Газета День Литературы - Газета День Литературы # 75 (2002 11)
Короче говоря, здесь так хорошо жить, что просто не до стихов. А уж если человек все равно берется за их написание, значит, и вправду — наболело...
МАТРИЦА
Объявленные еще Ельциным поиски “национальной идеи” были заранее обречены на неудачу, потому что русские — не нация в общеупотребительном западном смысле, а народ. “Россияне” же — вообще фигура речи, сущности не имеющая. Поэтому любая “национальная идея” в России будет пытаться штамповать воздух или, говоря по-русски, толочь воду в ступе — у нее нет собственно национального, адекватного субстрата. То же, видимо, касается и “русских националистов” как таковых: блудных детей нашего великого народа, центром тяготения которого вот уже тысячи лет остаются русская земля и русское слово.
НЕ ВСЁ О РУССКИХ НАДО ЗНАТЬ
Игорь ТЮЛЕНЕВ. Засекреченный рай. — М.: Голос-пресс, 2002, 304 с., тираж 5100 экз.
Судя по стихам (а как еще судить о поэте?), Игорь Тюленев — из тех забубенных русских головушек, что в своё время прошли насквозь Европу и Азию, да остановились в изумлении перед своим собственным "я", обнаружив случайно и вдруг, что вот есть оно внутри, такое. А какое — того ни словами, ни стихами не скажешь, хоть трижды Сергеем Есениным будь. Но это — ради красного оборота речи. Нет у нас троих Сергеев Есениных, нет и не было, и не будет. Слава Богу, хоть один был, сказал кое-что всё-таки о себе, о русских и о России. Да так оно, сказанное, и осталось навечно.
Вообще, говоря о "тяготеющей массе" предшествующей русской поэзии, предшествующей русской литературы, надо отметить еще одну особенность ее: наличие мощных личностных влияний. Мы без всякой натяжки говорим о "пушкинской" традиции в русской поэзии, о традиции "тютчевской", "некрасовской", "есенинской" и так далее. Матрица поэтического бытия этих классиков вне всякого сомнения продолжает воздействовать на наших современников, отпечатывая на них не просто свои следы — свои подобия. Иное дело, что "пушкинская" или "есенинская" матрица оказывается и слишком велика, и слишком объемна: поэтому ее подобия оказываются, как правило, и не слишком четкими, и не слишком большими, во многих местах новых "оттисков" зияют понятные, но от того не менее огорчительные пустоты.
Нельзя сказать, что в своем творчестве Игорь Тюленев полностью избежал этой опасности.
Уж если нас столкнуло время,
В кровь подмешав любовный яд,
Как Святогор, сто раз подряд
В щель гробовую брошу семя.
Кто может круче написать? —
Пускай напишет... если сможет.
У Президента меньше власть,
Чем у разжатых женских ножек.
Или: "набухает русский корень"; или: "Кто же этот мир придумал, / Где так бабы любят нас?" Вот — фото Игоря Тюленева под портретом Максимилиана Волошина в Коктебеле (похож точь в точь), вот — почти кузнецовские стихи про Ивана-дурака ("Царевна-лягушка"):
Затряслись и дворец, и избушка,
Небо стукнулось лбом о бугор,
То жена дурака в коробушке
Переехала русский простор.
Ванька выследил деву-лягушку,
Платье-кожу зеленую сжёг,
Взял на понт, на авось и на пушку
Среднерусских долин василёк.
Вместе с платьем сгорела царевна,
Погрузилась Россия во мрак.
Разгребает золу ежедневно
Не поверивший счастью дурак.
Но не спешите с выводами. Тюленев как раз способен преодолевать "силу притяжения" предшествующей русской поэзии, что само по себе уже очень и очень немало. Как это происходит? Да вот так: вроде бы невзначай, ненароком — например, в стихотворении "Сад", которое открывается пушкинской цитатой:
В багрец и золото...
Вот осени начало.
Холодным духом веет от строки.
Дабы костям продутым полегчало —
На печки спешно лезут старики.
Из птиц — одни сороки-белобоки
Не улетели за теплом на юг.
Проходят все отпущенные сроки,
Проходит всё...
