Повод для оптимизма? Прощалки - Владимир Владимирович Познер
И мне кажется, это иллюстрация того, как ошибаются люди, которые не желают видеть то, что есть, потому что это не соответствует их убеждениям. Убеждения тут ни при чем, нужно суметь признать факты, и если они не нравятся, их тоже надо признавать. По крайней мере таково мое убеждение.
* * *
Интервью у Хомского я брал в Соединенных Штатах Америки, в штате Аризона, в университете штата Аризона, где он сейчас преподает. Вы видели лишь часть его очень-очень небольшого кабинета, очень скромного. Вот там он работает.
Но я хочу вам напомнить, что это ученый с мировым именем, это выдающийся совершенно ученый, который в течение очень многих лет (больше сорока) преподавал в одном из самых-самых престижных университетов США – это Массачусетский технологический институт MIT. Он государственный, не частный, это институт штата Массачусетс.
И вот этот человек, который преподавал в этом очень, я бы сказал, элитарном высшем учебном заведении в течение всей своей жизни, резко, жестко, принципиально критиковал и критикует власть США, правительство США, политику США и, пожалуй, даже политический строй США. Правда, он как-то мне сказал: мои политические взгляды кончаются, когда я переступаю через порог университета, там я занимаюсь своей профессией – лингвистикой.
Хорошо, там кончаются. Но он написал столько книг, и они вышли, и он публично выступал и по телевидению, и не по телевидению, то есть его взгляды – никакой не секрет. И принимая во внимание его взгляды (надо сказать, что это антиамериканизм), многие бы сказали, что он не патриот. Я-то с этим не согласен, конечно, он патриот, но многие обвиняют его в том, что он не патриот. Но несмотря на это его никогда не пытались убрать из института.
Более того, все-таки в Массачусетсе климат не очень хороший, Хомский – человек пожилой, ему девяносто лет, и он стал преподавать в Аризоне, где все-таки из 365 дней солнечных бывает обычно порядка 290, там намного лучше. Он преподает сейчас в Аризоне, но его профессорское кресло в Массачусетсе открыто, он может вернуться в любой момент, и может быть, в течение года он пару раз возвращается, чтобы преподавать. Опять-таки, никто его не трогает.
Вот это для меня и есть толерантность, слово, которое у нас не очень любят. Да, у человека другие взгляды, да, этот человек не согласен со своим правительством, да, он с этим выступает… ну и что? Он имеет на это право! Это называется, между прочим, свобода слова. И мне казалось важным это подчеркнуть, потому что это вещь принципиальная.
* * *
Я недавно вернулся из Японии, где мы с Иваном Ургантом и нашей съемочной группой снимаем очередной документальный фильм.
Хочу сказать вам, что лично мне было очень интересно, но и очень трудно. Потому что все, буквально все было не так, как я привык. Более того, ведь я привык задавать вопросы определенным образом, так вот оказалось, что то, как я задаю вопросы, абсолютно не вписывается в то, как воспринимают вопросы японцы. И мне пришлось прямо на месте переучиваться, чтобы по-другому задавать вопросы.
В общем, я лишний раз убедился в том, что мы чаще всего, не отдавая даже себе в этом отчета, судим о другой стране, глядя на нее со своей колокольни. И разумеется, приходим к абсолютно неправильным выводам, потому что у этой страны есть «своя колокольня».
Могу привести такие примеры. Многие японцы ходят по улице в белых масках. Что мы думаем? Мы думаем, что они защищаются от микробов. А дело обстоит ровно наоборот – это они нас защищают от своих микробов. Понимаете? Или еще. Угадать, что думает японец, по выражению его лица невозможно, потому что выражение не меняется. И мы, конечно, говорим, что они лицемерные, скрытные, а на самом деле что? А на самом деле японских детей, когда они еще совсем маленькие, учат тому, что нельзя грузить других людей своими проблемами, нельзя заставлять их переживать за тебя, поэтому не надо показывать никогда, что у тебя какие-то проблемы, надо их хранить при себе. Понимаете? Это абсолютно другой подход.
Словом, если вы хотите понять другого человека, живущего в другой стране, нужно постараться залезть на «его колокольню». Иначе ничего не получится.
* * *
В продолжение нашего разговора с Павлом Лунгиным я хотел бы сказать, что тема Афганской войны, конечно, очень сложная, она касается многих людей – как тех, кто непосредственно воевал, так и тех, кто потерял близких. Это драматическая история, для многих – очень болезненная. И конечно, человеку, не воевавшему в Афганистане, всегда можно бросить в лицо: «Да что ты понимаешь?», если он начнет рассуждать на эту тему не так, как тебе нравится.
И все-таки я скажу вот что. Согласно Министерству обороны, за время войны убиты, умерли от ран и болезней – 13 833 человека личного состава войск. Ранены – 49 985 человек. Инвалидами стали – 6669. Это наши потери. Ну и плюс, конечно, психологический шок, связанный с вынужденным уходом и все-таки ощущением некоторого поражения.
А что мы выиграли? Что мы получили в результате этой войны? Ровным счетом ничего! Да, бойцы выполняли свой воинский долг, многие героически, но факт остается фактом – в результате мы не получили ничего.
Решение о вводе наших войск в Афганистан было грубой, я даже сказал бы – преступной ошибкой советского руководства. И пора бы это публично признать.
* * *
Вы знаете, я думал, что этот вопрос решен, а выясняется, что нет. Я имею в виду вопрос о праве женщин на аборт. Оказывается, у нас в стране этот вопрос снова поднят, причем не кем-нибудь, а самим патриархом Кириллом, который, если верить печати, предлагает запретить аборты, чтобы поправить демографическое положение.
Ну, что сказать по этому поводу? Первое касается того, к какой части мира Россия хочет принадлежать. Если вы посмотрите список тех стран, в которых аборт запрещен, то вы увидите, что это практически все страны третьего мира – это вся Африка, вся Латинская Америка, это весь Ближний Восток, ну и еще парочка-троечка сильно католических стран, типа Ирландии, Польши, и Ватикан, разумеется. Россия относится к ним? Туда стремится?
Второе касается опыта. Мы же проходили все это. А каков был результат? Женщины
