 1963 году психологический роман «Мюриэль»; сценарий для него написал известный французский поэт и романист Жан Кайроль, с которым они вместе поставили когда‑то фильм «Ночь и туман» — об ужасах гитлеровских концлагерей. Вокруг нового фильма, показанного на фестивале в Венеции, как и следовало ожидать, сразу же разгорелись страсти — французские, итальянские, английские, американские газеты и журналы до сих пор ведут дискуссию, причем одни критики безудержно хвалят «Мюриэль», а другие предают яростному поруганию.
Сам Ален Рене на пресс–конференции в Венеции сравнил свой новый фильм с «неразборчивыми и темными строками», оставленными на промокательной бумаге письмом; эти строки нельзя прочесть на пресс–папье, но они становятся разборчивыми, если глядеть на их отражение в зеркале. Рене пояснил: «Зеркало — это публика» — и осмотрительно добавил, что на оттиске «не хватает некоторых слов, причем среди этих чернильных пятен исчезла Мюриэль» (героиня, именем которой назван фильм, на экране отсутствует).
Фильм этот — сложный и трудный, и даже такой знаток киноискусства, как Жорж Садуль (которому он — скажем, забегая вперед, — понравился), признался, что при первом просмотре картина «Мюриэль» его разозлила и что, только просмотрев ее вторично, он понял суть дела.
О чем же идет речь? Внешне это очень банальная история. Место действия — провинциальный французский город Булонь–сюр–Мер, тяжело пострадавший от войны; теперь он резко делится на две части: остатки старинных кварталов, а рядом с ними построенный в модернистском стиле новый город. Время действия — первые пятнадцать дней ноября 1962 года.
Действующие лица: в Булони живет хозяйка антикварного магазина стареющая Эллен; у нее — приемный сын Бернар, только что вернувшийся из Алжира и терзаемый воспоминаниями об ужасах колониальной войны, и опостылевший ей любовник де Смок, владелец конторы по разрушению старых зданий. Эллен вдруг приглашает в Булонь из Парижа своего старого любовника Альфонса,
к которому она еще до второй мировой войны, в 1939 году, питала искреннее чувство — это была единственная настоящая любовь в ее жизни. Альфонс уже давно женат, Эллен ему почти безразлична, но он соглашается на эту встречу, чтобы вернуться, хотя бы на мгновение, к дням молодости. С ним приезжает молодая женщина Франсуаз — он выдает ее за племянницу, но в действительности это его очередная любовница.
Все эти серенькие, ничем не примечательные люди копошатся в своем маленьком мирке, тащат на своих плечах тяжелый груз пережитого, лицемеря и боясь посмотреть правде в глаза, с тоской, а иногда и с ужасом вспоминая о прошлом, не осмеливаясь заглянуть в будущее. Пожалуй, драматичнее всего судьба Берпара: его неотступно преследует воспоминание о некой Мюриэль, которую при нем пытали французские солдаты в Алжире (а может быть, он и сам пытал?). Это воспоминание так мучит его, что он в конце концов убивает своего приятеля, который завлек его тогда в комнату пыток, где мучили Мюриэль, — после возвращения на родину этот приятель жил здесь же в Булони…
Остается добавить, что фильм снят в ставшей уже привычной манере новомодного кинематографа: очень многое недоговорено и оставлено на додумывание зрителю. «Мюриэль», как и «В прошлом году в Мариенбаде», изобилует образами–символами, образами–знаками; местами допущены нарочитые длинноты, местами кадры мелькают словно в калейдоскопе. Почему же этот фильм пришелся не по вкусу многим критикам, которые совсем недавно так расхваливали Рене за «В прошлом году в Мариенбаде»?
«Я смотрел этот фильм три раза и ничего не понял, — угрюмо писал Мишель Обриан в «Пари–пресс», полемизируя с Жоржем Садулем, который сказал, что «Мюриэль» надо поглядеть дважды, чтобы понять. — Это мозаика, это загадка, это ребус. Вы ломаете себе голову над разгадыванием? Результат не стоит труда…»
«Ален Рене хотел показать, что жизнь и люди не просты, и ради этого создал сложный фильм, — иронизировал Робер Шазаль во «Франс–суар», — это своего рода ребус, разгадывание которого требует от зрителя большого труда. Будущее покажет, хорош ли этот метод».
Луи Шове в «Фигаро» написал ядовитую, издеватель
скую рецензию, изобиловавшую такими восклицаниями: «Пойми, кто может!», «Бедная публика!», «Абракадабра!» И наконец, раздался тяжелый артиллерийский залп из‑за океана. Американский еженедельник «Тайм» заявил: «Рене обладает способностью показать на экране все, что ему хочется. К несчастью, ему нечего или почти нечего сказать (!). Как художник, он не обладает человеческими качествами (!), у него нет крови (!). Он не от мира сего, он человек воздуха (!)».
