Лев Троцкий - История русской революции. Том II, часть 2
В марте 1919 года, на съезде партии, Ленин одергивает зарывающихся: «У нас есть практический опыт осуществления первых шагов по разрушению капитализма в стране с особым отношением пролетариата и крестьянства. Больше ничего нет. Если будем корчить из себя лягушку, пыхтеть и надуваться, это будет посмешищем на весь мир, мы будем простые хвастуны». Кому-нибудь это покажется обидным? «А разве, – восклицает Ленин 19 мая 1921 года, – кто-либо когда-либо из большевиков отрицал, что революция может в окончательной форме победить лишь тогда, когда она охватит или все, или, по крайней мере, некоторые из наиболее передовых стран!» В ноябре 1920 года, на московской губернской конференции партии, он снова напоминает, что большевики не обещали и не мечтали «силами одной России переделать весь мир… До такого сумасшествия мы никогда не доходили, а всегда говорили, что наша революция победит, когда ее поддержат рабочие всех стран».
«Мы не доделали, – пишет он в начале 1922 года, – даже фундамента социалистической экономики. Это еще могут отнять назад враждебные нам силы умирающего капитализма. Надо отчетливо сознать и открыто признать это, ибо нет ничего опаснее иллюзий и головокружения, особенно на больших высотах. И нет решительно ничего „страшного“, ничего, дающего законный повод хотя бы к малейшему унынию в признании этой горькой истины; ибо мы всегда исповедовали и повторяли ту азбучную истину марксизма, что для победы социализма нужны совместные усилия рабочих нескольких передовых стран».
Через два с лишним года Сталин потребует отречения от марксизма в этом коренном вопросе. Основание? Маркс оставался в неведении относительно неравномерности развития, т. е. элементарнейшего закона диалектики природы, как и общества. Но как же быть с самим Лениным, который, по Сталину, впервые «открыл» будто бы закон неравномерности на опыте империализма и тем не менее упорно держался за «азбучную истину марксизма»? Тщетно стали бы мы искать разъяснения.
«Троцкизм – согласно обвинительному приговору Коминтерна – исходил и продолжает исходить из того, что наша революция сама по себе (!) не является по существу дела социалистической, что Октябрьская революция есть лишь сигнал, толчок и исходный пункт социалистической революции на Западе». Национальное перерождение прикрывается здесь чистейшей схоластикой. Октябрьская революция «сама по себе» вообще не существует. Она была бы невозможной без всей предшествующей истории Европы, и она была бы безнадежной без своего продолжения в Европе и во всем мире."…Русская революция есть только одно звено в цепи революции международной" (Ленин). Сила ее как раз в том, в чем эпигоны видят ее «развенчание». Именно потому и только потому, что она является не самодовлеющим целым, а «сигналом», «толчком», «исходным пунктом», «звеном», она и приобретает социалистический характер.
«Конечно, окончательная победа социализма в одной стране невозможна», – говорил Ленин на III съезде советов в январе 1918 года, но зато возможно другое: «живой пример, приступ к делу где-либо в одной стране, – вот что зажигает трудящиеся массы во всех странах». В июле на заседании ЦИКа: «наша задача сейчас… удержать… этот факел социализма для того, чтобы он возможно больше искр продолжал давать для усиливающегося пожара социальной революции». Через месяц на рабочем митинге: «революция (европейская) нарастает… И мы должны сохранить советскую власть до ее начала, наши ошибки должны послужить уроком западному пролетариату». Еще через несколько дней на съезде работников просвещения: «русская революция – только пример, только первый шаг в ряде революций»… В марте 1919 года на съезде партии: «русская революция была в сущности генеральной репетицией… всемирной пролетарской революции». Не революция «сама по себе», а факел, урок, только пример, только первый шаг, только звено! Не самостоятельная пьеса, а только генеральная репетиция! Какое упорное и жестокое «развенчание»!
Но Ленин и на этом не останавливается. «Если бы случилось, – говорит он 8 ноября 1918 года, – что нас вдруг смело бы… мы имели бы право сказать, не скрывая ошибок, что мы использовали тот период времени, который судьба нам дала, полностью для социалистической мировой революции». Как далеко это и по методу мысли, и по политической психологии от чванного самодовольства эпигонов, возомнивших себя вечным пупом земли.
