Михаил Гаспаров - Записи и выписки
Философского обоснования методов не было, слово «герменевтика» не произносилось. Ю. И. Левин справедливо писал, что это была реакция на то половодье [331] идеологии, которое разливалось вокруг. Мне кажется, что это сохранилось в собравшихся и посейчас, хотя захлестывающая идеология и сменила знак на противоположный. У более молодых спроса на философию больше, но сказывается ли это на их конкретных работах — не знаю. Главное — в том, чтобы считать, что дважды два — четыре, а не столько, сколько дедушка говорил. (Или газета «Правда», или Священное писание, или последний заграничный журнал.) Философские обоснования обычно приходят тогда, когда метод уже отработал свой срок и перестал быть живым и меняющимся. Видимо, это произошло и со структурализмом. Сменяющий его деструктивизм мне не близок. Со своей игрой в многообразие прочтений он больше похож не на науку, а на искусство, не на исследование, а на творчество и, что хуже, бравирует этим. Мне случилось помогать моей коллеге переводить Фуко и Деррида, и фразы их доводили меня до озверения. В XIX в. во Франции за такой стиль расстреливали. Конечно, я сужу так, потому что сам морально устарел.
Когда сделанное уже отложилось в прописные истины, делаемое перешло в руки наследников, а товарищи по делу разбрелись географически и методологически, то естественно возникает ностальгия по прошлому. Социальная ситуация изменилась, стало возможным говорить публично о том, что раньше приходилось таить. Просветительский ум должен этому только радоваться, но эмоционально это может ощущаться как профанация. Оттого-то Б. М. Гаспаров, описывая прошлое тартуско-московской школы, подчеркивает в ней не просветительский аспект, а черты эсотерического ордена с тайным терминологическим языком. А Ю. И. Левин делает на мандельштамовской конференции доклад «Почему я не буду делать доклад о Мандельштаме»: потому что раньше Мандельштам был ворованным воздухом, паролем, по которому узнавался человек твоей культуры, а сейчас этим может заниматься всякий илот, стало быть, это уже не интересно. Я-то чувствую себя именно таким илотом от науки и радуюсь, что больше не приходится тратить половину сил на изыскание способов публично сказать то, что думаешь.
Б. М. Гаспаров применил в описании тартуско-московской школы тот анализ, который она сама привыкла применять к другим объектам. И тартуско-московская школа сразу занервничала, потому что почувствовала, насколько такой анализ недостаточен. Это хорошо: такая встряска может оживить ее силы. А если нет — что ж, «тридцать лет — нормальный жизненный срок работоспособной научной гипотезы», — писал один очень крупный филолог-классик. Гипотеза, о которой шла речь, была его собственная.
ОТВЕТЫ НА АНКЕТУ ЖУРНАЛА «МЕДВЕДЬ»
Ваш девиз? Два: на лицевой стороне ленточки — «Non ignara mails, miseris succurrere disco», на оборотной — «Возьми все и отстань».
Тоже из анкеты
1. «У вас своеобразный подход к литературе. Что способствовало вашему увлечению рус. формализмом? Давление со стороны тогдашних ваших профессоров?» Формализм и продолживший его структурализм живут в литературоведении [332] уже 80 лет: вряд ли это может быть названо «своеобразным подходом». Когда я учился в 1950-х гг, они подвергались гонению; ноу меня конкретное мышление, мне было интересно, «как сделано такое-то произведение», и я читал формалистов, не спрашивая профессоров.
2–3. «Когда вы начали использовать точные методы в лит. исследованиях, это было модно? Кто еще этим занимался? Чьим последователем вы себя считаете?» И тогда не было модно, и теперь немодно. Занимались этим стиховеды, помнившие о Белом и Томашевском, а вне стиховедения — только Б. И. Ярхо, умерший в 1942 г. Своими учителями я считаю Томашевского и Ярхо, которых никогда не видел.
4. «Почему ваши работы посвящены исследованию столь, казалось бы, непохожих эпох?» Не понимаю вопроса. Филолог, по этимологии своего имени, обязан любить каждое слово каждой эпохи.
5–6. «Создается впечатление, что вы любите поэтов, в совершенстве владеющих техникой стиха. Если это так, то кто ваш любимый поэт: Брюсов, Ходасевич, Мандельштам?» По-моему, все больше любят поэтов, владеющих техникой, чем не владеющих; я тоже. А кто мой любимый поэт, это мое личное дело.
7 «Вы пробовали когда-нибудь писать стихи?» Как все: лет в четырнадцать.
