Двести Журнал - Журнал Двести

Второй вид… О, это красиво! Это просто здорово. Критик завораживает зрителей высококлассным обращением с мячом, то есть, извините, со словом, — глаз оторвать невозможно. Главная задача таких статей (а они, как правило, невелики по объему) создать у потенциального читателя настроение, которое данная книга требует, завлечь читателя. Либо — отвратить. Вторая задача — сообщить. Информировать о событии, творческом пути автора, содержании годовой подшивки "Межзвездного вестника" и так далее. Ни на какую глубину и серьезность, ни даже на обобщения либо выводы не претендуя. Без таких статей и рецензий развалится журналистика. Яркий пример критики (точнее даже сказать — журналистики) подобного рода — Сергей Бережной. Читаешь — здорово. О чем рецензируемая книга? Бог весть. Но теперь точно прочитаю…

Третий вид… Вы уже, наверное, сами поняли о чем я. К несчастью, большинство статей о фантастике написано именно в этой подгруппе. Что хотел сказать автор — не важно. Важно, что думает об этом критик. Предмет обсуждения с его реалиями, связующими нитями и проблемами игнорируется начисто. Действительно, прав Вершинин — метко найденное хлесткое слово и изящный словесный оборот с успехом заменяют аргумент в работах этого вида критики. Главное в подобных статьях выкрики типа: "рецензия на вышеупомянутую повесть может состоять всего лишь из одного слова: "противно"; "так нельзя"; "Опровергните меня, если я не права!"; "любой суд меня оправдает" и "сам-то автор что за человек?" Почему-то сложилось мнение, что ярким представителем этого рода критики в фантастике является Арбитман, даже термин появился "арбитмановщинка". Я так не считаю, на мой взгляд Роман Эмильевич прекрасно чувствует себя и у чужих ворот и в центре поля творит чудеса. А вот обсуждаемая статья…

Говоря словами критикессы, "ни в чем не повинный журнал держать в руках, и то противно". Автор просто не знает предмета, о котором пишет и у меня серьезное подозрение, что она не только не перечитывала повесть Щеголева "Ночь навсегда", но и прочитать-то внимательно не удосужилась — так, пролетелась в трамвае по страницам…

Дьявол, первую претензию даже нельзя назвать претензией. Автор повести отнюдь не городил горы трупы ради трупов, о чем должно быть понятно любому читателю, кроме разве что поклонниц неизвестного мне невропатолога с известной фамилией.

Вторая претензия серьезней — в произведении с детективным сюжетом заранее просчитывается преступник. Аргумент критикессы — ей сразу все ясно. Однако, смешная история: первая часть именно этой повести была опубликована в той же "Неве" в прошлом году под псевдонимом "Господин Щ." и с предложением читателям прислать продолжение на конкурс — победителю крупный приз. Не мне рассказывать, сколько графоманов засыпают рукописями и письмами толстые журналы. Продолжения не было ни одного — это голый факт. (Хотя, чтобы сохранить лицо, в предисловии к публикации повести в полном объеме, редакция сообщила, что "откликнулись немногие — и предложенные тексты явно уступали авторской версии". Достоверно известно — ни одного). Жаль, что критикесса не знала об этом получила бы крупную сумму денег.

Странно критикессе попадание яда к мальчику… Видно, нет у нее своих детей. Как я должен был реагировать, когда домой пришли мои счастливые пацаны, выменяв где-то на улице за один трансформер два десятка целых патронов к АКМу? Я служил в армию, и знаю, как караульные отвечают за каждый боезаряд, сам вместе со всеми искал по караулке утерянный товарищем патрон… Конечно, ответите вы мне — сейчас бардак в стране, какой порядок? А яд что, лучше патронов, или в тех институтах нет бардака? Или критикесса совсем жизни не знает, только толстые журналы читает? Даже газет в руки не берет? Иначе откуда наивный вопрос — "что это за конкуренция между аэропортом и пароходством? В какой коммерческой операции пересеклись интересы двух мафий?"

Насчет железного алиби главного героя и недоверия милиции. Во-первых, я сам лично как-то раз вместе с женой просидел в отделении милиции восемь часов, поскольку якобы похож на разыскиваемого по циркуляру преступника. Когда все выяснилось и меня отпускали, я взглянул на фотографию разыскиваемого… Это ж с литр водки выпьешь и то не перепутаешь меня и его — на лысину не жалуюсь. Это я о нашей доблестной милиции. Но и этого мало — в повести прямо сказано: на героя указал убитый почтальон в письме: "в случае моей смерти винить…" — и приложил неопровержимые доказательства. Она что, действительно через абзац читала? (Кстати, слова "милиция" в повести нет, действие происходит в будущем, в ближайшем, очень похожем на наше время, но в будущем, об этом свидетельствуют многочисленные мелкие детали и, в частности, эта).

