Сергей Голубов - Когда крепости не сдаются
— А теперь, товарищи, бегом за мной!
* * *Через сутки была отбита контратака белых на Каховку. Пятьдесят вторая и Латышская дивизии толкали противника к востоку и к югу, да так напористо, что и не заметили, как очутились у хутора Терны. Тут их остановил приказ Сталина. Это был тот самый приказ, из которого предстояло родиться знаменитому каховскому плацдарму. На позицию между Тернами и Любимовкой потянулись грузы колючей проволоки. Заворошились люди на постройке заграждений. У Большой Каховки войска вели второй мост через Днепр. В дело шли понтоны, баржи, катеры, паромы — все, что оказывалось и здесь, под рукой, и наспех подгонялось из Херсона. Белые отходили по радиусам. Территория плацдарма постепенно расширялась, и все отчетливее обозначались на ней три линии обороны: передовая, основная и предмостная. Отсюда надлежало со временем решительно бить неприятеля. А пока пятьдесят первая дивизия размещалась между кольцами каховских сооружений, — она составляла их гарнизон, — артиллерия гремучим потоком катилась к плацдарму с днепровских переправ. Тяжелые пушки устанавливались на правом берегу; их задачей было прикрывать смыкавшиеся с рекой фланги плацдарма.
Роту Романюты сразу поставили на отрывку окопов для стрельбы «стоя со дна рва», — дело не мудреное, но добиться, чтобы каждый красноармеец все понял, как надо, — нелегко. «Эх, — думал Романюта, — саперов, что ли, нет? А то в прежние времена всегда пехота инструкторов имела».
— Комроты?
— Здесь я…
— Здравствуйте, товарищ! Где это мы с вами встречались? Саперы не подошли?
— Ни души, товарищ дивинжен! А встречались раз сто…
— Хм!
Сегодня ночью Наркевич, как милости, выпрашивал у начинжа правобережной группы Лабунского разрешения снять своих саперов с днепровских переправ и перевести на плацдарм. Лабунский сказал, что сам сделает, но, по обыкновению, либо что-нибудь напутал, либо просто наврал. И вот работы на всей основной линии обороны доводились до конца средствами одной пехоты. Однако постройка проволочной сети и второлинейных окопов обойтись без саперов никак не могла. Окопы должны были быть типа взводных с ходами сообщения, а местами — даже и ротные. Пахучие штабеля свежеотесанных кольев виднелись справа и слева. Кое-где колья торчали из земли, то в два, то в один ряд, и между ними тянулась проволока. Просто чудеса…
— А вы — молодец, товарищ комроты!
— Рад стараться, товарищ дивинжен!..
* * *Сталин вышел из машины. За ним — командующий правобережной группой и военком группы Мехлис. Сталин стоял на бруствере недоделанного окопа. Земля осыпалась. Но он стоял уверенно и спокойно, твердо упираясь ногами в гребень, и от этой твердости упора гребень переставал осыпаться. Наркевича поразила прочность, с которой Сталин, выйдя из машины на эту кое-как набросанную свежую землю, тотчас же и укрепился на ней. Кожаная фуражка на его темной голове смотрела козырьком кверху. Оглядываясь, он поднял руку к козырьку. Сейчас же уйдя из-под назойливо яркого солнечного блеска, глаза его перестали жмуриться, и Наркевич удивился, заметив, как свет их спокойного взгляда ровно лег на смуглое лицо. Мехлис докладывал:
— Основная полоса обороны — Екатериновка, Софиевка, Любимовка, южнее хутора Сухина, Днепр. Длина внешней линии — сорок километров. Глубина всей полосы до Каховки — двенадцать километров. Площадь плацдарма — двести шестнадцать квдратных километров…
— А начинж правобережной, — спросил Сталин, — понимает свое дело?
— Толков, — сказал Мехлис и почему-то еле заметно усмехнулся.
— Ну?
— Чуть пересаливает от азарта. До сих пор саперов держит на переправах.
— Саперы навели четыре переправы. Теперь их место здесь. Да и начинжа — тоже.
— Приказано, товарищ Сталин, — сказал командующий, — и пятьдесят подвод в его распоряжение.
Мехлис добавил:
— Председателю ревкома в селе Казачьем я велел собрать местных рабочих с топорами.
— Очень хорошо. Завтра к вечеру надо кончать.
— Боюсь, не выйдет, товарищ Сталин, — угнетенно сказал командующий группой.
— А вы не бойтесь, товарищ. Завтра к вечеру закончить постройку окопов для стрельбы стоя; проволочные заграждения установить по всей линия. Это — приказ, товарищи.
