Генри Киссинджер - Дипломатия
Великобритания рассматривала события на континенте с совершенно иной точки зрения. Желая умиротворить Германию, она неустанно оказывала давление на Францию, чтобы та согласилась на германский паритет в области вооружений. А эксперты по вопросам разоружения печально известны своими способностями сочинять планы, которые формально отвечают требованиям безопасности, но не затрагивают ее сущности. Так, британские эксперты разработали предложение, дающее Германии паритет, но не разрешающее введение всеобщей воинской повинности, тем самым теоретически отдавая предпочтение Франции с ее значительными обученными резервами (словно Германия, если зайдет достаточно далеко, не найдет способа обойти это последнее, по существу, незначительное препятствие).
В тот же самый судьбоносный год перед приходом Гитлера к власти демократическое германское правительство сочло возможным уверенно покинуть конференцию по разоружению в знак протеста против, как было сказано, дискриминации со стороны Франции. Его умоляли вернуться на заседания, обещая «равенство прав в системе, обеспечивающей безопасность для всех наций»[363], — что является обтекаемой фразой, объединяющей теоретическое право на паритет с оговорками относительно «безопасности», что делало и то и другое труднодостижимым. Но общество этих тонкостей не различало. Газета «Нью стейтсмен», орган лейбористской партии, приветствовала эту формулу как «не ограниченное ничем признание принципа равенства государств». По другую сторону британского политического спектра «Тайме» с одобрением отзывалась о «своевременном отказе от неравенства»[364].
Формула «равенства в рамках системы безопасности» была, однако, противоречива по сути. Франция была уже не в силах защититься от Германии, а Великобритания продолжала отказывать Франции в военном союзе, что дало бы лишь грубое приближение к геополитическому равенству (однако, исходя из опыта войны, даже это находилось под вопросом). Даже когда Англия настаивала на определении равенства терминами сугубо формального свойства, чтобы покончить с дискриминацией Германии, она хранила молчание по поводу влияния подобного равенства на европейское равновесие. В 1932 году отчаявшийся премьер-министр Макдональд заявил французскому министру иностранных дел Поль-Бонкуру: «Французские требования всегда создают затруднения, ибо от Великобритании ожидается принятие на себя новых обязательств, а такое в настоящий момент не предвидится»[365]. Это тупиковое состояние деморализации продолжалось до тех пор, пока Гитлер в октябре 1933 года не ушел с переговоров о разоружении.
После десятилетия, когда фокусом дипломатической деятельности была Европа, вдруг — неожиданно — Япония, и именно она, продемонстрировала пустоту и бессодержательность концепции коллективной безопасности, да и деятельности Лиги в целом, начав в 30-е годы десятилетие роста насилия.
В 1931 году японские вооруженные силы оккупировали Маньчжурию, формально являвшуюся частью Китая, хотя власть китайского центрального правительства не осуществлялась здесь уже многие годы. Интервенция такого масштаба за время существования Лиги производилась впервые. Но Лига не обладала механизмом принуждения даже применительно к экономическим санкциям, предусмотренным статьей 16. Сомнения и колебания Лиги отражали фундаментальную дилемму системы коллективной безопасности: ни одна из стран не была готова вести войну против Японии (точнее, не была в состоянии сделать это без американского участия, поскольку в азиатских водах господствовал японский флот). Даже если бы существовал механизм экономических санкций, ни одна из стран не пожелала бы ограничивать торговлю с Японией в период депрессии; но также ни одна из стран не желала смириться с оккупацией Маньчжурии. Никто из членов Лиги не знал, как преодолеть эти возникшие сами собой противоречия.
Наконец была запущена машина совершенного ничегонеделания. Командировались миссии по установлению фактов — стандартный дипломатический прием, когда подается сигнал что желанным исходом является бездействие. Такого рода комиссии вначале формируются, потом они занимаются изучением предмета, потом добиваются консенсуса, и к этому времени, если повезет, предмет изучения может вовсе перестать существовать. Япония чувствовала себя до такой степени уверенно, что сама взяла на себя инициативу рекомендовать такого рода проработку вопроса. И созданная таким манером так называемая «комиссия Литтона» доложила, что Япония имела вполне обоснованные претензии и обиды, но совершила ошибку, не исчерпав первоначально все мирные средства восстановления справедливости. Но даже этот легчайший из выговоров в связи с оккупацией территории, превышающей площадь собственной страны, оказался для Японии чрезмерным, и она ответила на это уходом из Лиги наций. Это оказался первый шаг к развалу самого института.
