Николай Плахотный - Великая смута
Характер трудовой деятельности, – как, впрочем, и соответствующий род войск (точнее, принадлежность к оному) накладывает неизгладимый отпечаток на личность. По версии Миргородского, пушкари всегда дружили с математикой. Значит, при необходимости применяли математические правила к делам житейским, хозяйственным. Кроме того, была им свойственна неторопливость, медлительность. Впрочем, до поры, до времени. Эту свою теорию Миргородский проецировал не только на давних предков, но и на наших современников. Отсюда и следовало: дескать, иловцы по натуре тугодумы, зело тяжелы на подъем.
Помню, районное начальство искоса поглядывало на «музейщика» Миргородского за то, что он как бы оправдывал консервативные настроения пушкарей, которые резко отрицательно относились ко всему новому, передовому. Даже и теперь упрекают моих земляков: они-де медлят с реформированием своего колхоза по новейшей схеме рыночных отношений, которые апробированы во всех цивилизованных странах. Опять вроде бы наши пошли не в ту степь!
Ветераны коллективизации еще помнят, что Иловка считалась очень трудным селом по части обобществления собственных средств производства. Рассказывают, что здесь была весьма мощная прослойка кулачества, едва ль не треть крестьянских хозяйств. Их безжалостно выкорчевали и разметали по белу свету. И все равно коллективизацию в данной местности провели с грехом пополам и позже остальных в Алексеевском районе. Только к 1934-м году.
Но вот жизнь снова дала крутой поворот. Дана была с верхов команда: разбирайте землю по дворам. Пожалуйста, разводи на своем подворье любую скотину и сколько хочешь. Хоть озимых крокодилов, хоть страусов. Ничего и никому не возбраняется. Свобода, значит, полная! Слышно, в других колхозах имущество и скот в один момент растащили по дворам, разбазарили. Потом общественное – бесхозное – добро профукали, прогуляли. Теперь же бедствуют. Локти собственные кусают. И попутно матерят власть.
А в Иловке все еще живут по-старому. О приватизации и разделе колхозной собственности и разговора нет. Я пытался вызвать своих друзей и приятелей на откровенность: почему тянете волынку? Экономист Белоусов ответил уклончиво:
– Нет пока острой необходимости. – Почесав за ухом, добавил: – Наши еще душой, похоже, не созрели. Сам же знаешь – пушкари!
Поди-ка разберись в мужицкой душе. Нет у нее ни дна, ни покрышки. Мы же лезем в нее с казенным аршином. Особенно начальство. Оно ведь всегда шагает в ногу со временем. И даже опережает оное.
Костерок наш почти померк. Месяц скрылся за горизонтом.
– Не пора ль на боковую? – раздался голос Демьянова с командирской ноткой.
Мы все разом поднялись и замерли, словно завороженные. В глухом урочище, среди ночи откуда-то взялась песня. Звучали женские голоса. Но сколько? Не разобрать. То слышался дуэт, то одинокий, соборной чистоты голос. В то же время можно было спорить, что рядом, в лесополосе расположился целый академический хор.
Туман яром,Туман долиною,За туманом ничего не видно.Только видно,Только видноДуба зеленого.
Каждая песенная строка повторялась дважды, но песня от того не проигрывала. Слушать было нескучно.
Егор шагнул в темень, бросив на ходу:
– Что выделывают! Думают, небось, что в целом мире одни.
Под тем дубомКриница стояла.В той кринице,В той крини-и-ицеДевка во-оду бра-а-ала.
Голоса были истинно ангельские. Заранее было жаль, что вот-вот кончится фантастическое чудо, и мы не увидим лиц поющих.
Оказалось, похожие мысли тревожили не только меня. Раздался легкий щелчок, и из фары мотоцикла вырвался ослепительный сноп света. Пение оборвалось на полуноте. Слышался лишь скрип тележных колес.
На освещенную поляну вышли кони, тащившие тяжелый «пульман» – колымагу военного образца, на коих пушкари некогда возили снаряжение и прочие артиллерийские причиндалы. Егор повернул фару, высветив две съежившиеся женские фигуры.
– Ой, не балуйте!
– Мы-то думали, вас там не менее ста душ, – игриво проговорил Иван Михайлович. – Со свадьбы, что ли?
– Кабы со свадьбы, – ответили строго. – С пасеки. Мед вот везем.
В пульмане произошло движение, шепот, звяканье посуды.
– И кто же там еще с тобою, тетя?
– Унучка. Кто ж еще!
– И это вы на пару такую самодеятельность развели?
– Ага. Трудно ль умеючи.
Разговор был легкий, шутейный.
– Танька пристала: «Научи, ба, старым песням». В школе у них кружок сформировался, чтоб песни казацкие сполнять. Так я у них за репетиторшу. А вы, мужики, возьмите на пробу медку. Только что из улья.
