Вера Павлова - Интервью

— Вера, читая ваши стихи, поневоле задумываешься над "последними вопросами". Так что, сразу извините за глупость, но — что такое любовь?

— Это для начала? Ох. Есть целый ряд вопросов, которые задаешь себе поутру, перед тем как встать, и каждый раз на них заново отвечаешь. Что есть любовь — из этих вопросов. Так же как вопрос: что есть поэзия? Оказалось, что в разном возрасте ответы на эти вопросы совершенно не совпадают. Недавно только открылось, что есть "молочная" любовь, как есть молочные зубы, и любовь "коренная" — и между ними почти ничего общего. Надо было дожить до 33 лет, чтобы сделать это печальное открытие. И что та, "молочная", была только предисловием к настоящей. Обнаружилась дурная бесконечность: одна, другая, пятая, десятая. В "Хабанере со списком" из книжки "Второй язык" я попыталась написать свой "дон-жуанский" или, точнее, "карменский" список. Была такая бравая, озорная идея: вот я вам сейчас всем!. И вдруг оказалось, что это сделать невозможно, что в памяти ничего не осталось. Что опыт стерся практически бесследно и осталась одна глубокая печаль. Все кончилось плачем по утраченному времени, по тому, что близость оказалась приблизительной, и путь этот ни к чему не ведет. И я пыталась понять, зачем же все это было нужно, и поняла одну замечательную вещь. Что память не держит ничего лишнего. Все, что не идет к делу — сокращено, оно лишнее. А все случайное, нелепое — и зачем только я это помню? — ждет своего часа. Все замечательно.

"Я их не помню. Я не помню рук,которые с меня срывали платья,а платья — помню. Помню, скольких мукмне стоили забытые объятья,как не пускала мама, как дитятрагически глядело из манежа,как падала, набойками частя,в объятья вечера, и был он свеже —заваренным настоем из дождявчерашнего и липовых липучек,которые пятнали, не щадя,наряд парадный, сексапильный, лучшийи ту скамью, где, истово скребяошметки краски, мокрая, шальная,я говорила: Я люблю тебя.Кому — не помню. Для чего — не знаю. "

— Любовь, растаяв, проросла стихами?

— Путь к себе начался с эротических стихов. Прикладные стихи: я их писала на записочках и оставляла на подушке, уходя от любовников. Вроде того, как самурай, приходя со свидания, тут же писал возлюбленной записку со словами: "Как было классно!", привязывал к цветку, и слуга все это ей относил. Кое что даже вошло в книжку "Небесное животное", где самое древнее стихотворение: "Нежным по нежному писаны лучшие строки: / кончиком языка моего — по твоему небу, / по груди твоей, почерком бисерным, по животу. / Нет же, любимый мой, я написала о

тихом! / Можно губами сотру / твой восклицательный знак?" Оно из техзаписок. Характерно, что голос ставился именно на этом. Когда певцу "ставятголос", первая задача — углубить дыхание как можно ниже. Опустить голос. Какговорит моей старшей дочери педагог по пению: "Наташа, опирай на матку!" Как яоперла на матку, так все и зазвучало.

— Любовная поэзия стала средством овладения собой как инструментом?

— В вокале что происходит. Есть связки, вот они, в горле. Ты должен как можно более увеличить это звучащее пространство вниз, и тогда голос на столько же уходит вверх. Ты присоединяешь к себе голосом свои собственные органы. И в человеке начинает резонировать, звучать практически всё. В идеале — от пяток до затылка и выше. Вот ты — целый. Ты абсолютно свободна, можешь петь тончайшие вещи. Возникает такой тонкий-тонкий голосовой флажолет, когда вообще непонятно, где звучит и что поет. Ты вся звучишь. У поэта — все то же самое, понимаемое как метафора.

"Не просто из тишины —из недопустимости речи,из чувства, что речи нужнызатем, чтобы чувства калечить,из муки, что слово — не мечразящий, но выстрел картечью,из страха, что всякая речь —симптом недержания речи, —высовывается строка,как яблоко из червяка. ""Понять свою архитектуру,на коже вычертить чертежи выяснить: губа не дура,рука не дура, грудь не дура,натура — та совсем не дура,коль скоро в ногу с ней идешь.Понять себя как партитуруи выяснить: не хватит кож".

— Но каково это — быть звучанием?

