Чарльз Сноу - Портреты и размышления
Но это должно произойти, тем или иным путем, но должно. Пока это не произойдет, наша совесть не будет чиста, а мир не будет в безопасности. Когда азиаты и африканцы достигнут того же уровня процветания, которого мы достигли, то мы честно сможем себе сказать, что вступили в подлинный Золотой век, в первый Золотой век всего человечества. Нам, людям пожилым, уже не доведется увидеть, каким будет этот век. Наши дети, если им повезет, увидят его. А вот внуки — те обязательно увидят, если только с нашим миром не случится что-то очень плохое.
Когда все это станет действительностью, когда люди по-настоящему поставят под свой контроль силы природы, тогда расцветет такое искусство, какое мы себе и представить не можем. Романы будут писаться людьми, резко отличными от нас. Наши романы в сравнении с романами будущего покажутся детскими поделками. Бесспорно, что во всем мире возрастут критерии художественных оценок. Мировая культура углубится, в нее вольются потоки культур, остававшихся до сих пор как бы безгласными. Таким образом, роман, бывший до наших дней европейской литературной формой Толстого, Бальзака и Диккенса, станет предметом собственной творческой разработки для писателей, которые сегодня, возможно, не знают даже имен этих мастеров…
Мне думается, что в любой передовой индустриальной стране, где народ не будет тревожиться за свое пропитание, жилье и здоровье, несомненно, найдется очень большое число людей, которым довольно скоро наскучит нескончаемое накопление технических новинок. Возможно, что на протяжении еще одного поколения людям будет приятно обзаводиться большим, чем нужно, числом телевизоров, автомобилей или электрических приборов. Но все это скоро начинает надоедать. Какой же человек, если у него есть хоть крупица разума, захочет иметь два телевизора или три автомобиля. Дух человеческий чрезвычайно беспокоен. Для него недостаточны технические новинки, больше того, они могут превратиться для него даже в обузу, в нечто, тянущее человека вниз.
Однако это не наша проблема. Она будет решена другими людьми, в более спокойные времена. Перед ними откроется будущее более мирное и изобильное, чем мы осмеливаемся даже мечтать. Они будут думать о своем будущем, как мы ныне думаем о нашем.
Недавно мне довелось прочитать письмо Ибсена, который наряду с Чеховым является одним из величайших драматургов нашего века. В январе 1882 года Ибсен писал: «По-моему, правы те, которые ближе всего к союзу с будущим».
Такова жизнь романа{ˇ}
Насколько я помню, ученые мужи на Западе всегда предсказывали гибель художественной литературы. Особенно упорно они твердили, что роман либо уже мертв, либо находится на краю могилы. И все-таки он продолжает бороться за существование. За последние 20 лет написано немало интересных романов. Мы, конечно, не можем предвидеть, как оценят их наши потомки. Я лично считаю, что эти книги не совсем способны выдержать сравнение с великими произведениями, созданными в XIX веке. Но такого рода прогнозы зачастую оказывались ошибочными, и в истории литературы записано множество утверждений, которые теперь кажутся нам нелепыми.
Во всяком случае, мы можем с уверенностью сказать одно, а именно: каковы бы ни были достоинства современной литературы, она лишилась своего влияния. Она уже не играет в жизни отдельных людей, а также в общественном сознании той роли, которая принадлежала ей еще совсем недавно, скажем до начала первой мировой войны. На Западе это видно совершенно отчетливо. Я не берусь утверждать, что такое же явление возникает и в Советском Союзе, — буду говорить только о том, в чем мог убедиться лично. В Англии, в Соединенных Штатах и даже во Франции (где литература традиционно пользовалась большим престижем, чем в странах английского языка) художественная литература, да, пожалуй, и печатное слово вообще утратили до некоторой степени свою прежнюю силу воздействия и свою былую значимость. Этот процесс не протекает бурно, но все признаки говорят об одном и том же. Будет нелишним попытаться выявить некоторые объективные причины.
Одной из них, конечно, является превращение науки в господствующую интеллектуальную силу нашей эпохи. Об этом уже достаточно известно, и нет надобности повторяться. Литература способна говорить то, что не может сказать наука, но утверждения науки ясны и часто неопровержимы. Они отразились на наших представлениях о самих себе в большей мере, чем мы в этом отдаем себе отчет. Пожалуй, самым ярким примером, относящимся к последнему времени, является открытие строения ДНК и генетического кода{408}. Это открытие понемногу включается в наше общее понимание того, что мы собой представляем. Подобно учению Дарвина, оно никогда не будет отвергнуто. Перед лицом таких грандиозных триумфов и революций разума литература как бы отступила на задний план.
