Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса
Проблемы Туми усугубляются его гомосексуальностью, которую он воспринимает как ловушку, лишающую его свободы воли. Если можно так выразиться, Туми в ужасе, оттого что любит, и потому сетует на Бога. Выводок вороватых, неопрятных катамитов, с которыми якшается Туми, без сомнения, оскорбит значительную часть ортодоксальных гомосексуалистов. Привычный к полицейским преследованиям за свой грех, Туми надеется когда-нибудь увидеть гомосексуальный брак, благословенный церковью, хотя дожить до этого у него очень мало шансов. (В конце концов, если процитировать лидера «Морального большинства» Джерри Фауэлла: «Бог создал в своем саду Адама и Еву, а не Адама и Стива».)
Его единственная настоящая любовь была платонической; очень скоро силы зла погубили ее. «Единственным выходом из гомосексуализма является инцест», — говорит Туми Хэвлок Эллис. И действительно, только целомудренные, хотя и не лишенные эротизма, отношения между Туми и его сестрой Ортенс поддерживаются на протяжении всего романа.
Какое же позитивное суждение возможно в детерминистском мире Туми? Согласно Бёрджессу, единственное богоподобное деяние, доступное человеку, — создание художественного произведения — книги о добре и зле. Туми, безусловно, относится к типу бесплодных творцов, претенциозных, но, к сожалению, неглубоких, и Бёрджесс мастерски пародирует его творческие потуги: эпические произведения с пышными периодами, обреченные на неудачу оперные либретто, броские стишки для мюзиклов, переделанный на сентиментально-гомосексуальный лад миф о сотворении мира, даже теологический трактат о природе зла (написанный в тайном сотрудничестве с Карло Кампанати, большой шишкой из Ватикана, который позже стал папой римским). Как только Туми начинает творить, он проникается божественной уверенностью; по мере того как творение обретает форму, он чувствует, что не достигает цели, поскольку непредвиденные обстоятельства и житейские компромиссы обволакивают его первоначальный замысел. То, что замышлялось как нечто новаторское и безукоризненное, оказывается банальным и затхлым.
И хотя в некотором смысле «Силы земные» — такое же творение Туми, как и Бёрджесса, его можно назвать выдающимся достижением: это масштабная и замысловатая конструкция, необыкновенно устойчивая благодаря мастерскому исполнению; ее создатель преисполнен горестного великодушия по отношению к воссоздаваемому им грешному миру. Как литературная форма большой роман не свободен от недостатков и неточностей; вот и в этой книге под оживленной словесной оболочкой скрывается множество пустот. Но какими бы ни были ее несовершенства, она демонстрирует нам писателя, который достиг наивысшей степени своих сил земных.
New York Times Book Review, 1980, December 7, p. 1, 2 4
Пол Теру[249]
Шедевр Бёрджесса (Anthony Bergess Earthly Powers. — Simon & Shuster, 1980)
© Перевод Николай Мельников
Лет четырнадцать тому назад Энтони Бёрджесс, в то время еще проживавший в Англии, публично заявил: поскольку ему надоело платить карательные британские налоги, он вскоре переезжает на Мальту, чтобы продолжить заниматься писательством; он уже опубликовал множество книг, но теперь, облапошив налоговую службу Ее Величества, обещает создать в тишине изгнания роман «толстовского масштаба».
Мы ждали. Бёрджесс засел за работу. Он сочинял музыку и писал киносценарии, публиковал переводы из Ростана и мудреные экскурсы в творчество Джойса, написал биографию Хемингуэя, отрецензировал сотни, если не тысячи, книг. При этом он постоянно перемещался: с Мальты — в Голливуд, после турне по американским университетам (одноразовое выступление в Блумингтоне и т. д.) — в Рим, на Манхэттен и, наконец, в Монте-Карло, где живет и по сей день — скромный стоик среди сибаритов. И все это время он публиковал романы: «МФ», «Конец Эндерби», «Abba Abba», «Человек из Назарета» и в прошлом году — «1985». Это взрывчатые творения, исполненные любви к языку, звенящие каденциями, в которых Бёрджесс выражает недовольство профсоюзами, литературными кликами, иерархией католической церкви, групповой преступностью, коррупцией, мертвящей бюрократией, человеческой алчностью, слабостью и безволием, порождающими жульническое псевдоискусство, род культурного артериосклероза глобальных размеров. Эти романы преисполнены толстовского пафоса, но все они явно не толстовского масштаба.