Да и любовь, мой друг.
Горячим чаем разогреем плоть,
Возьмем лопату, черенки от вишни.
Сад разобьем,
И, может быть, Господь
Нас ненароком в том саду отыщет.
Здесь Тюленев не "танцует от печки", но, напротив, как бы вбирает пушкинские слова в свой, совершенно иной поэтический мир, только подтверждая тем самым их вечно живое звучание. В том же ключе сделано и стихотворение "Еще не вечер":
Жена, не пой: "Еще не вечер..."
Какие глупые слова!
Всяк знает — человек не вечен,
Как эти птицы и трава.
Обнимет смертная истома,
Как в детстве слипнутся глаза.
— Чуток посплю — аль я не дома?!
— Поспи, родной, — вздохнет земля.
Живой, сиюминутный, текучий, даже утекающий в никуда русский мир наших дней не то чтобы выражен Игорем Тюленевым в каких-то завершенных формах, но он порой остро чувствуется в его лучших, неожиданных стихах:
...Хотя держу за голенищем нож,
Перо за ухом, а в кармане грош.
Под срубом — боевые рукавицы
И карта государственной границы.
Не стану слабонервных устрашать,
Да и не всё о русских надо знать
Врагам и тем, кто ловит вражье слово...
Вот так-то. Но беда, что и сами русские про себя далеко не всё знают — пока не клюнет в темя известная жареная птица...
ПОСВЯЩЕНИЯ Надежда МИРОШНИЧЕНКО. Трудная книга. — Сыктывкар: Коми книжное издательство, 2002, 384 с., тираж 1000 экз.
"Навстречу утренней Авроры / Звездою Севера явись..." (А.С.Пушкин). Не ведаю, что уж там замышляли сыктывкарские издатели, называя свою поэтическую серию "Звезды Севера"...
Я знаю: я фата-моргана,
И я только дома жива.
Не верьте мне, дальние страны.
Не верьте, друзья-капитаны.
Я знаю: я фата-моргана.
Не женщина я, а слова...
За тридцать с лишним лет писания стихов с людьми, наверное, могут происходить и не такие превращения.
Эта жажда разговора со своим.
Это детское братанье — навсегда.
И наивное: потом договорим.
А потом и не бывает никогда...
Наверное, половину стихотворений из объемного, напечатанного "в подбор", сборника Надежды Мирошниченко предваряют авторские посвящения — словно рифмованные письма тем людям, с которыми она что-то важное не договорила при встрече. Словно звездный свет, идущий к земле, может быть, годы, а может быть — миллионы лет... И, наверное, как-то отразится, вернется обратно: еще через годы, а может быть — миллионы лет.
ГЕНИЙ И ЗЛОДЕЙСТВО Екатерина МАРКОВА. Актриса. — М.: Олимп, АСТ, 2002, 347 с., тираж 10000 экз.
"Театральный", но всё-таки детектив, написанный как-то уж очень по незыблемым законам этого по-западному прекрасного и хорошо продаваемого жанра. В игравшей до того разве что Бабу Ягу Катьке Воробьевой, чьи суперобеспеченные родители живут в Калифорнии, главный режиссер молодежного театра Алена Позднякова по прозвищу Малышка открывает гениальную актрису. "Долговязая плоская Катька Воробьева словно прикосновением волшебной палочки превратилась в длинноногую супермодель и сразу после премьеры "Бесприданницы" была приглашена на главную роль в многосерийный телевизионный фильм".
"— Я случайно увидела на улице, как Катя рыдала над сбитой самосвалом дворнягой, как тащила на себе окровавленную собаку в машину, чтобы срочно отвезти в ветеринарную клинику", — отвечает Малышка на вопрос, как ей удалось разглядеть необычайный талант актрисы. И, разумеется, именно это близкое к идеалу существо в конце книги оказывается безжалостным убийцей. Разумеется, из-за большой суммы в американских долларах. Разумеется, не просто так и не сама по себе, но преображаясь (с помощью соучастника-пластического хирурга) из доктора Джекила в мистера Хайда: мифического внучатого племянника скромной театральной вахтерши Мадам Оболенской, ничего не ведающей наследницы этих самых миллионов.
