Такэси Кайко - Все дальше и дальше!
Пройдя из конца в конец Пятую авеню, нельзя не увидеть одну из главных особенностей Нью-Йорка — в нем сосуществуют два диаметрально противоположных полюса. Присутствие двух сил чувствуется во всем. Сила притягивающая и сила отталкивающая, центростремительная и центробежная, засасывающая и выплевывающая. Когда гуляешь по Парижу, его вечное очарование исподволь, незаметно и беззвучно обволакивает, проникает сквозь кожу и сливается с плотью. Ты и не заметил, а Париж уже вошел в тебя, глубоко проник в твою душу. Поначалу это чувство сродства радует, но позднее ему на смену приходят неуверенность и робость. Со временем исчезают и они, и по мере того, как микроб Парижа проникает в твое сердце, ты заболеваешь все больше и больше. Такая прекрасная, заразительная сила, сила притяжения есть, наверное, и в Нью-Йорке. В этой силе, поглотившей бесчисленное множество мужчин и женщин всех возрастов, рас и национальностей, таится несомненное очарование. Но есть в Нью-Йорке и сила, которую не чувствуешь в Париже, — сила лихая, центробежная. У этой слепой и жгучей энергии, переполняющей город, не меньше лиц и выражений, чем у ее антипода. Она часто действовала на меня возбуждающе, придавала остроту моим ощущениям, не давала застаиваться воображению, горячила кровь. Как будто жаркие лучи весеннего солнца падали на застывшую зимнюю грязь, и она, ожив, превращалась в плодородную почву. Я чувствовал действие двух сил Нью-Йорка, глядя на предрассветные висячие мосты, на груды ночного мусора, на одеяния негров, нелепые, но так идущие к их фигурам и походке, на гигантские утесы из стекла, стали и белого бетона. Я ощущал их привкус в морском соке, брызгавшем из каменистой раковины красного, только что сваренного омара…
В один из дней, после дождя, я зашел за доктором Оиси Митио, ученым из Токийского научно-исследовательского института прикладной микробиологии, которого пригласили читать лекции по молекулярной биологии в одном из нью-йоркских колледжей, и мы вдвоем отправились в городской морг, расположенный на Первой авеню. Там недавно сменили директора — его обвинили во взяточничестве, — и посещение морга посторонними было строго воспрещено. Уж я пытался проникнуть туда и так и этак, но каждый раз получал от ворот поворот. Незадолго до того в нью-йоркский морг удалось проникнуть нашему Мацумото Сэйтё[22], которого провели туда, отрекомендовав «японским писателем № 1». Мы, не зная этого, попробовали действовать тем же путем и сказали, что Кэн Кайко — самый главный из всех японских писателей. На беду, мы попали к той же самой секретарше, а у секретарши оказалась хорошая память, и она, спросив, кто же все-таки из нас «главный» и сколько вообще в Японии «писателей № 1», выставила нас за дверь. Вконец отчаявшись, я обратился за помощью в местное Общество друзей рыбной ловли, к председателю, господину Мори: нет ли среди активистов какого-нибудь рыболова, с помощью которого можно было бы попасть в гости к мертвецам? Так я познакомился с доктором Оиси. К чести этого ученого должен сказать, что он, по роду своей деятельности не имея ни малейшего отношения к моргу и вообще к трупам, тем не менее согласился мне помочь. Через коллег-медиков он вышел на доктора Бастоса, токсиколога, служившего в морге, договорился с ним о посещении и прихватил меня с собой. Являться в морг полагалось в пиджаке и при галстуке, поэтому я одолжил у Нао пиджак, который он недавно приобрел в универсальном магазине «Братья Брукс», взял у Бина галстук и отправился на экскурсию.
Доктор Бастос оказался мужчиной в расцвете лет, суровым на вид, но с большим чувством юмора. Он говорил по-английски с каким-то сильным акцентом, и я мало что понимал из его слов. К тому же токсиколог так и сыпал специальной терминологией, и поначалу я совсем растерялся. Однако доктор Оиси помогал мне, переводя и поясняя непонятные места. С его помощью я уловил следующее.
