Всеволод Соловьев - Современная жрица Изиды
И вотъ, не смотря на все это, выдвигая лишь нѣсколько тамъ я сямъ надерганныхъ моихъ фразъ, смыслъ которыхъ выясняется изъ разсказанныхъ мною обстоятельствъ и прямымъ, логическимъ сопоставленіемъ съ ними моего доказаннаго образа дѣйствій, — г-жа Желиховекая осмѣливается дѣлать прозрачные намеки на то, что я былъ какъ будто сообщникомъ Бдаватской и преслѣдовалъ какія-то таинственныя, предосудительныя цѣли. Г-жа Желиховская, снова, очевидно, доведенная мною до „безумія“ или „полубезумія,“ увѣряетъ, что она и доказала бы это… да уликъ нѣтъ!..
Во всякомъ случаѣ странный сообщникъ, который ни отъ кого не скрываетъ своихъ подозрѣній, недовѣрія и, окончательно убѣдившисъ въ обманахъ, — раскрываетъ ихъ, подвергая этимъ себя разнымъ крупнымъ непріятностямъ и мщенію изобличенныхъ шарлатановъ!!
Ну, а вотъ что такое теперь она, эта самая г-жа Желиховская, послѣ такого письма ея отъ 27 октября 1884 года и съ тѣхъ поръ какъ она стала прославительницей Блаватской, признала ея „дѣло“ великимъ, а ея теософію — высокимъ и чистымъ ученіемъ?? Она, видите ли, заблуждалась, а теперь прониклась святостью своей сестры и ея ученія! Однако все-таки чтожь это за „преступленіе“, котораго просила отъ ея сестринской нѣжности Блаватская?? чего „безсовѣстнаго“, „безчестнаго“ она отъ нея хотѣла?? Понятіе о „преступленіи“, о „безчестности“, о „нравственной гибели“ можетъ быть неясно для ребенка, а не для женщины, богатой жизненнымъ опытомъ, какою уже была въ 1884 году г-жа Желиховская! Наконецъ и „этотъ величайшій христіанинъ и умнѣйшій человѣкъ“, на своемъ смертномъ одрѣ умолявшій ее не поддаваться просьбамъ Блаватской — не могъ ошибаться въ значеніи предмета!.. Дѣло, очевидно, было не шуточное, а „тяжкое“ — и поэтому тогда между Блаватской и ея сестрою — кромѣ ихъ сестринской любви, „заставлявшей закрывать глаза на многое“, все было — рознь.
Только въ маѣ 1886 года, въ Эльберфельдѣ, произошло между сестрами внезапное и полное единеніе. Онѣ, ко взаимному удовлетворенію, очевидно, хорошо договорились, договорились крѣпко. Г-жа Желиховская вѣроятно исполняетъ этотъ договоръ, по мѣрѣ своихъ силъ пропагандируя нынѣ въ Россіи славу Блаватской не какъ талантливой писательницы, а какъ создательницы теософическаго общества, провозвѣстницы „высокаго и чистаго ученія“, „новаго откровенія, полученнаго отъ махатмъ тибетскихъ“.
Ни мнѣ, да и никому не было бы дѣла заглядывать въ душу г-жи Желиховской — для постороннихъ людей это не представляетъ интереса. Но вѣдь вотъ она объявляетъ, что въ „теософическомъ дѣлѣ, о которомъ она писала, пишетъ и будетъ писать въ Россіи“ — все чисто, высоко и прекрасно, что оно представляетъ собою какое-то міровое движеніе съ великой будущностью. Говоря такъ, она очевидно (ибо иначе молчала-бы) силится привлекать къ этому великому дѣлу если не умы, то сердца русскихъ людей. А потому естественно и законно, — и ужь вовсе не ради какой нибудь личности или желанія причинить непріятность г-жѣ Желиховекой, — громко спросить ее: „чтожъ это, однако, за „преступленіе и «безсовѣстное дѣяніе,» которыя она вдругъ таинственно примирила съ посильной своей пропагандой неотеософіи? Вопросъ, безспорно заслуживающій общаго вниманія, если неотеософія и ея развитіе имѣютъ общественное аначеніе.
А они его имѣютъ.
Люди могутъ быть самыхъ различныхъ міровоззрѣній; можно быть христіаниномъ того или иного исповѣданія, магометаниномъ, буддистомъ, язычникомъ, матерьялистомъ. Но нельзя, оставаясь честнымъ человѣкомъ, равнодушно относиться къ явнымъ, доказаннымъ «обманамъ» въ религіозно-нравственной области. Нельзя, видя пропаганду такихъ обмановъ, молчать, зная въ чемъ тутъ дѣло.
Всякоѳ «движеніе» неизбѣжно имѣетъ связь съ умственными и нравственными свойствами своего перваго руководителя и его помощниковъ. Въ «неотеософскомъ дѣлѣ» это особенно бросается въ глаза — оно все окрашено цвѣтами Блаватской и ея клики. Познакомиться съ Блаватской и Ко — значитъ познакомиться съ «сущностью теософическаго общества». Именно такъ на это всегда и смотрѣли всѣ, заинтересованные предметомъ, начиная съ цѣлаго общества англійскихъ ученыхъ и изслѣдователей исихическихъ явленій. Эти ученые не боялись и не боятся обвиненій въ глупости и бабьемъ легковѣріи за то, что они наряжали коммиссіи и разслѣдовали каждый «феноменъ» и каждое дѣйствіе Блаватской, желая узнатъ, дѣйствитсльно узнать — «нѣтъ ли какой-нибудь истины средй многихъ обмановъ». Западпо-европейскіе ученые видно вообще «ужасно отсталые и неумные люди въ сравненіи съ нѣкоторыми анонимными и иными сотрудниками нашихъ газетъ»!!!
