Газета День Литературы - Газета День Литературы # 112 (2005 12)
В.Б. Я внимательно наблюдаю, как нынче либералы накачивают Василия Аксёнова, как дети лягушку через соломинку, или цыгане кобылу перед продажей. Я же, как критик, стараюсь всё внимательно читать. Вижу откровенное признание в "Кесаревом свечении" в своей несостоятельности и одиночестве. "От меня стали отворачиваться. Ухмылялись. В одном издательстве вернули уже одобренную рукопись…" В итоге, после столь длительного проживания в эмиграции, преподавания в третьесортных колледжах (приравненных к каким-нибудь нашим ремесленным училищам) Василий Аксенов пришел к своему американскому краху: "и вдруг обнаружили, что некому нами больше восхищаться". И роман этот последний американский, "Кесарево свечение", отказались переводить на английский язык. Отсюда и возникло желание у дряхлеющего плейбоя вернуться в родную Россию, где его восторженно подняли на щит наши либералы, стремясь изо всех сил воздвигнуть на пьедестал Первого писателя. Сейчас пока мешает Солженицын. Но либералы смотрят вперёд. Больше у них козырных карт в колоде и нет. И вот по всем правилам пиаровской кампании уже два года Аксёнов не сходит с экранов, восседает в жюри, получает премии, встречается с Путиным. Прозы уже нет, а мыльная слава растёт…
С.Е. Я с тобой не совсем согласен. Это всё-таки талантливый человек. И роман "Вольтерьянцы и вольтерьянки" написан занимательно. Помню, у него была прекрасная книга "В поисках жанра". Я его читаю всю жизнь, и всю жизнь он у меня вызывает интерес. Из истории литературы его не выкинешь.
В.Б. А я и не собираюсь выкидывать. Не отрицаю его ранние талантливые повести. Но как-то круто его сейчас ни с того ни с сего вознесли, уже почти позабытого и неизвестного, прозябавшего в эмиграции писателя. Что у нас здесь своих куда более талантливых не хватает? Вернулся, пиши себе и не лезь вперёд. А то у нас то из Израиля вернутся провалившиеся там артисты, то из Америки, или спортсмены, выкинутые за ненадобностью из НХЛ, и здесь их начинают облизывать, мол, какие молодцы, какие герои, вернулись домой. Ну, хватит об этом… А вот чувствуешь ли ты своего читателя? Можешь ли сказать, кто любит твою прозу?
С.Е. Я своим читателем интересуюсь давно. Мне кажется, я отношусь к разряду непредсказуемых и неожидаемых писателей, писателей вне всяких обойм. Достаточно поздно начал печататься. Благодарен журналу "Юность" и Мэри Лазаревне Озеровой, за то, что они меня поддерживали. Хотя в некотором смысле я был нелюбимый ребенок. Может оттого, что у меня не было времени тусоваться, дружить со сверстниками. Даже из вашей сорокалетней компании, близкой мне по многим параметрам, я разве что с Толей Курчаткиным был близок, а так ни с кем водку не пил, в баню или по барышням не ходил. Я был какой-то неожиданный. Вроде бы я и был в числе клуба сорокалетних, но где-то на отшибе. Я даже в полемике с вами написал свои "Мемуары сорокалетнего". В 40 лет обычно мемуары не пишут. Что-то было в этом вызывающее. Хорошо помню, как вышли однажды из Большого Кремлевского Дворца вместе с Володей Маканиным, обсуждали съезд писателей, там и Маканин был упомянут хорошо, а меня Сергей Михалков в докладе назвал в одном месте начинающим писателем, в другом месте одним из лидеров сорокалетних, и в третьем месте — зрелым писателем. Очевидно, разными людьми писались части доклада. Един в трех лицах. Но критика меня особо не баловала. Я обязан своим успехом не критике, не литературной тусовке, я обязан читателям.
Недаром вспомнил "Юность". Такие мои произведения, как "При свете маленького прожектора", "Мемуары сорокалетнего", "Р-78", принесли мне популярность среди читателей одного из ведущих журналов. В "Юности" тогда печаталось немало интересных произведений, но было достаточно и секретарской макулатуры. И всё хорошее замечалось.
Молодые читатели и читательницы "Юности" были моими первыми горячими поклонниками. Это был достаточно интеллигентный слой людей, живущих, по преимуществу, духовной жизнью. В те времена таких было и в Советском Союзе, и в Москве достаточно много. Думаю, эти люди и остались моими читателями сегодня. Для меня очень важен мой новый роман "Марбург", который сейчас печатается в 10-ом и 11-ом номерах "Нового мира", а вскоре выходит книгой в издательстве "Дрофа".
