От Александровского централа до исправительных учреждений. История тюремной системы России - Александр Викторович Наумов
— А еще что запомнилось?
— Да много чего было. У нас есть этаж, где сидят психически ненормальные. Они дураки — в прямом смысле. И что у них на уме — никто не знает. Один из таких дураков на воле убил девять человек. Сдавал свою квартиру в наем, получал деньги вперед, а потом убивал арендующих… ножом, молотком, топором — всем, что попадало под руку. И вот мне нужно перевести несколько таких придурков с этажа на этаж. Повела их — и в этот момент свет погас. В коридорах нет окон, поэтому ничего не видно. Кромешная тьма. Вот, думаю, сейчас кинутся на меня. Страху натерпелась. Но ничего, свет дали, они как стояли, так и стоят.
— Неужели бывает, что кидаются на сотрудников?
— Конечно, бывает. Один раз из камеры стали выводить всех, кто в ней находился. И кто-то из сотрудников изолятора ударил подследственного дубинкой по рукам. Зачем ударил — не знаю. Только после этого все и началось… Сначала тот, побитый, кинулся на этого сотрудника, потом — другой подследственный, за ним — третий. И так вся камера замахала кулаками. А я протискиваюсь в эту гущу, кричу что есть сил: «Только не надо крови! Я вас умоляю!»
— Послушались?
— Послушались. Драка прекратилась. И зэки сказали этому сотруднику — а у него там большие звезды на погонах были, больше моих в несколько раз — так вот: они сказали ему: «Тебе повезло, что за тебя вступилась женщина». И все сразу затихли.
— А что еще запомнилось?
— Пожар, который произошел в изоляторе в ноябре 1999 года. Это как раз моя смена была. Я находилась в дежурной комнате, когда услышала, как кричала дежурная Оля: «Валя, пожар!» Было начало шестого часа. Я схватила ключи и побежала открывать горевшую камеру. Это какой-то ужас был: они все лезут на тебя, кто-то падает под ноги, кто-то обожжен, шум, крик, стоны, визг… В соседних камерах все стучат: откройте! И в этот момент в изоляторе гаснет свет. Я с керосиновой лампой в руке выводила всех из камер… На полу в коридоре стояли бачки с пищей — собирались кормить. А тут — пожар. Все бегут, об эти бачки запинаются. Вдруг чувствую, кто-то хватает меня за руку. А полутьма — видно плохо. И голос над моим ухом: «Ты кто?!» Откликаюсь: «Да контролер я!» — «Ой, спаси, дочка меня!» И руку мою не выпускает из своей. А на его руке, как сейчас помню, наколка была: «без тебя знаю».
— В СИЗО много женщин работает?
— Очень много. Я даже иногда думаю: что это за такая женская доля — неволя… Мы добровольно за решеткой проводим полжизни. Эта работа не женская, тяжелая работа. Я раньше даже дома, во сне, несла службу: все снилось, как вывожу-завожу зэков в камеры да из камер. Просыпалась уставшая как после смены. А после смены однажды уснула в трамвае — я раньше не знала, что можно уснуть стоя. Оказывается, можно. После такой работы.
Конечно, я вспомнил тот давний разговор с Валентиной. И вот теперь она согласилась выступить перед видеокамерой. С журналистами программы «Курьер» проходим по гулкому коридору следственного изолятора. Упираемся в изгиб коридора. В углу — дверь, за которой дежурная комната. Из нее выходит Валентина. Оператор успевает снимать рабочие моменты: вот она идет по коридору, кому-то что-то говорит, отдает распоряжения.
Где-то в недрах длинного коридора появляется привычная для изолятора процессия. Неровный строй подследственных сопровождают контролеры.
— А можно их снять? — спрашивает оператор.
— Только со спины! — откликается Валентина.
И командует строю:
— В камеру не смотреть!
Время от времени начальница корпусного отделения с интересом поглядывает на журналистов. Опыт общения с представителями средств массовой информации у нее уже был. Однажды в СИЗО пришла корреспондентка областной газеты Людмила Б. Пояснила, что хочет подготовить материал о жизни в изоляторе, для чего решила обратиться в СИЗО с необычной просьбой — разрешить ей поработать какое-то время в должности контролера.
О том случае Валя вспоминает с улыбкой.
— Самое занятное было в том, что раньше эта корреспондентка в своих статьях всегда обливала СИЗО грязью. Пользовалась сплетнями, слухами, писала примерно так, что все контролеры — изверги в униформе. И вдруг — почти метаморфоза: хочет прочувствовать все тяготы нашего труда. Впрочем, никакой метаморфозы, конечно, не было. Просто она хотела, мы это потом поняли, своими глазами увидеть, какие зверства здесь якобы творятся… Ну ладно, хочет так хочет поработать: покажем все, как есть. Приходит она, даем ей форму, она переодевается, идет на корпус. А там на этаже — двадцать шесть камер. Кого-то нужно завести-вывести, отправить на допрос. Корреспондентка пытается открыть дверь — не получается. Дверь тяжелая, металлическая. И вот она, бедная, висит на этой двери как безжизненное тело и не знает, что ей делать. Потом спрашивает: «Скоро обед?» Устала, руки опустила. Из-за двери, из-за решетки, зэки ее матом кроют… Они не знают, что она журналистка, видят, что стоит в униформе, чего-то мнется, мямлит, не может справиться с дверью. Мне так смешно стало: вот сейчас, думаю, она возьмет свой журналистский блокнот, и начнет записывать, как ее матерят — ей ведь впечатлений надо было, правду жизни хотела узнать. А где еще она могла бы узнать о себе столько, как ни в следственном изоляторе.
Немного помолчав, Валентина добавила:
— Вообще мне жалко тех девчонок, которые здесь работают. Тяжелая работа. Я сама однажды от такой работы сон потеряла. Прихожу домой — не могу уснуть. Иду на смену уставшая, прихожу обратно — еще более вымотанная. И опять не могу уснуть. Пошла к психиатру, он говорит: «Тебе надо расслабиться». Посоветовал выпить стакан пива!
Подследственные