Несмотря на это я тоже не боюсь «господъ анонимныхъ и иныхъ сотрудниковъ», какъ бы они ни считали для себя «удобнымъ» смотрѣть на мою «Современную Жрицу Изиды» и на меня лично.
Я сдѣлалъ то, что долженъ былъ сдѣлать.
V
Клевета въ печати
Весьма неискусно лавируя у черты, гдѣ оканчивается юридическая безнаказанность и начинается уголовная отвѣтственность, г-жа Желиховская пишетъ по поводу засвидѣтельствованнаго присяжнымъ переводчикомъ въ Парижѣ перевода на французскій языкъ «исповѣди» Блаватской (стр. 230–234, 241 «Изиды»). Это странное упорство (нежеланіе мое высылатъ изъ Россіи копіи — разъ всѣ документы были оставлены въ Парижѣ именно для того, чтобы заинтересованные могли ихъ видѣть (см. 258–259 стр. «Изиды») лишило меня возможности оправдать г. Соловьева, доказавъ, что все дѣло въ недосмотрѣ, въ ошибкѣ переводчика, а всѣхъ поголовно защитниковъ сестры моей заставило предположить самое худшее. Онъ меня поставилъ этимъ въ безвыходное положеніе и въ необходимость признать его виновнымъ не въ одномъ легкомысліи, какъ я до тѣхъ поръ думала… подлогъ, въ которомъ обвиняли и обвиняютъ его разбиравшіе это дѣло — обвиненіе постыдное (стр. 150 брошюры)… Гебгардъ былъ совершенно правъ, увѣряя, будто Е. П. утверждала, что переводъ ея письма г. Соловьеву невѣренъ. Онь могъ бы еще прибавить, что это и я утверждаю (стр. 145 брошюры).
Дальше будетъ видно, изъ письменнаго показанія свидѣтеля, избраннаго самою г-жей Желиховской и на котораго она указываетъ въ своей брошюрѣ, что она разсказывала даже всѣ подробности совершенія мною этого якобы подлога. Здѣсь, въ брошюрѣ, она не разсказываетъ этихъ подробностей; но дѣло отъ этого ничуть не измѣняется. Изъ приведенной выписки все и такъ ясно. 0 моемъ «легкомысліи» или «ошибкѣ переводчика» не можетъ быть рѣчи. Кто-бы ни дѣлалъ эти переводы — я, либо другой, — это безразлично, разъ на оригиналѣ и переводѣ приложены штемпеля присяжнаго переводчика и его удостовѣреніе. За вѣрность перевода, за вѣрность смысла каждой фразы отвѣчаетъ не переводившій, а только присяжний переводчикъ, оффиціально засвидѣтельствовавшій переводъ и заштемпелевавшій оригиналъ, съ которымъ онъ сличалъ его. Отвѣтственность этого присяжнаго переводчика велика передъ закономъ во всѣхъ государствахъ. Значитъ переводы, провѣренные, заштемпелеванные и засвидѣтельствованные присяжнымъ переводчикомъ парижскаго аппеляціоннаго суда, извѣстнымъ лингвистомъ, знатокомъ русскаго языка Жюлемъ Бэссакомъ-не могутъ быть невѣрными.
Если въ подобномъ переводѣ дѣйствительно (какъ говоритъ г-жа Желиховская) пропущена существенная фраза, то нельзя даже предположить, что она оказалась зачеркнутой на оригиналѣ, ибо въ такомъ случаѣ присяжный переводчикъ отмѣтиль бы это. Значитъ — или переводъ его сдѣланъ съ поддѣлънаго оригинала, или въ самомъ переводѣ, уже по его засвидѣтельствованіи, совершено уничтоженіе этой фразы. Третье предположеніе заключается въ томъ, что какъ на подлинномъ оригиналѣ, такъ и на невѣрномъ переводѣ находятся поддѣльньые штемпеля и поддѣльное засвидѣтельствованіе (именно объ этомъ разсказывала г-жа Желиховская, какъ будетъ видно изъ письма полковника Брусилова).
Во всѣхъ трехъ причинахъ невѣрности перевода, разъ этотъ переводъ дѣйствительно невѣренъ, подлогъ не подлежитъ никакому сомнѣнію.
Г-жа Желиховская печатно, на страницѣ 145 своей брошюры, «утверждаетъ», что переводъ невѣренъ и ужь одной этой фразой обвиняетъ меня въ подлогѣ!
Всѣ ея дальнѣйшія разсужденія, выгораживаніе себя и даже, въ одномъ мѣстѣ, внезапный переходъ отъ утвержденія къ предположенію — не могутъ имѣть никакого значенія. Разъ напечатана фраза о томъ, что она утверждаетъ невѣрность перевода (отсутствіе въ немъ фразы: я пойду на ложь (стр 140), — я обвиненъ въ подлогѣ, обвиненъ ужь не изъ-за угла, ужь не словесно передъ людьми, которые повѣрятъ на-слово, безъ всякихъ доказательствъ, которые не задумаются вести дальше, тихомолкомъ, подъ полой, это отвратительное обвиненіе… Я обвиненъ печатно, во всеуслышаніе, въ самомъ грязномъ преступленіи.
Ну что-бъ я дѣлалъ, еслибъ г-жа де-Морсье, у которой въ Парижѣ хранились всѣ эти документы, какъ нибудь ихъ уничтожила, подумавъ, что ужь теперь не всплыветъ эта исторія и что они больше не нужны!?