Фальшь в основном вопросе, если политический интерес заставляет за нее цепляться, ведет к неисчислимым производным ошибкам и постепенно перестраивает все мышление."…Наша партия не имеет права обманывать рабочий класс, – говорил Сталин на пленуме Исполкома Коминтерна в 1926 году, – она должна была бы сказать прямо, что отсутствие уверенности в возможности построения социализма в нашей стране ведет к отходу от власти и переходу нашей партии от положения правящей к положению оппозиционной партии". Коминтерн канонизировал этот взгляд в своей резолюции: «Отрицание этой возможности (социалистического общества в отдельной стране) со стороны оппозиции есть не что иное, как отрицание предпосылок для социалистической революции в России». «Предпосылками» являются не общее состояние мирового хозяйства, не внутренние противоречия империализма, не соотношение классов в России, а заранее данная гарантия осуществимости социализма в отдельной стране!
На телеологический довод, выдвинутый эпигонами осенью 1926 года, можно ответить теми самыми соображениями, которыми мы отвечали меньшевикам весной 1905 года: «Раз объективное развитие классовой борьбы выдвигает пред пролетариатом в известный момент революции альтернативу: взять на себя права и обязанности государственной власти или сдать свою классовую позицию, социал-демократия ставит завоевание государственной власти своей очередной задачей. Она при этом нимало не игнорирует объективных процессов развития более глубокого порядка, процессов роста и концентрации производства, но она говорит: раз логика классовой борьбы, опирающейся, в последнем счете, на ход экономического развития, толкает пролетариат к диктатуре прежде, чем буржуазия исчерпала свою экономическую миссию… то это значит лишь, что история взваливает на пролетариат колоссальные по своей трудности задачи. Может быть, пролетариат даже изнеможет в борьбе и падет под их тяжестью, – может быть. Но он не может отказываться от этих задач под страхом классового разложения и погружения всей страны в варварство». К этому мы и сейчас ничего не могли бы прибавить.
«…Непоправимой ошибкой, – писал Ленин в мае 1918 года, – было бы объявить, что раз признано несоответствие наших экономических сил и силы политической, то, „следовательно“, не надо было брать власть… Так рассуждают „человеки в футлярах“, забывающие, что „соответствия“ не будет никогда, что его не может быть в развитии природы, как и в развитии общества, что только путем ряда попыток, – из которых каждая, отдельно взятая, будет односторонняя, будет страдать известным несоответствием, – создастся цельный социализм из революционного сотрудничества пролетариев всех стран». Трудности международной революции побеждаются не пассивным приспособлением, не отказом от власти, не национальным выжиданием всеобщего восстания, а живым действием, преодолением противоречий, динамикой борьбы, расширением ее радиуса.
Если брать всерьез историческую философию эпигонов, то большевики накануне Октября должны были знать заранее: и то, что удержатся против сонма врагов; и то, что с военного коммунизма перейдут на НЭП; и то, что, в случае надобности, построят свой национальный социализм; словом, прежде чем взять власть, они должны были подвести точный баланс и вывести активное сальдо. Между тем то, что происходило на самом деле^ очень мало походило на эту благочестивую карикатуру.
В отчете на партийном съезде в марте 1919 года Ленин говорил: «Мы должны были сплошь и рядом идти ощупью. Этот факт более всего бросается в глаза, когда мы пытаемся охватить одним взглядом пережитое. Но это нисколько не поколебало нас даже 10 октября 1917 года, когда решался вопрос о взятии власти. Мы не сомневались, что нам придется, по выражению тов. Троцкого, экспериментировать – делать опыт. Мы брались за дело, за которое никто в мире в такой широте еще не брался». И далее: «Кто когда-либо мог делать величайшую революцию, зная заранее, как ее делать до конца? Откуда можно взять такое знание? Оно не почерпается из книг. Таких книг нет. Только на опыте масс могло родиться наше решение». Уверенности в том, что в России можно построить социалистическое общество, большевики не искали, она им не нужна была, с ней нечего было делать, она противоречила всему, чему они учились в школе марксизма. «Тактика большевиков… – писал Ленин против Каутского, – была единственно интернационалистической тактикой, ибо она базировалась не на трусливой боязни мировой революции, не на мещанском неверии в нее»… Большевики «проводили максимум осуществимого в одной стране для развития, поддержки, пробуждения революции во всех странах». При такой тактике нельзя было заранее начертать для себя непогрешимый маршрут и еще менее можно было застраховать свою национальную победу. Но большевики знали: опасность есть элемент революции, как и войны. С открытыми глазами они шли навстречу опасностям.