8. «Не умертвляют ли ваши аналитические методы исследования живую стихию поэзии?» Объясните мне, что такое живая стихия поэзии. Когда я слушаю живого собеседника, я тоже анализирую его речь, иначе я ее не пойму; только в личном разговоре я могу это делать наскоро, а когда я читаю стихи, написанные кем-то когда-то заведомо не для меня, и хочу их понимать, то приходится это делать медленнее и с трудом.
9–10. «Как вы думаете, почему ваши методы наиболее подходят для исследования надуманных, «головных» стихов XX в.? Почему у вас нет работ по творчеству Пушкина?» Я не умею читать в душе писателя и поэтому не умею отличать «надуманные» стихи от «ненадуманных». (Может быть, «надуманные» — это просто те, которые Вам менее понятны?). А Пушкиным и Фетом я занимался больше, чем поэтами XX в.
11. «Вы не пытались подвергнуть анализу современные поэтич. тексты: авангард, масс. культуру, рок, рекламные тексты?» Нет: я недостаточно их знаю.
12–14. «Вы пишете, что без слияния с природой, со стихией истинная культура не выживет, выродится в пошлый быт, что культура жива, пока опирается на стихию, пока силен разум, поскольку им движет страсть. Если это так, то что вы подразумеваете под этой движущей страстью? По-прежнему ли современное искусство соприкасается со стихией?» Ничего подобного я не писал. Подозреваю, что Вы мне приписываете мысли некоторых стихов В. Брюсова; я их изучал, но за них не отвечаю.
15. «Почему у вас так много работ по ритмике стиха? Какую роль играют отклонения от ритма?» Потому что стиховедение — это моя специальность. А оно занимается (в числе прочего) именно ритмом: где он более тверд и где более зыбок и почему.
16–17, 20. «Какую роль в совр. искусстве и, шире, культуре играет ритм (в совр. музыке, рекламе, клипе)? Возможно ли искусство вне ритма? Играете ли вы на каких-нибудь инструментах?» Я занимаюсь ритмом стиха, словесным ритмом; к музыке глух; и о ритме в расширительном смысле слова судить не берусь. [333]
18. «Насколько зависит человек в повседневной жизни от знаков и символов, возникающих в сознании, но которые необязательно проявляются в действительности?» Не понимаю вопроса. Знаки потому и знаки, что они означают что-то «проявляющееся» в действительности.
19. «В работе о «Далях» Брюсова вы делите поэзию на «донаучную» и «научную»; «научная» требует расшифровки: текст нужно разложить на составляющие, расшифровать их, заново соединить и тем самым понять то, что казалось бессмысленным. Вы не пытались так дешифровать нелитературные произведения?» Поэзию на «донаучную» и «научную» делю не я, а Брюсов. Об остальном см. ответ 8.
21. «Какая у вас любимая басня?» Федр, IV, 18.
22. «Вам никогда не хотелось написать художественное произведение о современной жизни? Почему?» Потому что я не писатель.
24. «Какую роль в современном искусстве играет скандал?» Не знаю.
26–28, 30. «Почему раньше риторику не изучали в школах, а теперь стали? Как выглядят с точки зрения риторики современные СМИ? Современная реклама? Какую роль играет реклама в современном обществе?» Такую же, как во всяком. Начатки риторики изучались и в советской школе, в младших классах; они назывались «развитие речи». Современных школьных программ по риторике, к сожалению, не знаю, и рекламой не занимался.
29. «Не было ли вам предложений от рекламных компаний о сотрудничестве?» Нет.
31. «В чем причина подмены части искусства на псевдоискусство: популярная музыка, мода, клип, реклама?» См. ответ 4: я не критик, а исследователь, поэтому не имею права различать хорошее «искусство» и дурное «псевдоискусство».
32. «Почему у вас нет работ по творчеству современных писателей?» Рифмовкой современных поэтов я занимался и занимаюсь очень много.
33–34. «В чем специфика совр. городского фольклора? Почему вы о нем не пишете?» Потому что я не фольклорист.
35–36. «Вы сторонник аналитич. подхода к литературным текстам. Как вы считаете, каким должен быть адекватный лит. перевод? Что удачнее у Маршака: переводы Бернса или Шекспира?» (А причем здесь аналитический подход?) Перевод для начинающих читателей должен приближать подлинник к читателю («творческий перевод»), для опытных читателей — приближать читателя к подлиннику («буквалистический перевод»); степень потребности в том и другом меняется от эпохи к эпохе. Маршак одинаково переводил для начинающих и Шекспира и Бернса; это было и остается нужным.