Он сказал о приказе самыми обычными словами и самым обыкновенным негромким голосом, но на слова эти и на голос что-то ответило в Наркевиче вихрем мыслей и чувств. Почему нельзя не сделать того, что приказано этим человеком? Командующий группой приложил руку к фуражке.
— Слушаю…
А Сталин уже шагал по гребню насыпи, худощавый и стройный, широкий в плечах, радостно обдуваемый свежим речным ветром. И подходившая к позиции саперная полурота, звонко отозвавшись на его короткое «здорово, товарищи», приостановилась на месте встречи и глядела ему вслед, словно боясь потерять этого человека из виду…
* * *Лабунский прибыл в Берислав с полевым управлением и, приняв дела от начинжарма, немедленно приступил к работе с бешеной энергией. В его распоряжении были инженерные части четырех дивизий. Понтонные батальоны держали мост через Днепр у Большой Каховки. Мостовики чинили переправу через реку Ингулец. Дорожники исправляли путь между Бериславом и Апостоловым. А саперы наводили у юго-западной окраины города мост на плотах длиной в четыреста метров и грузоподъемностью в триста пудов. Наводили они и еще три переправы — на понтонах у Большой Каховки, мостовую через речку Козьмиху и паромную на канатах у Малой Каховки. Все плясало и вертелось вокруг Лабунского. В Кременчуге на пустом месте вдруг вырос склад лесных материалов. В Снегиревке — другой склад. Отсюда Лабунский уже начал было снабжать лесом не только инженерные части, но и лазареты, хлебопекарни, артиллерийские части, авточасти. Но затем выяснилось, что основной задачей начинжа группы является все же развитие укреплений плацдарма.
Лабунскому казалось, что он совершенно ясно представляет себе идею плацдарма. Мощный ур должен повиснуть над флангами и тылами белых, отвлекая к себе значительные массы их сил. Это — оперативный рычаг. Удержать его — значит сохранить одно из важнейших условий разгрома Врангеля. Не удержать — развязать белым руки для действий на обоих берегах Днепра. Наступая на Донбасс, Врангель одерживал один тактический успех за другим и захватывал территорию за территорией. А перед Екатеринославом вдруг остановился. Почему? Потому что сзади навис каховский плацдарм и требовалась целая армия, чтобы придержать дамоклов меч.
Объезжая передовую линию плацдарма по перепаханной холмистой степи, Лабунский думал: «Черт возьми! Да что же сказал бы по этому поводу Карбышев?» Отдельные окопы кое-как группировались возле кустарников и оврагов. Ни огневой связи, ни искусственных препятствий… Между тем именно здесь стояли войска. Окопы лишь кое-где соединялись ходами сообщения. Профиль «стоя со дна рва» в общем был соблюден. Но левый фланг линии, у Наркевича, примыкал острым углом к берегу Днепра, а на правом вовсе отсутствовал обстрел подступов. «Черт возьми! — думал Лабунский, — этакое безобразие!» То, что с плацдармом связывался конечный успех громадного дела, и то, что он, Лабунский, вдруг очутился на решающей позиции борьбы, и, наконец, то, что в натуре его было много тщеславия, самоуверенности и подвижности (таких людей на Руси звали когда-то «перелетами»), — все это, вместе взятое, поднимало в нем энергию и чрезвычайно взвинчивало сообразительность. Работа захватывала, и из вдохновения ее рождалась тайная мысль: здесь — карьера. Да и не было перед Лабунским никакой другой перспективы, которая могла бы сейчас манить его, звать и смущать. Не было… Однако «перелет» работал не за страх, а за совесть. «При чем тут Карбышев! Надо думать засучив рукава! Вот и все…» Итак, усилить фланги основной линии плацдарма устройством двух выносных линий. На левом фланге укрепить холмы, а на правом взять местность под обстрел. Затем придвинуть проволоку к окопам и вывести вторую полосу препятствий перед основной линией укреплений. Это и есть главное. А уж потом — опорные пункты на передовой линии, узлы сопротивления между основной и передовой, укрытия и землянки…
Лабунский и впрямь засучил рукава. Из снегиревского инженерного склада на автомашинах гнали к нему проволоку и скобы. Дивинжены заготовляли колья. Лабунский почти не расставался с полевым телефоном.
— К завтрашнему утру приготовить три эшелона крытых вагонов. Что? Не можете? Расстрел на месте и конфискация имущества. Все!
Он орал в трубку протодьяконским хриплым басом — не человек, а тромбон. Казалось, что трубка не выдержит, ее разнесет. И люди не выдерживали, пасовали перед бурей угроз. Но не все. На некоторых и это не действовало. И Наркевич, не раз присутствовавший при скандальных заскоках Лабунского, был из самых неустрашимых.
