Леонид Жуховицкий - Ни дня без мысли
Помимо разных творческих проблем, которыми я занимался в течение жизни, я постоянно видел перед собой две главные задачи, которые, как считал, обязан решить: написать пьесу о Дон Жуане и создать науку о счастье. Пьесу я, слава Богу, написал – о том, как это получилось, расскажу где—нибудь в другом месте. А вот с наукой о счастье вышло не так оптимистично. Я о ней не забывал, нет. Но то ли писательская профессия не слишком располагала к абстрактному мышлению, то ли задуманные повести и пьесы сменяли одна другую, не оставляя достаточного куска времени на необычную работу – но к ней я так и не приступил. По прозе, по драмам, по публицистике разбросаны нитки, из которых, по идее, можно бы что—нибудь путное связать – но кто этим станет заниматься? Уж точно не я: возвращаться к законченному всегда тяжело: как написалось, так написалось…
Тем не менее, не выполненная задача, возможно, самая главная во всей моей жизни, так и висит надо мной. Откладывать на будущее утопично. Написать, как хотелось когда—то, боюсь, сил не хватит. Да и нет уверенности, что именно для этой работы я по уровню одаренности был изначально подходящ. Остается, пожалуй, только одно: собрать вместе разрозненные мысли о человеческом счастье, просто, чтобы не пропали. Чтобы при случае удалось озадачить так и не решенной проблемой кого—нибудь другого. Не имею понятия, что получится. Но, хотя бы для самоуспокоения, надо попытаться.
Итак – что такое счастье?
Счастье – это когда тебе есть, для кого жить.
Счастье – это когда ты можешь достойно встретить входящих в этот мир и достойно проводить тех, кто уходит.
Счастье – когда есть, кому проводить тебя по—человечески.
Счастье – когда тебя не предал ни один из друзей.
Счастье – когда ты сам никого не предал.
Счастье – когда есть человек, которому твоя жизнь нужней, чем тебе самому.
Счастье – когда тебя любят дети и собаки.
Счастье – когда из десяти встреченных женщин с пятью хочется переспать.
Счастье – когда из десяти встреченных женщин нравятся все десять, а переспать хочется с одиннадцатой, которая ждет тебя дома.
Счастье – когда занимаемое тобой место полностью соответствует и твоим желаниям, и твоим возможностям.
Счастье – когда на улице серо, хмуро и дождь, а ты сидишь у окна и пьешь горячий чай с вишневым вареньем.
Счастье – когда идешь на лыжах по снежному полю, а ветер – в спину.
Счастье – когда ветер в лицо, а тебе жарко от азарта.
Счастье – когда, объездив сто стран, ты помнишь, что есть сто первая, в которой ты еще не бывал.
Счастье – когда на полке среди дорогих тебе книг есть одна, еще не прочитанная.
Счастье – когда за спиной много глупостей, но ни одной подлости.
Счастье – когда с друзьями чаще встречаешься на юбилеях, чем на похоронах.
Счастье – когда имеешь возможность не знать, сколько у тебя денег.
Счастье – когда покупаешь все, что хочешь, но зарабатываешь на рубль больше, чем тратишь.
Счастье – когда утром хочется идти на работу, а вечером хочется возвращаться домой (Это не я придумал, это сказал какой—то умный человек – но ведь здорово сказал!).
Счастье – когда каждый день в твоей жизни выпадает хоть минута творчества, все равно, какого: писать роман, печь пирог, играть с ребенком, лечить собаку, сажать клубнику, утешать друга, думать.
Счастье – когда ты свободен, потому, что ничего никому не должен.
Счастье – когда ты должен множеству людей, но не деньги: значит, жизнь была к тебе добра, и ты не можешь ни заболеть, ни, тем более, умереть, потому что за все их добро обязан полностью и с лихвой отплатить добром.
Счастье – когда в твоей душе постоянно звучат стихи или музыка.
Счастье – когда никому не завидуешь.
Счастье – когда никто не завидует тебе.
Счастье – когда губы неподвижны, а кожа говорит с кожей. У Олдингтона это называлось «радость прикосновения». Такое простое искусство – но как же мало людей им владеют…
Счастье – когда даже в глубокой старости умирать не хочется, но и не страшно.
Счастье – когда ты радуешься самому темному дню в году, потому что дальше будет только светлее.
Счастье – когда в начале года ты способен, совсем по Пришвину, пережить подряд четыре весны – весну света, весну воды, весну травы и весну человека.
Хорошее определение счастья дал мой покойный друг Гоша Полонский: «Счастье – это когда тебя понимают».