Из горячих рук я принял тяжелую трехлитровую банку.
– Куда столько!
– В город повезете.
– Да мы же иловские.
– Гля, соседи значит. И кого же караулите?
– Просто косари.
– Что-то припозднились. Ну да высокой травы вам.
По очереди мы приложились к банке. Мед был еще теплый, духовитый. С кислинкой. С привкусом цветочной перги. Его пьешь и пить хочется.
Наконец мы угомонились. Во второй раз легли.
– А ведь тетка-то – наша родня. Нашей мамки двоюродная сестра. В Глуховке живет. Да в нашей-то местности мы тут, почитай, все свояки. Вишь, в потемках аль с испуга и не признала, – бормотал Егор уже засыпая.
В трудах праведных целый месяц прошел. Но я о том нисколько не жалею.
А мысль: перебраться к своякам в Иловку зудит в голове. И покоя не дает. Может, и правда решиться?
КОЗЕЛ И ОВЦЫ
– Веч-веч-веч! – мягко, ласкательно взывал Колядин в темное чрево кошары. Сгрудившиеся у противоположной стены овцы глядели отрешенно. Будто и не к ним обращались. Бригадир достал из полевой сумки обмусоленный сухарь. Но и приманка не помогла. Отара боялась подвоха. Таскать же баранов силком – намаешься. Ведь впереди была еще та работенка – стрижка.
– Подавай, Пахомыч, своего Инициатора, – хмуро сказал Колядин сидевшему в холодке сторожу. При этом криво усмехнулся.
Инициатор – кличка колхозного козла.
По рассказам, родился он в Мухоудеровке, в семнадцати верстах от села Подсереднего. Жил у дедушки Ильи. Дедок тот вдовствовал, мыкался один-одинешенек. И незаметно перевел всю домашнюю живность. Остались, как в той сказке, кот да козел. От козла, известно, ни шерсти, ни молока, ни мяса. Поначалу-то старый терпел возле себя иждивенца, потом, махнув рукой, отпустил на все четыре стороны.
На воле у бездомного открылся природный талант. Да какой! Стали козла приваживать хозяева, у которых были козы. Тут уж дедушка предъявил на бомжа права собственника. И ему за каждый «случай» кое-что перепадало: не трояк, так пятерочка.
Так они и жили. Стихийный кооператив неожиданно распался. Помер дедушка. А наследники без лишних разговоров прогнали козла в степь. Долго, видать, бедолага скитался по ярам да буграм, пока не занесла его нелегкая в наше Подсереднее, к тому же при странных обстоятельствах.
В жаркий полдень на общественное стадо напали злыдни оводы. Разогнали они по буеракам и логам обезумевших коровушек. Пастухи вскочили на верховых лошадей. Куда там! Нет стада. А на ферме доярки нервничали, места себе не находили. Ругали всех подряд, начиная с председателя. Между тем, солнышко клонилось уже к закату, буренок же и духу нет. И вдруг чудо! К МТФ своим ходом, без пастухов двигалось стадо, ведомое чужим обшарпанным козлом.
Подсередненцы – народ юморной. Однако к этому происшествию отнеслись с подобающей серьезностью. Соответственно и решение было принято неординарное. За оказанную сельскому обществу услугу пришельца оставили при ферме, выделив персональное место на конюшне. Здесь и нашел его один мужик из Мухоудеровки. Заодно поведал козлиную биографию и обнародовал настоящее его прозвище – Инициатор.
За теперешней круговертью интерес к личности рогатого уникума заметно поослаб. Да вдруг, паче чаяния, он в деле сгодился.
В осенний промозглый день на МТФ случилась напряженка. Колхоз получил выгодный заказ, имевший, между прочим, еще и политическую подоплеку. Возникло поветрие: демократической России обидно, дескать, потреблять закордонное мясо. Да к тому же, понимаешь, еще и от бешеных коров. Начальство идейку быстро подхватило и разослало по всем селам чувствительную телеграмму: «Гоните мяса, кто сколько сможет».
Прямо с утра в Подсереднее прибыл спецтранспорт международного стандарта. Но возникла закавыка. Старенькая погрузочная эстакада не соответствовала габаритам пришлых тяжеловозов. Пастухи наскоро соорудили своего рода турусы. Один вид их отпугивал скотину. Животные упирались, не желали взбираться на пугающую верхотуру. Несколько коров поскользнулось, поломав себе ноги и хребты. Тут же пришлось прирезать. Остальные, почуяв кровь, заартачились, совсем озверели. Тут кто-то и предложил использовать для пользы дела обленившегося Инициатора. Известно, стадные животные безотчетно доверяются козлам, готовы идти за ними в огонь и воду.