В.Б. И всё-таки, твоей самой известной и нашумевшей книгой является "Имитатор", вокруг которого столько копий было наломано, столько прототипов было провозглашено. Уж очень на многих имитаторов конца застоя и начала перестройки это было похоже, сегодня прототипом можно и Михаила Горбачёва назвать. Главное — угадано содержание эпохи, её ритм, её фальшивый старт. Имитация перемен — это и есть наша перестройка. Когда лидеры коммунизма стали в мгновенье ока лидерами антикоммунизма. Герои соцтруда — жертвами большевизма, именитые писатели и художники, придворная элита времён застоя вдруг превратилась в отчаянных революционеров и борцов с советским прошлым. Увы, единицы выстояли и не сломались, отказались от имитации. Даже оголтелые антикоммунисты, настоящие лагерники — Андрей Синявский, Владимир Максимов, Александр Зиновьев, Леонид Бородин, Игорь Шафаревич, выступили в защиту русской государственности, отказались от союза с новоявленными имитаторами. Это было твое блестящее предвидение развития нашего общества.
С.Е. Когда написал "Имитатор", понял, что у меня есть крепкий фундамент. Почувствовал, что всё в порядке, у меня за спиной это есть. Неважно даже: напечатано или не напечатано. Есть и всё. Вот и сейчас, когда написал роман "Марбург" — понял, всё с этим романом будет в порядке. Если что-то там не понравится Наташе Ивановой, если он не найдёт поддержку у Сережи Чупринина, мы им это великодушно простим. Всем не угодишь. Я готов простить всё что угодно. С большим интересом отнесусь к тому, что напишет Андрей Немзер, но это критик другого ряда.
В.Б. Это новое поколение критиков лишено старых баррикадных границ, смотрит шире на литературу и на саму жизнь. Я сам с Немзером не соглашаюсь по политическим проблемам, здесь мы оппоненты, но как часто мы одинаково относимся к литературным явлениям. И скажем, политически мы почти единомышленники с Павлом Басинским, но в литературе мы часто расходимся во взглядах, и я смыкаюсь с тем же Андреем Немзером, и в неприятии громких новых имен, и в поддержке талантливых молодых писателей. За редким исключением мне симпатично это новое поколение критиков. Независимое и дерзкое.
С.Е. Увы, критики моего поколения разделены на стаи, и уже до конца жизни никогда не похвалят то, что не принадлежит их стае. Они талантливо и беспардонно умеют врать. А если я не близок ничьей стае, то все пройдут мимо и не заметят. Все помечены знаком: свой-чужой. Они любого Достоевского зароют, если он чужих взглядов.
В.Б. Но, несмотря на явную баррикадность не только критиков, но и поэтов с прозаиками в твоём поколении, я много раз писал и буду писать, что это одно из самых сильных поколений в русской литературе. В прозе — Битов и Маканин, Личутин и Проханов, Ким и Есин, Зульфикаров и Лихоносов, Распутин и Венедикт Ерофеев, в поэзии — Рубцов и Чухонцев, Кузнецов и Бродский, Глушкова и Мориц, Русаков и Решетов, Фокина и Ахмадулина, а также Юрий Коваль, Александр Вампилов. И до бесконечности. И это всё уже тридцать лет первый ряд современной русской литературы, хоть справа, хоть слева. Уникальное поколение. После вас уже тридцать лет не сформировалось ни одного поколения. Лишь отдельные имена, одиночки, яркие пятна на сером фоне.
С.Е. Ты абсолютно прав, Володя. У нас была другая выучка. У нас выучка, что писатель — это судьба. Современные ребята любят писать "штуки". Вот прочертить шаг за шагом путь человека и всего общества, с необходимостью определить его дальнейшее развитие современные ребята не способны. Всю свою жизнь заполнить построением готических замков — это трудно. Всю жизнь заниматься творчеством — это трудно. Нужны очень крупные духовные усилия. Это как у нас в Литературном институте. Весь Союз писателей готов вести семинары. Не успел умереть Юрий Кузнецов, ко мне пришел средненький поэт, и сказал: "Я готов встать на его место". Меня оторопь взяла. Во-первых, такая поразительная амбиция. Во-вторых, полное незнание того, кто такой был Юрий Кузнецов, непонимание его места в русской поэзии. Это не только великие стихи, но ещё поразительно точная всеобъемлющая эрудиция. Это длинное, как у бегуна на марафонскую дистанцию, дыхание. Все готовы преподавать, но по опыту знаю, иные даже интересные писатели способны проблистать лишь один семинар, и сойти с дистанции. А семинар за семинаром каждую неделю в течение пяти лет способен выдержать далеко не каждый мастер. Один из очень крупных наших прозаиков через три года работы пришел ко мне и сказал: "Я им рассказал всё, что знал". И ушел.
