Сестра-отверженная - Одри Лорд
Я смотрела, как мимо нас проезжает вся эта промышленность, и тут, в этом автобусе по дороге в Самарканд, мне стало ясно, что эта страна не столько индустриальная, сколько работящая. Во всем здесь чувствуется дух усердного и плодотворного труда, и это очень располагает. Более того, я узнала, что область между Ташкентом и Самаркандом когда-то была известна как «голодная пустыня»[17], потому что здесь никогда не было дождей, и хотя земля здесь плодородная, она была покрыта слоем соли. Расцвести эту местность заставили технология выведения соли, тяжелый труд человеческих рук и инженерное искусство, и она действительно цветет. Ее теперь возделывают, в основном засевают хлопком. Здесь живут люди, проложены длинные оросительные каналы и трубы, которые питают деревья в городах и колхозах. Весь Узбекистан производит стойкое впечатление освоенной пустыни, приносящей щедрые плоды. Позже, когда после праздничного обеда мы направились на юг, мы остановились в оазисе, и я сорвала несколько пустынных цветов – маленьких цветов c низеньких кустиков, которые росли в песке. Я попробовала один из них на вкус просто так, и он оказался настолько соленым, насколько сладкой бывает жимолость. Словно сама земля всё еще производит соль, добавляя ее во всё, что она рождает.
Очень красив мрамор во всем Узбекистане. Лестницы в гостиницах, а иногда и улицы отделаны чудесным розовым и зеленым мрамором. Это было в Ташкенте, название которого означает «Каменный город». Но по пути из Ташкента в Самарканд я не видела никаких камней или скал вдоль дороги. Не знаю почему, если только от того, что это освоенная пустыня. Дороги были отличные и широкие, что, конечно, необходимо для постоянно курсирующих туда и обратно грузовиков и тяжелой техники.
Еще одно теплое приветствие ожидало нас в Гулистане, что означает «голодная пустыня»[18]. Но теперь здесь деревня роз. Мы посетили колхоз, заглянули в один из домов, посмотрели детский сад. Дом женщины, к которой мы зашли, впечатлял, как я сказала позже кому-то за обедом, когда меня спросили, что я думаю. Я сказала: «Она живет лучше меня», – в некоторых отношениях так и есть. Колхоз в Гулистане, который называется «Ленинград»[19], – один из богатейших колхозов района. Я никогда не узнаю имени той доброй молодой женщины, которая пригласила меня в свой дом, но и не забуду ее. Она подарила мне его гостеприимство, и пусть мы не говорили на одном языке, я почувствовала, что она такая же женщина, как и я, так же мечтающая о том, чтобы все наши дети жили в мире на своей земле и чтобы труд их рук приносил добрые плоды. Через Хелен она рассказала о своих троих детях, один из которых еще грудной младенец, а я рассказала ей о своих двоих. Я говорила по-английски, а она – по-русски, но я ясно ощущала, что наши сердца говорят на одном языке.
Несколько дней спустя в Самарканде я снова вспомнила о ней, когда мы с Фикре, эфиопским студентом из Университета имени Патриса Лумумбы, пошли за покупками на рынок. Помню, на рыночной площади к нам подошла женщина-мусульманка и подвела ко мне своего маленького сына, спрашивая Фикре, есть ли и у меня тоже маленький сын. Она сказала, что никогда раньше не видела Черных женщин, что она видела Черных мужчин, но никогда не видела Черных женщин и что ей так понравилось, как я выгляжу, что она захотела показать мне своего сына и узнать, есть ли и у меня сын. Мы благословили друг дружку, обменялись добрыми словами, и она ушла.
В Самарканде была отлично образованная и красноречивая молодая азиатская женщина, студентка-антропологиня, как она рассказала, которая вела для нас экскурсии в музеях и делилась с нами своими обширными знаниями по истории. В вечер нашего приезда в Самарканд и на следующий день, когда мы смотрели музеи, я ощущала, что очень многого мы не видим. Например, мы прошли мимо витрины, где лежало несколько монет, и я узнала в них древние китайские, потому что я использовала такие же для гадания по «Книге Перемен»[20]. Я спросила нашу экскурсоводку, из Китая ли монеты. Она посмотрела так, будто я грязно выругалась. И ответила: «Нет, они отсюда, из Самарканда». Очевидно, что монеты попали сюда через торговлю, в этом и было дело, но, конечно, я не могла прочитать объяснение на русском под витриной, а она, по всей видимости, оскорбилась тем, что я сказала слово «Китай». Все женщины, которых я здесь встречаю, словно излучают чувство защищенности и сознания собственной силы как женщин, как производительниц и как людей, и это очень воодушевляет. Но в то же время я ощущаю в них какую-то твердокаменную косность, неготовность задавать и даже слышать вопросы, что пугает и огорчает меня, так как кажется разрушительным для прогресса как процесса.
Мы прибыли в Самарканд около половины десятого вечера, утомленные насыщенным днем. Мы попали на главную площадь как раз вовремя, чтобы успеть на последнее световое представление у могилы Тамерлана. Чем меньше об этом будет сказано, тем лучше. Но на следующий день мы с Хелен и Фикре сбежали с экскурсии из очередного мавзолея на рынок через улицу. Это было очень приятно и приободрило меня, как и всегда. Люди на рынках находят способ добраться до сути: у меня есть то, что ты хочешь, у тебя – то, что хочу я.
Изразцовые гробницы и медресе (древние школы)[21] Самарканда поистине прекрасны, затейливы и исполнены тишины. Для их восстановления была проделана невероятно кропотливая работа. Проходя по этим местам, я всем своим существом чувствовала тишину и неподвижность, зная, что здесь похоронено так много истории. В гробнице Биби, любимой жены Тимура[22], я нашла два пера, и мне показалось, будто я пришла туда, чтобы найти их. У гробницы Биби красивые минареты, но сама гробница никогда не использовалась. И мечеть никогда не использовалась[23]. Говорят, что Биби была любимой женой Тамерлана и он «любил ее всем сердцем». Но ему приходилось много уезжать в походы, и он покидал ее так часто, что разбил ей сердце, и она умерла. Когда он вернулся и узнал о ее смерти, он был очень расстроен, ведь он так сильно любил ее, и поклялся, что
