Дмитрий Быков - Карманный оракул (сборник)
Беда – или, как пишут прокремлевские детишки, пичалька – заключается не только и даже не столько в том, что Россия в очередной раз выбрасывает самых активных и, так сказать, пассионарных своих граждан за границу. Как ни крути, пассионарностью и кое-какими способностями надо обладать не только для того, чтобы сделать карьеру Гуриева, но и для того, чтобы прожить жизнь Билалова, который, напомним, на путинскую критику еще и ответил. Из страны выбрасываются все, кто что-то умеет – неважно, думать ли, воевать или воровать; критерий отбора элементарен – сегодня необходима только серость, которая даже в отстаивании сугубо государственных идей так же фарсово-бездарна, как Сергей Марков. При этом Сергей Марков вполне может быть не таков – но изображать сегодня надо такого, все остальное рискованно. Ципко, конечно, более искренен – ему нет нужды притворяться таким, он был таков и в вольные девяностые. Уезжают две категории – условно «умелые ручки» и умные головы; остаются тоже две – клоуны прирожденные и, так сказать, приобретенные, то есть те, кто изображают клоунов, и те, кто такими родился.
Так вот истинная-то печаль в том, что Гуриев и Билалов – две абсолютные противоположности – будут впоследствии проходить по одному списку, впишутся в одну графу. Путинские изгнанники. Как в одну первую волну русской эмиграции вписались Керенский, Савинков, Мережковский, Булгаков, Ильин и Поплавский; или уж – чтобы взять для наглядности двух писателей – генерал Краснов и кадетский сын Набоков.
И все они после известных событий окажутся правы и почти святы, вот ведь какая штука.
Трудно пока судить, сбылось ли. Но судя по тому, что бывший прокремлевский банкир Пугачев раздает в Англии вполне свободолюбивые интервью и не которые даже берут…
Школа бессловия
Закрытие программы Татьяны Толстой и Авдотьи Смирновой «Школа злословия» не вызовет у меня слез – как не вызывали слез у ведущих этой программы никакие исчезновения моих собственных проектов; за двенадцать лет существования «Школы» я был одним из немногих современных российских сочинителей, кого туда не позвали – и не позвали бы за следующие двенадцать лет, уверен, – потому что с Авдотьей Смирновой у меня прохладный нейтралитет, а с Татьяной Толстой активное взаимное неприятие при заочном согласии по многим пунктам. Но вне зависимости от моего отношения к Толстой, Смирновой, их проекту и гостям – я должен заметить, что случилась вещь очень неприятная. Толстая и Смирнова, хороши они или плохи, – все-таки умные и приятные люди, и плевать, что они сроду не скажут обо мне ничего подобного. Мы, мужчины, должны трезво оценивать женщин вне зависимости от взаимности. И уничтожение программы, которую делают умные и хорошие, вызывает неизбежный вопрос: а заменять-то их чем?
Все мы понимаем, что цензура в России идет не по политической линии. Иные националисты говорят резкие и опасные вещи, но они не то чтобы классово свои – они свои скорее антропологически, потому что и борьба в России сейчас далеко не классовая. Она именно антропологическая, потому что и классы размыты, и политика упразднена, и вообще осталось разделяться только по простейшим, врожденным признакам: например, готов ты при первом несогласии дать оппоненту в морду или отойдешь в сторону либо вступишь в дискуссию. Лимонов, например, очень долго был чужим для российской власти, а порой и своим для оппозиции, но когда дело дошло до антропологии, он оказался на правильной стороне (некоторое его озлобление – вполне, впрочем, безобидное – против креаклов и прочих маменькиных сынков вызывается серьезным внутренним дискомфортом: он привык быть в меньшинстве и считаться фашистом, а теперь фашисты все в Киеве, а сам он внезапно совпал с линией партии и даже получил разрешение собирать «Стратегию-31» на Триумфальной. Как быть? Экзистенциальный диссонанс: меньшинство-то теперь мы, и энергетика вся у нас). Антропологические различия серьезнее национальных и расовых: это эволюционная проблема, предсказанная и описанная еще Стругацкими. Одним нравится ненависть и дикость – другим в такой атмосфере дышать некомфортно; одни верят в единого царя и единую нацию – другим такая централизация кажется опасной; одним интересно читать книжки, а другим мучить людей, и это не значит, что одни умнее, а другие глупее. Просто вот другие, и все. Одна из последних акций «Наших» как раз указывает на это: они там все понимают. Мы для них именно «чужие», и при этом они все время упрекают нас в высокомерии. Мол, мы для вас быдло, а вы все в белом. При этом они как можно активнее стараются стать быдлом, дабы подтвердить наши слова.