По поводу того, что дети не могут быть жестоки… А как же испанский инфант из "Тиля Уленшпигеля"? Или нет, лучше — ребята из "Повелителя мух" Голдинга. Эти книги что, тоже объявить гадостью и бредом?

По поводу ненависти к женщинам, якобы присущей Щеголеву… Каждый видит то, что хочет видеть и его не переубедить. Для критикессы повесть "Ночь навсегда" — дрянь. Ее право так считать. Но если хочешь, чтобы тебе поверили — играй на половине поля автора, бей в его, а не в вымышленные собой ворота.

А по повести Щеголева мне есть что сказать. Это фантастическая повесть (даже не учитывая практически не бросающуюся в глаза атрибутику будущего). Эту повесть — как фантастическую — обсуждали на семинаре Б.Н.Стругацкого. Главный аргумент — Лев Толстой сказал: "Можно придумать все, кроме психологии", в данной повести психология мальчика достоверна, но не существует в действительности, нет таких мальчиков. Может быть (не дай Бог) в ближайшем будущем будут. Фантастика ближнего прицела. Фантастика — предупреждение. Но это так, пустяк, терминологическая разборка не имеет отношения к художественному тексту.

Когда-то давно я прочитал повесть Щеголева "Раб". Мне она активно не понравилась, о чем поспешил сообщить автору. Потом, по прошествии месяца, к удивлению своему, обнаружил, что думаю о ней, внутренне спорю с ней… И понял — не повесть не понравилась, с идеей повести не был согласен. Разве недостаток, что повесть без всяких на то громогласных авторских призывов заставляет думать?

А здесь еще сложнее. Я зол на автора, зол со страшной силой. Я всегда считал себя более-менее порядочным человеком, а тут… Щеголев рисует мальчика-чудовище, поистине отвратительное чудовище, без каких-либо сомнений. Но ведь автор заставляет сопереживать и сочувствовать ему. Когда заканчивается повесть и папа с мальчиком, наворотив гору трупов, едут в неизвестность, где им придется еще убивать и убивать, вдруг ловишь себя на мысли: хочется, чтобы они выбрались, чтобы у них было все хорошо… И тут же задаешься вопросом, да кто Я тогда, если сочувствую этому монстру? Как Я поведу себя, если послезавтра окажусь на месте человека со странной фамилией Х.? Прочь от этой бездны, не хочу заглядывать!!! Но Щеголев ее приоткрыл и уже никуда не денешься…

На семинаре много высказывалось мыслей и трактовок, отнюдь не все приняли повесть однозначно. Одного я там не слышал: "Плохо, потому что плохо".

"Ночь навсегда" действительно вошла в номинационные списки. И теперь каждому, кто собирается голосовать на Интерпрессконе придется прочитать ее (помните призыв Алана Кубатиева?). И самим судить о повести, а не по моим словам или словам критикессы. И чью точку зрения принять — тоже решать вам самим, слава богу настали такие времена.

Единственное, в чем я убежден — повесть "Ночь навсегда" прочитать стоит. Это я вам как бывший кузнец говорю.

Барометр

Сергей Бережной

Стоящие на стенах Вавилона

(Андрей ЛАЗАРЧУК. Солдаты Вавилона: Роман / "День и ночь".1994.- ##1–3.)

Поначалу кажется просто невозможным выбрать слово, на которое должно опереться в разговоре об этом романе.

Второе прочтение подарило мне понимание того, о чем следует писать в связи с "Солдатами Вавилона". Определилось пространство. Оставалось найти точку опоры — слово.

И только прочитав роман в третий раз, я нашел слово, с которого следовало начать. Смешно, но с этим словом я не был оригинален. "В начале было Слово, и Слово было — Бог…"

Итак…

Лазарчук написал концентрированно философский роман. С треском рвутся, не выдерживая темпа повествования, или появляются ниоткуда сюжетные линии, умирают и оживают герои, возводятся и рушатся концепции, страшно и кроваво пересекаются пространства и миры… Читатель стремительно погружается в пучины даже не извращенной — какой-то иной логики. Логики плывущих аксиом. Логики хаоса.

И вдруг читатель замечает, что все эти обрезки литературы начинают сплетаться в какую-то картину — размытую, мозаичную, полуразрушенную, искалеченную, уродливую, — но определенно цельную.