А когда ты понимаешь? И это счастье: здорово, когда в откровенном разговоре отвечаешь не на фразы, а на мысли собеседника, которые он сам боится сформулировать. Что—то вроде телепатии.
Замечательно определила моя любимая девушка: «Счастье – когда моей любви хватает на недостатки моих близких».
Когда строят щитовые домики, пространство между досками внешней и внутренней стенки заполняют для тепла опилками, стружками и всякой трухой. Может, эти заметки пригодятся будущему исследователю законов счастья хотя бы в качестве трухи?
ПОЧЕМУ Я НЕ СТАЛ ОЛИГАРХОМ
Я не завидую очень богатым людям, никогда их не ругаю и не требую раскулачить. У них своя жизнь, у меня своя. В конце концов, мне ведь тоже предлагали стать олигархом. И если не стал, то исключительно по собственной глупости или лени.
Тогда я жил в доме творчества «Переделкино» и писал повесть о любви, а раза три в неделю ко мне вечерами приезжала юная красавица и скрытно пробиралась в мою комнату через балкон первого этажа. Прекрасное было время! Его не портила даже убогая кормежка с мрачными советскими макаронами толщиной в ружейное дуло.
Как—то наведался приятель с незнакомым парнем, говорившим по—русски прилично, но с сильным акцентом. Оказалось, журналист из Будапешта. У гостей было вполне конкретное предложение. Мне показали газетку на венгерском, всю состоявшую из коротеньких текстов в рамочках разного формата, и объяснили, что это бесплатная газета платных объявлений: она давно выходит в Будапеште и приносит очень солидный доход. Идея была – создать подобную газету в Москве. Тогда, в начале девяностых, ничего подобного в столице не было, хотя потребность в рекламе росла буквально с каждой неделей.
– Ну, а я при чем?
– А ты будешь главным редактором.
– Объявления сочинять?
– Да ничего ты не будешь сочинять. И, вообще, ничего делать не будешь. Мы сами знаем, что надо, и людей уже подыскали. А ты раз в месяц сходишь к какому—нибудь начальнику и подаришь свою книжку с трогательной надписью.
Писательская спесь сродни дворянской: умру с голода, но блинами торговать не стану. Я отговорился повестью, мифической командировкой на год, еще чем—то, и вечером похвастал любимой девушке, как ловко я отделался от дурацкого предложения. А примерно полгода спустя в Москве появилось новое издание, сперва серое, потом красочное, толстенное, с молниеносно вспухшим тиражом. И за крохотное объявление в рамочке там стали брать тысячу долларов. И глава этого издания вскоре купил огромную квартиру в центре Москвы, дом на Рублевке, начал ездить на «Мерседесе» с охраной, а его заработки стали предметом даже не зависти, а легенд. Зато я закончил повесть, очень неплохо провел время, и лишь потом осознал, какую роскошную возможность упустил. Но сожаления не почувствовал, возможно, просто по глупости.
Вообще, в жизни я постоянно упускал свои шансы. Я, например, крайне редко посещал разные писательские тусовки, где в неформальной обстановке распределялись литературные должности и всякие блага. Дело в том, что я не любил много пить, не любил, когда накурено, и терпеть не мог весь вечер толочь воду в ступе ради короткого разговорчика с кем—нибудь нужным. Еще я не сумел вовремя вникнуть в мудрое Фамусовское «А главное – пойди—ка послужи». Не служил! Мой соученик по Литературному институту, в отличие от меня, вник и двадцать два года служил в важном издательстве, как тогда говорили, «сидел на поэзии». Он регулярно издавал влиятельных коллег и, в конце концов, высидел в своем отделе и секретарскую должность в Союзе писателей, и Ленинскую премию, и звание Героя соцтруда, и большую дачу в Переделкино, где живет до сих пор и, вспомнив свое крестьянское происхождение, разводит кур – занятие, кстати, нравственно чистое и общественно полезное. А я не ходил даже на официальные литературные совещания, хотя именно там начальство, присмотревшись к присутствующим, решало кадровые вопросы.
При этом я вовсе не был бессеребренником, и от престижной премии, больших денег или большой дачи отказываться бы, конечно, не стал. Просто на вращение в кругах и сферах у меня не хватало времени – порой и пошел бы, но, как назло, именно на этот час выпадало очередное свидание, менее полезное, но более приятное. А поскольку свиданий было много, щель для карьеры между ними никак не возникала. Одна моя приятельница как—то бросила раздраженно: «Ты хоть думаешь о чем—нибудь, кроме баб? Если тебя вызовут в КГБ, ты и туда на всякий случай захватишь презерватив».