Важно не только и не столько то, что закрывается дискуссионная программа, где разговаривали между собой умные или, по крайней мере, думающие люди. Важно, что закрывается она по причине коммерческой непривлекательности, низкого рейтинга – хотя, во-первых, культурная ценность никакими рейтингами не мерится, а во-вторых, то меньшинство, которое смотрело «Школу», экономически как раз эффективно. Это оно производит технологии, ценности, даже и еду, – а люмпены не производят ничего, кроме невнятного, вечно недовольного урчания. Конечно, «Школа» с большой вероятностью найдет себе место на другом канале – на «Культуре», скажем, или где-нибудь на «кабеле», да мало ли сегодня недодушенных медиа, – но аудитория уменьшится, а главное, будет подан важный знак. Станет окончательно ясно, что от сегодняшнего деятеля культуры требуется отнюдь не лояльность (кто лояльнее патриотов-националистов?). Как писал Пастернак Ольге Фрейденберг, криминален сегодня не еретический характер той или иной мысли, но сам факт ее наличия. Толстая и Смирнова виноваты не в том, что приглашали иногда неправильных людей (они почти сплошь приглашали нейтральных), а в том, что планка их программы несколько выше, чем у песен Стаса Михайлова. Стас Михайлов лоялен не потому, что много говорит про Бога и любовь, не потому даже, что он доверенное лицо Путина, а потому, что он ниже плинтуса.
Интересно, конечно, будет посмотреть, кто займет их место в эфире. Не думаю, что это будет юмористическое шоу. По-моему, есть два варианта – насколько я вообще понимаю стратегию НТВ: вариант первый – ток-шоу «Нечистое белье», в котором будут разоблачать гадкие страстишки отечественных интеллектуалов или западных политиков. Такой-то выругался, у такого-то внебрачная связь, а сякой-то, ну помните, он еще недостаточно восторгался Крымом, – позавчера плюнул мимо урны, что зафиксировано пронырливым телеканалом «Мля-news». Вторая версия – напротив, серьезное, пафосное и как бы интеллектуальное конспирологическое шоу, в котором национал-конспирологи, жуя бороды, будут с серьезным видом рассуждать о масонских заговорах и англосаксонских кознях, и все это под такую, знаете, музычку. Не исключено, что ведущим там будет Сноуден, а то у Чапман что-то не задалось.
Насчет «Нечистого белья» все оказалось точно, а вот насчет Сноудена – увы. Стало известно, что ему в России многое не нравится и он мечтает ее покинуть. Вряд ли у него это получится.
Токовая терапия
В российских коррупционных скандалах не больше логики, чем в Большом терроре (блеклым отражением которого является нынешняя кампания). Террор проводится не против, а для. Бессмысленно искать в нем признаки расправы со старой ленинской гвардией (которую хватали избирательно), с военачальниками, потенциальными оппозиционерами или независимыми мыслителями. Хватали всех – «мы тасовались, как колода карт», по словам Пастернака. Логика была не в том, «кого брали», а в том, кого оставляли, поскольку в процесс истребления верховное начальство крайне редко вмешивалось лично. Тут все делалось само, поскольку в России достаточно сигнала, чтобы все начали доносить на всех. Взятые стремительно лишались имен и превращались в цифры: почищено столько-то, уничтожено столько-то, бесплатная трудармия пополнилась столькими-то. Имена появлялись у тех, за кого заступались, как Капица за Ландау или Туполев за Королева. Тогда появлялся шанс спастись, и по этим спасенным видна сугубо прагматическая логика террора: не трогали (или отпускали) тех, кто требовался для обороны. Человеческие мотивы или стимулы отсутствовали. Сам же террор требовался ровно для одного: российская политическая система (называемая также византийской) была нежизнеспособна уже к 1914 году, война с кратковременным патриотическим взрывом не ускорила, а продлила ее агонию, но к 1917 году эта государственность была обречена при любом сценарии. Для того чтобы она продолжала функционировать, пусть в советском редуцированном варианте, – ей требовались все новые и новые гальванические удары. Без чисток, жертв, внешних угроз, периодических войн с гигантскими людскими потерями и прочих кошмаров эта система не живет. Самые сильные токовые удары политический кадавр получил в конце тридцатых и в начале сороковых. В начале пятидесятых планировался новый, травматичнее прежних, – возможно, в виде еще одной мировой войны, на этот раз атомной; но тут вмешался Господь, да и не факт, что СССР выдержал бы этот удар. Уже в конце сороковых отвращение стало сильнее страха. Подозреваю, что к концу сталинской эпохи страна уже не была тотально управляема – отсюда участившиеся лагерные восстания: терять стало в буквальном смысле нечего. Возможно, свою роль еще сыграла бы массовая высылка евреев, но вполне вероятно, что не сработала бы и она. Возможности гальванического управления тоже ограниченны – в какой-то момент кадавр разлагается; это и случилось в 1991 году.
