Наталья Иванова - Скрытый сюжет: Русская литература на переходе через век
— пишет Евтушенко в «Стихах 1994 года» («ЛГ», № 37). В других стихах того же цикла — мысль о том, что «не стоит ждать народного "спасибо"» (пессимистический разговор об исчезающем читателе), продолжена противоположением цензуры отмененной, политической (на которой и возрос эзопов язык) цензуре рыночной:
Была цензура, сходная с удушьем.Она, казалось, изгнана взашей.Но вот пришла цензура равнодушьеми в чем-то оказалась пострашней.
Главной оппозицией, имевшей не ситуационный, а пролонгированный характер, была сложившаяся оппозиция литературы, «оказавшейся в прошлом» вместе с растаявшей читательской аудиторией (соответственно издателем и критиком), и литературой новейшей, неверно и неточно обозначенной в стихах Евтушенко как «чернуха» (этап «чернухи», гораздо более близкой к поэтике шестидесятнического реализма, литература прошла к концу 80-х — С. Каледин, Л. Габышев, Н. Ним имели успех скоропортящийся). К натурализму «чернухи» постмодерн новейшей словесности с его усложненной поэтикой, полистилистикой (цитирования-травестии-пародирования-совмещения-использования разных элементов различных культур) имел, строго говоря, исключительно косвенное отношение, поэтому снижающие эпитеты, связанные с натурализмом и физиологией отвратительного и безобразного («рвота», «заблеванная»), бьют мимо цели.
Что же касается постмодернизма, то он в действительности использовал предшествующую словесность в своих целях, о чем и свидетельствовали опубликованные в 1994 году в «Знамени» нарочитый, псевдофилософский и натужно эротический «Эрон» Анатолия Королева, вяловатый «Комплект» Виктора Ерофеева, претенциозная «Осень бэ-у» Зуфара Гареева, рационально «сдвинутый» «Сад» Нины Садур, игровой, но недоигранный «Вещий сон» Алексея Слаповского, скучный «Зубик» Михаила Смоляпицкого, энергетически подзаряженная авантюристической сюжегикой плоская «Эротическая Одиссея» Андрея Матвеева («Урал», № 2), стихи Д. Пригова и В. Строчкова, Т. Кибирова и Г. Дашевского. В 1993-м издательством «Глагол» был выпущен двухтомник нарушителя не только эстетических, но и «сексуальных» табу Евгения Харитонова (см. статью П. Басинского, отмывающего Харитонова от постмодернистов, «Чужой среди своих». «ЛГ», № 7).
Схватка реалистов с постмодернистами запечатлена на страницах газет и литературных журналов — в частности, в статьях П. Басинского и В. Курицына (в данном случае любопытно то, что эта схватка — внутри одного поколения). В статье «Постмодернистская эпоха» («ЛГ», № 34) В. Курицын, апеллируя к текстам В. Пелевина и А. Слаповского, констатирует, что «социальный обвал» огромной русской культуры и «рефлексии на теле соцреализма» породили особую литературную постимперскую ситуацию, эмоциональный фундамент которой составляют «признание», «ревность» и «месть», связанные с «освоением» и «нежностью», — а значит, «не надо быть особым авгуром, чтобы предсказать в ближайшее время оживление интереса… к отчетливо жанровым, остросюжетным или сентиментальным формам». Курицын рассуждает как «низкий» практик литературного дела — в то время как его оппоненты олицетворяют «высокую», «духовную» сверхзадачу, противостоя постмодернистской «нечисти» (которую они, реалисты, предварительно уже заживо похоронили). Литературный прием идеологической борьбы: если Кассандра-Евтушенко предсказывает, что зловредные постмодернисты в итоге непременно обломают себе зубы о «пули», выпущенные зловредными консерваторами в молодых шестидесятников, то Кассандра-Басинский (полемический прием) уже заранее пророчит им гибель неминучую. «Мерси!.. Мерси! — скажет русский реализм агентам постмодернизма, сложившим бедные головы на поле литературы страны… Традиционной литературе приходится ждать. Приходится мириться с постмодернистским "симулякром"».
В пылу литературного азарта Басинский даже не замечает конфузного внутреннего оксюморона: зачем же «мириться» с теми, кто непременно сложит свои «бедные головы»?
Итак, «охранители» оказались рекрутированными совсем не из тех рядов, откуда их привычно ждали. Ждали — из «Нашего современника», «Молодой гвардии», «Москвы», газеты «Завтра».
