Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6330 ( № 26 2011)
– Насколько продуктивно для вас общение с авторами?
– На двести процентов. Литва меньше Московской области, но это – страна. В ней несколько этнических зон, и я всю жизнь стараюсь гнездиться в одном её сельском углу – это северо-восток Литвы – Аукштайтия. Там в употреблении много местных словечек, особенно полонизмов, некоторые так походят на русские, но часто несут противоположное значение, и я на этом всё время попадаюсь. Когда разыгрывается воображение, любой нелепости находишь объяснение. Слово понял неверно, остальное додумал, а дальше всё объясняется через него, а потом выходит, что исковерканы текст и контекст и надо всё исправлять.
– Как вы выбираете текст для перевода? Чаще вам заказывают или вы обращаетесь в издательство с предложением, или автор к вам обращается?..
– Надо провести грань: жизнь до 1993 года и после. Тогда были заказы, но мало кто откликался на твои предложения. Сейчас – практически никаких платных заказов, всё качественно другое. Если наложить две эти реальности одна на другую, совместятся десять процентов, и они самые лучшие. Теперь так: прочитал текст, и начинаешь его переводить, независимо от того, есть заказ или нет. До 1993-го такое тоже бывало, но работа по договорам отнимала свежесть и время, ведь надо было заработать на жизнь – у меня довольно рано появились дети. Так мы и жили – то пусто, то густо.
– Как сейчас обстоит в Литве дело с художественным переводом с литовского на русский и наоборот?
– В самой Литве? Практически никак. Недавно таллинский журнал «Вышгород» решил представить на своих страницах современную антологию литовской литературы по-русски. Ведь эстонцев, знающих литовский язык, практически нет. На бытовом уровне – в магазине, на пляже – поговорить по-русски могут многие, но перевести серьёзную прозу – уже никак. Так что русский язык в очередной раз исполнил роль средства межнационального общения. Но боюсь, что через десять–пятнадцать лет и с русскими переводами там будет то же самое – голое поле. К этой ситуации я сам в какой-то степени причастен. С 1991 по 1996 год я вёл в Литературном институте семинар переводчиков с литовского языка. Сейчас одна из бывших моих студенток переводит нехудожественные тексты с немецкого, двое уехали в Вильнюс, четвёртая – то ли в Баку, то ли в Ереван. Занимаются достойными делами – рожают и воспитывают детей.
– Ваша семья была связана с литературой?
– Я сын двух учителей русского языка, они всю жизнь преподавали. Отец родился в Одессе, мама – в Ташкенте, в 1930-м они попали в Москву, где впоследствии я и появился.
– Что для вас перевод?
– Могу красиво сказать: форма самопознания. Часто, читая стихи, мы ленимся понять, почему они нас так потрясли. Что здесь работает? Когда переводишь, без этого нельзя. Через три-четыре года после того как я начал серьёзно переводить, понял, как меня это затягивает. Вот сейчас сяду за стихотворение и начну разбираться: что тут за рифма такая? Какие гласные-согласные соседствуют? Есть замечательный признанный поэт, на поколение моложе меня, – Айдас Марченас. У меня была мечта, которая отчасти осуществилась, – перевести и издать его книжку. Он очень сложный поэт, великолепно владеет традиционными формами стихосложения, выпустил книгу сонетов и при этом абсолютно современный – издал две или три книги верлибров, в которых я ничего не понимаю. Он мне диагноз поставил (считаю, польстил): «Ты, видимо, вбираешь стихотворение в себя, делаешь паузу и пишешь своё на эту тему». С ним, наверное, так и получилось: я проводил текстологический анализ его стихотворений, как кроссворд их разбирал, наверное, полтора года.
– Интересны ли вам мемуары переводчиков или рассказ о том, как тот или иной ваш коллега работал над текстом?
– Такие вещи я читаю с наслаждением, но их нужно разыскивать. Степень точности в описании передачи профессиональных тонкостей – великое искусство. Когда в 1969 году я прочитал стихотворение Мартинайтиса, возникло ощущение, что меня ударили по голове: не перевести – оно соткано из намёков. Прошло лет двенадцать, и я стал к нему подбираться с разных сторон и в какой-то момент перевёл. Это было очень трудно. Тогда у меня возникла идея этот процесс описать – как я почти пятнадцать лет возвращался к нему, менял слова и окраску и ничего не получалось. Трудно описывать чувства и состояния, а тут надо объяснить, почему поставил именно это слово. Анатолий Михайлович Гелескул – большой шутник. Как-то я к нему пришёл и вижу: в раскрытой тетради что-то написано его мелким почерком. «Кого ты переводишь?» – спрашиваю. «Хименеса». – «Ну и как?» – «В общем, перевёл, осталось только все слова заменить». У меня постоянно такое же ощущение: интонационная фактура поймана, а слова никуда не годятся.