Все это — нечто неуловимое, подспудное, если хотите — относящееся к области теории. Но существует еще одна причина, по которой печатное слово лишается своего прежнего значения, и причина эта чисто практическая. Она попросту связана с техникой, с изобретением электронной лампы. Радио и в еще большей мере телевидение стали вытеснять печатное слово как главное средство коммуникации, и это происходит все заметней. Большинство людей явно предпочитает не читать, а слушать, а еще лучше — одновременно слушать и смотреть. И это относится в той же мере к людям высокообразованным, с детства привыкшим проводить все свое время в чтении, как и ко всем остальным. В Англии уже никого не удивляет, что видные литераторы (хорошо известные советским друзьям) обсуждают последний многосерийный телевизионный фильм с большим энтузиазмом и горячностью, чем только что опубликованную книгу.
Многосерийные телефильмы часто делаются в Англии очень хорошо, и многие из них представляют собой экранизацию известных романов. Любопытно, что это побуждает некоторых телезрителей прочитать сам роман. Так, инсценировка «Войны и мира» (встретившая одобрение большей части моих русских знакомых, фильм, где очень хорош Пьер Безухов, которого играет один из наиболее одаренных молодых английских актеров) чрезвычайно увеличила тиражи английских изданий этой книги. Голсуорси совершенно вышел из моды как в Англии, так и в Америке, а после того, как «Сага о Форсайтах» была показана по телевидению, книга стала раскупаться так же, как при жизни автора.
Таков выигрыш: некоторые из лучших произведений классической литературы приобретут в преображенной телевизионной форме значительно большую аудиторию, чем они имели когда-либо ранее. Однако в целом влияние радио и телевидения на печатное слово является негативным. Число читателей газет постепенно, но заметно снижается. То же относится к еженедельникам и журналам. Больше всего пострадало издание романов — с исключениями, о которых пойдет речь ниже.
Тиражи первых изданий романов, выходящих в свет в Лондоне или Нью-Йорке, невелики по советским масштабам. Многие советские писатели пришли бы в ужас, если бы им предложили такие цифры. Эти первые издания книг, которые мы называем «переплетенными», действительно хорошо переплетены, хорошо напечатаны и стоят дорого. Именно на них пишутся рецензии. А поскольку напечатать книгу становится слишком дорого, издатели не решаются рисковать.
Преуспевающие авторы по-прежнему чувствуют себя хорошо. Значительная часть их доходов поступает от последующих изданий — в бумажных обложках, которые обычно появляются через год-два. Самое известное издательство такого рода — «Пенгуин», но имеется также много других. Эти книжки в бумажных обложках дешевы — обычно они стоят на русские деньги меньше рубля, — и писатель, пользующийся популярностью, может рассчитывать, что его вещи разойдутся в миллионах экземпляров. Но это возможно лишь после того, как прием, оказанный первому изданию, гарантирует определенную долю успеха. Для молодых авторов добиться этого становится труднее с каждым днем. Говоря упрощенно, общий результат новой издательской практики сводится к тому, что уменьшаются шансы на удачу. Авторы, имеющие успех, оплачиваются так же, как прежде, или даже лучше, а те, которые успехом не пользуются, или начинающие, скорее всего, остаются за бортом.
Все это не способствует тому, чтобы человек решился стать профессиональным романистом. Разумеется, пишется много романов, но перед писателем возникла как бы невидимая преграда, мешающая полной непосредственности, непринужденности творческого процесса.
Возможно, на сознание писателей повсюду воздействуют обстоятельства, лежащие глубже, чем те, которые были упомянуты. Может быть, мир меняется слишком быстро — не в смысле социальных перемен, а в смысле тех форм повседневного бытия, в котором мы движемся и дышим. В этом отношении писатели XIX века находились в лучших условиях, чем их преемники. У меня есть на этот счет своя теория, и я вполне готов к тому, что ее встретят в штыки. Она заключается в том, что писатели-реалисты должны жить в привычной и понятной им обстановке — я имею в виду состояние определенной стабильности. Они могут и должны стремиться к другой, лучшей жизни — об этом свидетельствуют почти все крупные художественные произведения. Однако они должны без труда понимать и ту жизнь, с которой находятся в непосредственном соприкосновении.
