Станислав Хабаров - С высоты птичьего полета

Не мы, казалось, разглядывали Большую Одалиску, а она нас. Мы будто в фокус попали, где перемешаны время и место, и всё завязалось общим узлом. И Энгр играл в оркестре города Тулузы, потом там же солировал, потом стал учеником Давида.

Картины, картины, вереницы картин. Горшков вдруг сказал с удручающей деловитостью: «Я в этом вопросе на коне…», – и повёл Триера по Лувру, точно по КИСу [3] почётного визитера, объясняя по ходу содержание и символику картин. Триер спрашивал и старался запомнить, а я отстал. Находясь в окружении шедевров живописи, мне хотелось остаться с ними один на один.

У Моны Лизы ворочалась, не иссякая, толпа. Вспыхивали блицы. Одни прижимали к ушам разовые диктофоны, другие слушали нанятых экскурсоводов. Стекло картин мешало, и нужно было отыскать удобную точку. Туристы стойко переносили трудности. Так велика ещё вера в уникальность и славу картины. Известно, правда, из газет Швейцарии, что в сейфе банка Лозанны заключена выдающаяся пленница – вторая «Джоконда». И в Лувре есть сведения, что Леонардо да Винчи нарисовал два портрета, и скрытый двойник может пошатнуть сегодняшнюю исключительность луврской Моны.

На лестничной клетке вытягивала знаменитый свой торс Ника Самофракийская. Такой собственно я её и представлял: сильное тело, удивительной красоты грудь (грудная клетка), узкие бедра. Вся она – сила и порыв. Только выглядела она здесь не так, как на носу корабля, а словно церквушка, стесненная многоэтажками зданий. Я походил, посмотрел и, пользуясь здешними свободами, забрался на выступ у лестницы, и Ника эффектно открылась мне.

Воспитанный на иллюстрациях, я проскочил было мимо Пуссена. Шедевры прошлого мне представлялись в виде огромных полотен, соизмеримых со славой автора. А тут Никола Пуссен в огромном длинном и самом красивом зале висел где-то посредине целой серией картин размером не больше рабочего чертежа.

Я не знаток и не ценитель живописи. Мне по душе больше фотография. И Пуссен привлекал меня больше как человек необычной судьбы. Он был, мне кажется, сродни Александру Иванову, который жил в той же Италии два века спустя. И тот и другой творили для родной страны, находясь вне её, и были реформаторами живописи, при жизни не признанными у себя. В бальзаковском «Неведомом произведении искусства» героем тоже оказался Пуссен, но названный так в честь великого Пуссена.

Итак, я считал, что живопись по большому счёту просто не для меня.

Со мной она сосуществует как бы сама по себе, не задевая и не тревожа, а просто доказывая, что существует искусство, но менее яркое, чем сама жизнь, а потому требующее снисхождения. Но вот, листая иллюстрированное издание энциклопедического словаря «ПтиЛарус», в картинках, отобранных Ларусом, я открыл созвучную мне красоту. Картины словно поднимали меня и звали в полет вместе с человечеством.

В дальнейшем с Лувром так и повелось: торопливо входишь по неглавной лестнице мимо скромной задумчивой Виктории, поздороваться с Одалиской, к утопленнице, а потом ко всему, чего душе угодно, например в античный отдел, где в одной из маленьких проходных комнат Венера Милосская, и постепенно обходишь её темное тело, чтобы непременно найти свою точку обзора. Или в рубенсовский зал, где огромные заказные полотна Марии Медичи, перекочевавшие сюда из Люксембургского сада… или…

В тот день наша общая встреча группы была назначена у Нотр-Дам. Выскочив из Лувра, я торопливо сделал несколько снимков, и мы спеша отправились на рандеву. Триер безапелляционно изрекал, а мной хороводил бес, и я, не бывая здесь ни разу, повёл, как Сусанин группу, всех. Я рисковал. Мы опаздывали. Я понимал, сколько будет крику, приди мы не туда, но смело командовал: «направо, налево, налево», – и все трусили за мной следом. На присоборную площадь я вывел тогда всех самым оптимальным путём.

Мы бродили потом по эспланаде Инвалидов. Было пусто вокруг, далеко впереди подростки выгуливали огромных псов, в стороне на скамье под деревьями целовались лесбиянки. Триер и Лёня Горшков улеглись на газонную траву и закурили.

– Ложись, – скомандовал мне Триер.

– Нет, – возразил я, словно совершал акт гражданского мужества.

Бесцеремонность Триера рождала во мне страсть противоречия:

– Я и дома на траве не лежу.