Тем не менее Бёрджесс тайно работал как раз над таким романом. Кажется почти невероятным, но, сочиняя известные нам произведения, он в то же время (но как?) упорно создавал роман, который значительно превосходил их. Роман, который он обещал все эти годы, — гигантский, соразмерный, чрезвычайно забавный, переполненный мнениями и навязчивыми идеями, на которые лишь намекал в предыдущих сочинениях. В нем изображены бурные события нашего века, дюжина стран, знаменитости и заурядные людишки. Чтение столь величественного творения интеллекта, юмора, целеустремленности и воображения доставляет такое удовольствие, что рецензируя его, невозможно не выразить восхищение.
Пересказывать сюжет «Сил земных» — значит кратко изложить историю двадцатого столетия. Герой-повествователь — восьмидесятиоднолетний писатель и драматург Кеннет Маршал Туми. Если бы я не прочел биографическую книгу Теда Моргана «Моэм», то был бы до того невежественным, что подумал, будто Бёрджесс тонко подшутил над «Королевой виллы Мориск», выбрав ее моделью для своего героя. На самом деле гомосексуальность и театральные успехи — это все, что сближает Туми с Моэмом. Туми — более популярный автор и гораздо больше путешествует: едва ли его можно счесть брюзгливым анахоретом. Он всецело вовлечен в исторические события и, хотя его писания отличаются дешевой сентиментальностью и даже вульгарностью, достаточно литературно образован, чтобы подолгу вести умные разговоры с Джеймсом Джойсом и Фордом Мэдоксом Фордом, высмеивать Нормана Дугласа и болтать с Редьярдом Киплингом. Моэм был равнодушен к религии; Туми увлечен теологией, особенно пелагианской ересью и духовной загадкой своих сексуальных предпочтений, к которой возвращается вновь и вновь. В одной из частей виртуозно выстроенного сюжета автор позволяет Туми сыграть важную роль в избрании папы — папы Григория XVII — в 1958 году, после чего, по мнению Бёрджесса, католическая церковь пошла по неверному пути.
Оказывается папа — старый друг Туми. В романе описываются их карьеры: Туми начинает как автор скандального романа (что-то вроде «Скверной улицы» Комптона Маккензи), Дон Карло Кампанати — священник, выходец из семьи с обширными связями. Ортенс, сестра Туми, выходит замуж за брата Карло Кампанати; их мать появляется в одном из эпизодов романа, в котором пытается предотвратить восхождение Гитлера к власти; другой брат Кампанати погибает от рук чикагских гангстеров. Сам Туми невольно впутывается в дела Третьего рейха: подобно П. Г. Вудхаузу выступает по немецкому радио, за что британская пресса объявляет его предателем.
Циклопические мемуары Туми начинаются, как он сам замечает мимоходом, с интригующей завязки: «Было уже за полдень в мой восемьдесят первый день рождения, и я был в постели с любовником, когда Али объявил, что архиепископ прибыл и желает меня видеть» [250]. Одной фразой автор вводит нас в круг проблем, которыми поглощен Туми: Время, Плоть и Церковь. Место действия — Мальта; и вот уже Туми на бестолковой вечеринке, устроенной в честь его дня рождения: брезгливо морщится из-за напыщенных речей, которые с полным ртом извергает его любовник. Борясь с хаосом настоящего, он безоглядно погружается в прошлое, но при этом заблаговременно предупреждает нас, что воспоминаниям писателя верить нельзя:
Но главный вопрос, по-прежнему остававшийся для меня не решенным, был в том, насколько точно я могу ручаться за подлинное знание фактов собственного прошлого и не было ли в этом знании попытки художественно приукрасить факты, иными словами, не было ли искусной фальсификации? На мою память нельзя было полагаться по двум причинам: я был стариком и я был писателем. Писателям свойственно с годами переносить способность к вымыслам из профессиональной деятельности на другие стороны жизни. Куда проще, куда приятнее составлять биографию из анекдотических сплетен и болтовни за стойкой бара, перемешать события во времени, присочинить кульминацию и развязку, тут прибавить, там убавить, подыграть вкусу читателя, чем просто перечислять реальные факты. Эрнест Хемингуэй, я хорошо это помнил (хотя что значит — хорошо?), докатился до того, что, даже когда уже совсем перестал писать, оставался в плену собственных выдумок. Он мне рассказывал, что спал с красавицей-шпионкой Матой Хари и что она была в постели хороша, правда, бедра у нее были несколько тяжелые: ему тогда ведь было чуть за пятьдесят, всего на несколько лет моложе меня. Я знал, да и любые документы это подтвердят, что в то время, когда Мату Хари казнили, Хемингуэя еще не было в Европе.