В Европе весь этот инцидент трактовался как своего рода аберрация, характерная для дальних континентов. Переговоры по разоружению продолжались, словно и не было маньчжурского кризиса, превращая дебаты относительно противопоставления безопасности паритету в сугубо церемониальный акт. Затем, 30 января 1933 года, в Германии пришел к власти Гитлер и продемонстрировал, что версальская система и на самом деле являлась карточным домиком.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ. Конец иллюзии: Гитлер и разрушение Версаля
Приход Гитлера к власти обозначил одну из величайших катастроф мировой истории. Но, с его точки зрения, карточный домик, олицетворявший версальский международный порядок, рассыпался тихо и мирно, по крайней мере, безо всякой катастрофы. То, что Германия в процессе этого станет сильнейшей нацией на континенте, было неизбежно; оргия убийств и опустошений началась по воле одной лишь демонической личности.
Гитлер приобрел известность ораторскими выступлениями. В отличие от прочих революционных лидеров, это был политический авантюрист-одиночка, за которым не стояла какая-либо заметная школа политической мысли. Его философия, выраженная в «Майн кампф», металась от банального к фантастическому и представляла собой популяризированное переложение крайних праворадикальных прописных истин. Сам по себе он никогда не смог бы поднять интеллектуальную волну, нашедшую свою кульминацию в революции, как это сделал Маркс своим «Капиталом» или философы XVIII века своими трудами.
Мастерство демагога выбросило Гитлера на поверхность и сделало руководителем Германии. Оно же оставалось непременным инструментом на протяжении всей его карьеры. Обладая инстинктами изгоя и безошибочным взглядом, выискивающим психологические слабости, он ставил своих противников во все более и более невыгодные ситуации, пока они, полностью деморализованные, не признавали его верховенства. В международном плане он умело и безжалостно эксплуатировал больную совесть демократических стран в связи с Версальским договором.
В качестве главы правительства Гитлер скорее полагался на инстинкт, а не на анализ. Воображая себя художником, он отвергал усидчивость и находился в движении постоянно и неутомимо. Гитлер терпеть не мог Берлин и находил утещение в своем баварском уединении, где мог проводить подряд по нескольку месяцев, хотя и там ему быстро надоедало. Поскольку он ненавидел упорядоченный режим работы и министрам бывало трудно попасть к нему, политические решения принимались в момент истерических приступов и озарений. Шло в ход все, сочетающееся с припадочно-бурным стилем деятельности; все, что требовало систематических, продолжительных усилий, тянулось до бесконечности.
Сущность демагогии заключается в умении одновременно создать смесь эмоций и недовольства. Умение пользоваться такого рода моментом и достижение гипнотического, почти что чувственного взаимодействия со своим окружением являлось специальностью Гитлера. За границей Гитлер добивался наибольшего успеха, когда мир считал, что он преследует нормальные, ограниченные цели. Все его величайшие внешнеполитические триумфы приходятся на первые пять лет правления; 1933 — 1938 годы, имеют в своей основе предположения жертв, будто целью его было привести версальскую систему в соответствие с провозглашенными ею принципами.
Но едва Гитлер перестал делать вид, будто исправляет допущенные несправедливости, вера в него исчезла. Как только он занялся завоеваниями ради завоеваний, то утерял хватку. Были отдельные интуитивные озарения, вроде плана кампании против Франции в 1940 году или отказа разрешить отступление от Москвы по всему фронту в 1941 году, что наверняка привело бы к краху всей германской армии. Однако судьбоносным для Гитлера был опыт поражения Германии в первой мировой войне. Он без конца рассказывал о том, как узнал об этом, прикованный к госпитальной койке и частично ослепший от горчичного газа. Приписывая поражение Германии предательству, еврейскому заговору и отсутствию воли, он до конца своих дней будет отстаивать тот тезис, что Германия может быть побеждена лишь собственными силами, а не силами иноземцев. Эта линия мышления переводила поражение 1918 года в план предательства, а неспособность германских лидеров воевать до конца стала постоянной темой одержимой гитлеровской риторики и отупляющих монологов.