Между тем «старшие товарищи» не обращали внимания на меня. Они лежали и курили, образуя живописную группу «Перекур на траве». Триер вдруг взглянул с недоумением на меня, как будто комар об особом мнении объявил или зафилософствовал вдруг.

Потом мы прошли по мосту Александра Третьего до Пти– и Гран-пале. Афиша на нём извещала о выставке мраморных и восковых скульптур: от шестиметровой святого Михаила до тридцатисантиметровой купальщицы.

Триер постоянно изрекал, я возражал. В конце концов мы надоели друг другу.

Дни и ночи

Отсюда, из парижского далека, тулузская жизнь выглядит провинциальной. Это касается и гостиничного интерьера: обои прямо под потолок, их крупный рисунок, свет где-то в стороне, а не над рабочим столом, отсутствие телевизора в номере. В Тулузе телевизор был общий, один, в коллективной просмотровой, а здесь индивидуальный, в номере.

Его включали проснувшись, хотя можно было смотреть всю ночь или в безвременье под утро, когда повторялись зацикленные новости. Важна для нас и синоптическая карта. Она не требует перевода. Местами на ней чернели тучи с пролившимся дождем и облака, из-за которых выглядывало солнце именно в той степени, в какой прогнозировались солнце и облака. Рядом стояли цифры температуры воздуха. Как правило, карту комментировали молодые женщины. Ведущие с ними весело шутили, и погода подавалась легко и весело. Затем начинались последние известия. Раз среди них мелькнуло знакомое: Земля из космоса, ажурная ферма, уходящая в космическую темноту, а рядом неуклюжие фигурки в скафандрах.

Что это было? Проведенный уже после нашего отъезда выход или прежние кадры? В целом «Маяк» готовился в ошеломляющем темпе. В начале 1985 года согласовывались его стратегия и планы. В мае очередной экипаж уже знакомился с аппаратурой, а через месяц она уже ушла на орбиту.

Так что же было теперь? Ведь планировался ещё один дополнительный выход в открытый космос. Неужели его провели теперь без меня? Мы расспрашивали французов. Но нет, это просто была ретроспективная передача. Вспоминали трагедию «Челленджера», наш выход, и в итоге изрекалось лестное: в настоящее время только Советский Союз выводит людей в космос.

Трагедия «Челленджера» оставалась у всех в памяти. В начале года один из четырех американских челночных кораблей «Челленджер» взорвался на глазах потрясенных зрителей через минуту после старта.

«Челленджер» означает – «бросающий вызов». В справедливости его названия никто не сомневался. Рональд Рейган после третьего полета так поздравил экипаж, взлетевший и приземлившийся в ночное время: «Ваш полёт еще раз продемонстрировал надежность и пригодность космических челноков для любых работ в космосе».

«Сегодня утром между 72-й и 75-й секундами после запуска, – сообщили американские агентства, – челночный космический корабль „Челленджер” превратился в гигантский огненный шар и взорвался. Семь членов экипажа, в числе которых была Криста Маколифф из города Конкорд, штат Нью-Гэмпшир, по всей вероятности, погибли. Обломки космического корабля, стоившего 1,1 миллиарда долларов, рухнули в Атлантический океан приблизительно в милях от космодрома, расположенного на мысе Кеннеди…»

Астронавт Джудит Резник с Кристой Маколифф – финалисткой конкурса «Учитель в космосе» – составляли женскую часть экипажа. В ходе этого полета планировалось запустить и снова взять на борт челночного корабля ИСЗ, который должен встретиться с кометой Галлея. Намечался вывод и спутника связи, который стал бы частью коммуникационной системы корабля.

Криста Маколифф готовилась провести два урока по 50 минут из космоса, которые бы транслировались для сотен школ. И вот она погибла на глазах отца, матери, мужа, детей, третьеклассников её класса.

По трагической случайности искорёженный осколок «Челленджера», поднятый после катастрофы с океанского дна, имел надпись «Аварийный выход». Но выхода не было.

Трагедия разразилась именно в тот день, когда Америка добилась выдающегося космического достижения. Автоматический «Вояджер-2» через восемь с половиной лет полета передал на Землю уникальные снимки Урана. На борту «Вояджера» имеется визитная карточка землян – золотая пластинка, послание разумным обитателям космоса. Из-за катастрофы в пилотируемых полетах Америки первоначально был объявлен полугодовой перерыв, но затем последовали взрывы ракет «Титан-34Д» и «Дельта», повлекшие за собой длительный перерыв – на всё время нашего проекта.