Станислав Хабаров - С высоты птичьего полета
Нотр-Дам проекта
Работаем мы в школе авиационных техников. Так мы окрестили ее для себя, хотя в переводе название ее звучит несколько старомодно: «Международный центр воздухоплавания и космонавтики». И ещё нужно было добавить «учебный и для иностранцев». У входа мемориальная доска о посещении центра Миттераном, не президентом, а авиационным бонзой – его братом.
Здания центра тянущиеся, соединенные, одноэтажные, охватывающие внутренние спортивные площадки. В зданиях классы, семейные общежития, залы и холлы, где временами готовятся выставки и тогда холлы разгораживаются легкими съемными перегородками. А сами здания имеют вид строений фазенд, и по углам вместо водосточных труб по-старинному спускаются с крыши цепи.
Мы уже знаем, что работающая с нами группа возглавляется талантливым инженером Жоэль Тулуз. Идет увязка концов. Жарко на улице, жарко в работе. Сама Жоэль плохо переносит жару. Неугомонная, в просторном платье-балахоне, она пытается участвовать во всем: отслеживает, вмешивается, но часто ноги её не держат, и она присаживается на корточки, где стоит.
Представьте себе, мадонна на корточках. Мадонны вошли в нашу жизнь с картин Рафаэля, Мартини, Петрова-Водкина и Лубенникова. Не страсть и любовь, а материнство и забота о будущем. Картины – символы, а здесь, на чужой земле, была живая настоящая мадонна с глазами, удлиненными оправой очков, в просторных одеждах, скрывающих форму тела. И странно было видеть совмещение организационной суеты зарождения проекта с таинством начинающейся жизни в самой Жоэль Тулуз – мадонне нашего проекта.
Основные направления работы КНЕСа, как я понимаю, это – прежде всего дешевый космический извозчик – ракета «Ариана», спутники связи и «Спот» и, конечно, корабль будущего – космический самолет «Гермес». И работающая с нами группа, по-моему, имеет сверхзадачу – накопить опыт для будущих пилотируемых полетов.
Мы работаем в учебных аудиториях, а иногда за столами школьного буфета. Я протягиваю Пьеру Пикару – ведущему инженеру «Аэроспасиаль» несколько марок, посвященных первому пилотируемому советско-французскому полету и другим космическим событиям. Он разглядывает на марке антенны советского космического радиотелескопа КРТ и спрашивает: «Сколько? Какие её размеры?» Я отвечаю: «Дис – десять». Он сокрушёно качает головой. В глазах его удивление. Отчего? Неужели считает себя в этом деле первопроходцем?
Антенна, антенна. С ней был связан на станции «Салют» приключенческий эпизод, и космонавт Рюмин выходил в открытый космос с инструментом, который между собой в ЦУПе называли «кочергой», и освобождал зацепившуюся антенну. И сколько крови уже испортили и будут портить разработчикам ещё космические крупногабаритные сооружения?
Основная задача этой встречи – дать начальный толчок ходу работ, определить всю аппаратуру, разбить на блоки, описать взаимные стыковки и ограничения. И везде требуется оформление, составляется куча бумаг. Но бумаги бумагами, а хочется познакомиться с конструкцией.
В одной из комнат на столе закрепляется модуль «Амадеус». Это слово – всего лишь аббревиатура французского выражения: Адаптация механизмов для развертывания конструкции космического применения. Но в этом слове мерещится какая-то чертовщина, ведь вроде «Асмодей» – одно из имен дьявола «Asmodeus».
Пускового устройства пока ещё нет. Мне дают в руки ножницы. Я перерезаю связывающую ленточку. И вот рукастая, компактная вначале конструкция начинает разворачиваться. Слабы пружины – приводы шарнира «Амадэ», предназначенные для невесомости, но они разворачивают конструкцию, и она, покачавшись, вытягивается. «Амадеус» – первая материализовавшаяся ласточка, остальное пока в бумагах, и мало времени, чтобы все учесть, не упустить, записать в единственный пока документ, где, как в зерне, – прообраз будущего растения.
Сиреневый в сумерках
Очутиться в любопытнейшем месте мира и не увидеть его? Хотелось всё посмотреть и пощупать, не доверяя словам. Слишком сладко поют о городе его местные патриоты. По их словам, наша площадь, куда выходит окнами наша гостиница, – одна из красивейших площадей Франции. Окаймляющие её здания из красного кирпича.