Конечно, они тоже предрекали постмодернистам гибель неминучую и многажды констатировали летальный исход «симулякра» (еще раз напомню абсурдное противоречие Басинского, позиционно объединяющее его в окончательной и бесповоротной враждебности к постмодернизму с критиками газеты «Завтра»: если постмодернизм «симулякр», то почему же он жив? А если он жив, то как же он может быть «симулякром»?). Но это было, как сказал бы ранний В. Белов, «привычное дело». Совершенно иной случай с переходом на охранительские позиции и шестидесятников, и либералов из более старших поколений. Станислав Рассадин вкладывает в заголовок своей статьи полемический, с его точки зрения, смысл: «О пользе отсталости». На самом деле заголовок можно понять как эстетический приговор, обозначение собственной охранительской позиции: читая, к примеру, рассуждения критика о новых повестях Юрия Давыдова и Юрия Кувалдина, в прозе у которых, при всей их погруженности в культуру и поиски исторической родословной, торжествует «реализм — несуетный, прекрасно отсталый метод постижения, чьи возможности неисчерпаемы» («ЛГ», № 20). Разве?.. Тут же, походя и заодно, Ст. Рассадин в немногих, но по отрицательному заряду и необычайной резкости тона роднящих его с Евтушенко весомых выражениях дает характеристику врагам всего хорошего, зловредным постмодернистам: «узурпировано», «вампиризм».
Резкости Рассадина, злость Евтушенко, гневный выговор (с воздетым перстом) Александра Кушнера (в статье «Яшины стихи» в «ЛГ» он подверг уничтожающей и в ряде случаев несправедливой критике стихи молодых поэтов) свидетельствовали об окончательной смене роли: наиболее яркие из шестидесятников вполне осознанно избрали позицию эстетического арьергарда. На эстетические провокации и скандалы, на новомодный стёб и агрессивное покушение на авторитеты они ответили стойкой неприязнью к неблагодарной генерации, равнодушной к их заслугам в освобождении литературы.
Скандалы и эпатаж как форма литературного поведения производили действительно отталкивающее впечатление. «Похоже, это рэкет» — так назвала свои заметки о «литературном скандале как способе присвоения чужого капитала» Алла Латынина («ЛГ», № 20).
Чашу терпения, которое долго, более года испытывал резвящийся на полосе культуры «Независимой газеты» Ефим Лямпорт (пожалуй, одно из самых показательных порождений маргинальной окололитературной субкультуры), переполнил Г. Амелин, опубликовавший в той же «Независимой» (где скандал оставался излюбленным литературным жанром) небольшое эссе по поводу возвращения в Россию Солженицына. Солженицын был назван «евнухом своей славы», а его возвращение — «возвращением живых мощей в мавзолей всея Руси» («НГ», 27 апреля). Заметка Г. Амелина появилась накануне возвращения (это произойдет 27 мая) Солженицына в Россию. Именно тогда, когда Солженицын, ступивший на российскую землю во Владивостоке, уже будет завершать свою долгую поездку по России, приближаясь к Москве, станет ясно, что, несмотря на пышную встречу, главным событием года это возвращение не станет. Солженицын тоже окажется среди «отставших» от актуальной литературной ситуации.
Передел литературного пространства произошел еще до его появления, и к вытесняемым на периферию шестидесятникам совершенно неожиданно прибавилась его фигура. Знаменательно, что после ряда еженедельных авторских передач программу Солженицына сняли с эфира — без объявлений и предупреждений; мотивировка руководителей первого канала — низкий рейтинг программы. Евтушенко, кстати, поняв мощный прессинг, вообще освободил пространство, уехав преподавать в США. Вознесенский избрал другую стратегию поведения — ему удавалось удержаться на гребне моды, заключить своего рода негласный договор с полупрофессиональным маргинальным «авангардом» отечественной выделки.
«Отстрел» старшеньких велся достаточно целенаправленно уже длительное время. Причем, надо заметить, никто из андеграунда в нем не участвовал. А в сознании шестидесятников сложилась иная картинка — мол, именно вырвавшийся на свободу андеграунд издевательски их преследует, претендуя на роль законодателя литературных мод и управляющего общественным вкусом.
Каждый охотник желает знать, где сидит фазан: 1995
Эту волшебную фразу мы заучивали наизусть в школе, чтобы запомнить порядок, но которому располагаются в спектре цвета — от красного к фиолетовому. Литературная колористика сегодня настолько причудлива, соединения и контрасты столь неожиданны, что поймать логику порядка практически невозможно. О фазане остается только мечтать.