– Можете описать процесс перевода? Вначале делаете черновик, а потом работаете с каждым словом или как?..
– Процессы перевода стихотворения, рассказа или драмы – очень разные. Перевод стихотворения – почти акт любви. Сейчас, когда за это ничего не платят, могу себе позволить переводить только самое-самое любимое. Дожидаясь нужного момента, хожу-хожу, прокручиваю в голове варианты, а за столом сижу только, если слова меняю. Когда не спится, навязчивая фраза вертится в голове, надо её забыть, отвлечься, иногда это помогает. К переводу прозы можно приступать, только полюбив текст, несколько раз прочитав его и почуяв суть. Почти всю жизнь я переводил живых авторов: показываешь ему перевод и, если он испытывает интерес, то обычно включается и начинает так или иначе тебя шерстить. А были случаи, когда замечательным писателям это было совершенно неинтересно. Для меня это плохо. Мы ведь живём в разных телах, среди разных людей и культур, не знаю, возможна ли тут удача с первого раза, как в коротком стихотворении.
– А драматургию как переводите?
– Это я люблю больше всего, недавно стал этим заниматься. И тут мне помог Марюс Ивашкявичюс. Работать и дружить с ним – чрезвычайно интересно. А познакомились мы очень забавно. К 1998 году я уже долго был в каком-то глупом кризисе, бросил писать и переводить, надоело. Сидел три года, устроился завхозом к приятелю-биологу в Московский университет, и вдруг меня, вот как сейчас, кто-то ковырнул: «Хочешь съездить в Комарово на писательский семинар?» Семинар назывался NordWest – для писателей стран Балтийского моря: Германия, Швеция, наши республики, Россия и Финляндия. Я до этого не был в Комарове, поехал, и меня посадили в столовой с двумя литовцами, посчитав, что мы с ними наверняка заодно. Одному двадцать три года, другому – двадцать пять, я для них – обломок проклятого прошлого. Четыре дня просидели и разговорились. И вот парень – я никак не мог запомнить, как его зовут, – говорит: «А почему вы не работаете? Человек в долгу перед своим делом. Если я брошу писать, тот бросит мыть посуду, что же будет?..» Я ему: «Писать – одно, мыть посуду – другое, а переводить – третье» – и пошутил довольно злобно: «Вы пишите так, чтобы захотелось вас переводить». А он: «Мы-то пишем, но вы ведь даже не читаете...» В общем, мы с ним немного повздорили и разошлись. Проходит пять лет, приезжаю в Вильнюс на очередной юбилей литовской революции, меня как старого большевика зовут на все эти праздники. Прихожу на какое-то заседание, а там, как в самые советские годы, с трибуны несётся: «Ненависть пылает в наших сердцах к этому клеветнику, порочащему всё самое святое». И говорят про произведение, которого я не читал. Спрашиваю соседа: «Что случилось?» «Ивашкявичюс написал роман, «Зелёные», про послевоенную классовую борьбу. Все о нём говорят». Прочитал я роман и тут же его перевёл – совершенно потрясающее произведение. Потом его сокращённый вариант был напечатан в «Дружбе народов». Это Марюс тогда говорил: «Вы почему не работаете? Человек в долгу перед своим делом…» Так я вернулся в перевод.
– В 2006-м вы стали первым лауреатом премии Юргиса Балтрушайтиса, а в 2007-м – премии «Мэтр перевода». Премии меняют что-то в самоощущении?
– Вряд ли. Хотя… Смотря что считать самоощущением. В денежном выражении одна была тысяча евро, другая – тысяча долларов, и это помогло прожить несколько месяцев. Премию Балтрушайтиса вручал мне известный артист Донатас Банёнис, вторую – представители российского посольства в Вильнюсе. Премии льстят самолюбию, но эти ощущения быстро выветриваются.
– Любите читать чужие переводы?
– Не могу так сказать… Стихи люблю, это такой хмель. Самая высшая похвала для переводчика, когда читаешь стихотворение и тебе всё равно, перевод это или нет. Такое редко, но бывает. Обычно перевод виден по тому, какие слова стоят в рифме, как человек обходит сложности… Кто-то из великих переводчиков, возможно, Самойлов сказал: «Дело не в технике, не во владении языком, а во вкусе и чувстве композиции». Часто поделки по уровню исполнения не отличишь от настоящих изумрудов, но мастер сразу определит, что нарушено соотношение частей.