Мы находимся в нью-йоркском городском морге, то есть месте, куда поступают трупы людей, погибших в результате насилия или несчастного случая. Население города составляет примерно восемь с половиной миллионов человек, в морг еженедельно привозят в среднем около ста трупов. Половина из них — жертвы убийств. Подавляющее большинство составляют цветные, но немало и белых. В конце каждой недели поток мертвецов неизменно увеличивается. По временам года самый напряженный период — весна и лето. Мотивы убийств самые разные, но в последние годы все больше преступлений связано с употреблением наркотиков. В таких случаях иногда бывает нелегко сформулировать причину смерти. В морге обязательно проверяют трупы на пулевые ранения и отравления. Статистика смертности в Нью-Йорке во многом зависит от формулировки в заключении патологоанатома. Если богатый человек упился до смерти, считается, что он скончался от цирроза печени. Если же загнулся какой-нибудь нищий забулдыга, его смерть заносится в графу «пьянство», о циррозе печени здесь нет и речи. То же самое и с наркоманами. Когда человек погибает, употребляя «незаконные» наркотические средства, считается, что он отравился слишком сильной дозой наркотика. Но есть «узаконенные» препараты, и смерть, вызванная их употреблением, в эту графу статистики не попадает. Существует лекарство, которое называется фенадон. Оно помогает облегчить страдания, вызванные абстинентным синдромом, и используется для лечения хронических наркоманов: городские власти выдают им фенадон бесплатно. Достаточно пойти на специальный пункт, показать справку, что ты проходишь курс лечения фенадоном, и тебе тут же выдадут лекарство. Но препарат этот сам по себе тоже наркотик. Хотя, если человек отравился фенадоном, он уже не считается жертвой наркомании — ведь это «законное» лекарство. Формулировка — все дело в ней. Классификация трупов по причине гибели тоже зависит от формулировки. Часто в состоянии наркотических галлюцинаций человеку кажется, что он может летать или уже летит, он прыгает из окна и разбивается насмерть. В какую графу занести такую смерть — в разряд самоубийств или в разряд несчастных случаев? В зависимости от формулировки меняется и вся статистика. Здесь, в морге, трупы наркоманов называют «коулд-тёрки» («холодные индюшки[23]»).
После вступительной беседы нас провели в подвал, где лежат покойники. Это было просторное помещение, выложенное белой плиткой. По стенам в два этажа — дюралюминиевые дверцы холодильников. Сами холодильники встроены в стену. В общем, нью-йоркский морг очень напоминает японские крематории. Внутри каждого холодильника — рельсы, по которым туда вкатывают тележку с трупом. В японских крематориях такую тележку называют «жаровней», но здешняя в отличие от японской предназначена не для нагревания, а для замораживания. Перед нами одну за другой открывали и закрывали дверцы холодильников, показывая содержащееся в них мороженое мясо. Впрочем, виднелись лишь головы и плечи. У одних мертвецов была снесена вся верхняя часть черепа, остались только нос и подбородок, у других, наоборот, отсутствовал нос, — в общем, вариантов было много. Глядя на истерзанную, морщинистую плоть синеватого цвета, я остро ощутил овеществленную тяжесть отрицательной энергии, переполняющей этот город. При беглом взгляде покойники, то ли из-за застывших поз, то ли из-за сомкнутых век, имели вид мирный и успокоенный, несмотря на страшные раны и посмертные изменения.
Два трупа еще не были заморожены. Один из них, полностью обнаженный, принадлежал крупному лысоватому мужчине средних лет, явно латиноамериканского происхождения. Второй, накрытый до подбородка белой простыней, — негритянскому юноше лет шестнадцати-семнадцати. Оба мертвеца лежали на металлических анатомических столах. У мужчины от груди до низа живота и от левого плеча до середины грудной клетки шли два длинных, уже зашитых разреза. Он, видимо, умер совсем недавно — тело еще не закоченело. А юноша, хотя виднелось только его лицо, был уже всецело во власти смерти: губы и щеки собрались морщинами, члены затвердели. И все же сохранялось еще в этом лице такое спокойствие, такая расслабленность и безмятежность, что могло показаться, будто он слегка простыл и мать, напоив сына горячим бульоном, уложила его в постель, накрыв толстым, мягким одеялом. Только в желобке, идущем вдоль края анатомического стола, скопилась, пачкая простыню, жидкость цвета разбавленного земляничного сока.
Холодильные установки работали исправно, в комнате было холодно, но запах разложения сюда все же проникал. Сладковатый, прилипчивый, какой-то непристойный.
Следующее помещение было меньше, оно предназначалось для особенно изуродованных или сильно разложившихся трупов. Нам открыли дверцы нескольких холодильников, из одного дохнуло жутким запахом тлена. Внутри лежал некий предмет, похожий на труп старика. На том, что некогда было головой, с одной стороны торчали седые волосы, всё остальное сгнило — и грудь и плечи, — какое-то бесформенное синеватое желе.