В Москве, с моего девятнадцатого этажа, видна группа домов красного кирпича, которые мы называем «красные дома» и не считаем чем-то особенным. В десятке метров от гостиничного входа кирпичная колокольня-стена «лучезарного Нотр-Дам-а-Тор» (название связано с мучеником и быком, к которому его привязали). Восторженные эпитеты – скорее дань воображению.
Вплотную с входом в гостиницу магазин надгробных плит. Изящными шрифтами даны варианты возможных эпитафий: любимому другу, теще, матери. С другой стороны дверь в крохотный вьетнамский ресторанчик, где, судя по запахам, хоть и далеко от Бакбо, есть суп из свежих акульих плавников и блюда из устриц, рыб и каракатиц с непременным соусом ныок мам. Тянут сюда нас странные ароматы, но у нас заняты вечера.
В один из вечеров руководитель технической группы собрал нас на собрание. Официально он не был главным руководителем, возглавлял делегацию представитель Главкосмоса – нового буферного «государства», но в руководстве он как бы находился этажом выше, а рядом с нами был Триер. Мы назовем его так для удобства дальнейшего разговора. За время этого проекта ему пришлось быть Руководителем Разного Ранга – сокращено РРР или Три-ер для определенности.
Так получилось, что за время этого проекта он недосягаемо взлетел по служебной лестнице, а в конце его опять вернулся к нулю, как старуха в сказке о золотой рыбке.
Триер – опытный «международник». Я помню его исполнительным инженером-проектантом. В период редкого тогда международного проекта «Союз – Аполлон», во времена его административной молодости, возникла потребность в упорядочении массы бумажных дел: архивных, переводческих, оформительских. Возникла группа («крысы бумажные»), отслеживающая прохождение входящих – исходящих бумаг. Но мало кто тогда понимал, что эти лоцманы бумажного моря прибрали к рукам и власть.
В эпоху массовых полетов космонавтов социалистических стран «триеры» оформляли бумаги, не забывая и о себе, ездили с разными специалистами, якобы их организуя, писали отчеты по командировкам, носили на подпись предложения по сотрудничеству, являясь как бы негласными руководителями, превратясь в надтехнический орган, местечковое министерство иностранных дел.
В этой поездке Триер считал себя общим руководителем. Он непрерывно жучил, натаскивал нас – «салаг». С Саккотом – французским руководителем предыдущего проекта он выставлял себя прожженным крючкотвором. Он этим гордился, что оставлял везде свои намеки и оговорочки, которые и выуживал из протокола в нужный ему момент и нас учил. «Даже тогда, – говорил он нам, – когда всё по проекту было окончено, Саккот с испугом смотрел на меня: „Ну, что? Что вы еще там вытащите?”». Как позже выяснилось, в действительности всё было не так, он нас запугивал, чтобы на нашем фоне выглядеть решающим и раскованным.
Сам он практически ничего не делал. У него был штат, некий административный аппарат, который носился с бумагами и имел чутье вынюхивать, в какую заграничную поездку можно включить и себя. Конечно, они были вовсе не нужны по делу в поездках, куда необходимые специалисты берутся на счёт, но так уже повелось, что специалисты на общем корабле разобщены и заняты делом. И дальше всё представлялось, как милость аппарата Триера, а он, выезжая за границу, имел руководящий ореол, и в этот раз, когда многие приехали впервые, он прямо-таки выходил из себя.
– Вы что? Почему вы без разрешения вчера болтались по городу? – напрягался Триер. – Вы думаете, всё вам дозволено?
– Как? – отвечали мы. – Мы же ходили с вами вместе.
Оказалось, Триер смотрел на всех, а обращался к Митичкину. Несчастный Митичкин. Ему и так доставалось больше всех: и за минутное опоздание к автобусу; и за то, что, когда все стадом бродили по городу, он остался в гостинице.
– Вы что, приехали на экскурсию?
Триер кричал, словно мы действительно были стадом и решились бежать дружно, не останавливаясь, жадно взирая по сторонам, и только бич пастуха Триера, его сознательность заставляла нас не разбегаться и держаться гуртом.
Собрание неожиданно закончилось, и все оказались свободны, а нам, кураторам экспериментов, досталось к утру написать базовый документ. Мы были в Тулузе всего лишь несколько вечеров. Но в этот, сидя в зашторенном номере гостиницы, я чувствовал себя точно в комнате с матовыми стеклами из рассказа «Пари», куда забросила героев фантазия Александра Гриневского и фирма «Мгновенное путешествие», и я был согласен с писателем, что «непосильно находиться в одном из чудесных уголков Земли, не имея возможности смотреть и быть…». А рядом на площади шумела праздничная толпа.