— После того, как ты научился, ты уже не можешь не петь. Это уже твой образ жизни. Если ты два дня не писал стихи, ты болен физически. У тебя ничего не работает, ты умираешь, тебе отказывает организм. И все это происходит с такой неотвратимостью, что тошно. Когда ты поймешь, что ничего нет, кроме этой ямы, тогда только ты начинаешь из нее вылезать.

— Насколько этот внутренний голос совпадает с внешним?

— Ни насколько. Произнося стихи вслух перед людьми, я испытываю жуткие мучения, после этого у меня болит все тело, я чувствую, что этим я стихи< предаю. Как если бы, имея перед собой всю партитуру, что-то пищать из нее тонким голосом. Партитура — не горизонтальна, она аккорд, звучащий одновременно. У Софьи Губайдулиной есть отличный хор на стихотворение то ли Айги, то ли Цветаевой, не помню, где каждый из исполнителей поет по одному слову, а все стихотворение звучит сразу — аккордом. Одновременно. Стихотворение — восходящая лестница, идущая вниз. Оно должно быть — сразу.

"Муза вдохновляет, когда приходит.Жена вдохновляет, когда уходит.Любовница вдохновляет, когда не приходит.Хочешь, я проделаю все это одновременно?"

— Может, поэтому, несмотря на ваши периодические выступления у читателя возникает сомнение: а существуете ли вы на самом деле?

— Да, в журнале "Октябрь" была статья, где было написано, что я не существую — за меня стихи пишет группа мужчин. Между прочим, когда художник Владимир Сулягин принес мои фотографии в "Плейбой", Артем Троицкий спросил: "Это сама поэтесса или — модель?" Будем считать, что я — модель поэтессы. Остановимся на этой версии.

— Но не может же реальная женщина быть настолько исповедальной!

— А у меня нет задачи исповедоваться. У меня задача — взять куски своей жизни и придать им гармоничную форму. Для меня это условие дальнейшего продвижения по жизни. Себя осваиваешь так же, как мир, только раньше мира. И все равно — любовный это опыт или какой-то другой, не суть важно. Нет задачи выговориться. Это не вопрос исповеди. С исповедью вообще странная вещь. Я однажды покаялась в своих стихах, сказав, что, возможно, то, что я пишу, вводит других в искушение. Кончилось тем, что я два месяца не писала. У меня все отнялось, я чуть с ума не сошла, это было страшно. Так что с исповедью шутки плохи. Ты четко формулируешь свой грех, чтобы отъять его от себя. А я, наоборот, четко формулирую прожитое, чтобы оставить себе. Это прямо противоположно исповеди.

"В неэвклидовом пространстве гениталий"Любились так, будто завтра на фронтили вчера из бою,будто бы, так вбирая рот в рот,его унесешь с собою,будто смогу, как хомяк, — за щекой —твой, на прощанье, в щечку.Будто бы счеты сведу с тоской,как только поставлю точку."

"Зачем считала, сколько мужиков и сколько раз, и сколько раз кончала? Неужто думала, что будет мало? И — было мало. Список мужиков — бессонница — прочтя до середины, я очутилась в сумрачном лесу. Мне страшно. Я иду к себе с повинной. Себя, как наказание, несу."

"Буду любить, даже если не будешь еть. Буду любить, даже если не будешь бить, если не будешь любить — буду любить. Буду любить, даже если не будешь быть. "

мы с тобою по-пластунски пролеталинад землею, состоящей из италийи парижей, на гудящие педалинажимали и парижи покидали,тычась в незапатентованные дали,где домашние драконы обиталии от демонов девицы залетали.В неэвклидовом пространстве гениталийдруг ко другу мы дорогу скоротали. "

— Иногда кажется, что вся ваша поэзия — отчаянная попытка прорваться через "неэвклидовое пространство гениталий" во что-то иное. Это так?

— Просто ищешь какие-то узлы, где жизнь максимально себя проявляет. То есть это те "черные дыры", через которые проваливаешься в совершенно иное. Откровенность — не самоцель, а условие проникновения в эти узлы. Мистика точного стиха в том, что возникает иллюизия последнего ответа. Известное определение, что поэзия — лучшие слова в лучшем порядке, это на самом деле определение прозы. А поэзия — единственные слова в единственном порядке. Они могут быть и худшими, не в этом дело. Они — единственные. Это мистификация. Последние ответы не человеческое дело. Но в поэзии возникает иллюзия, что и человеку это дано. Что это кочка на болоте, на которую ставишь ногу, и она не провалится. Или клюка в руках слепого. Дурная бесконечность метафор. И физическая любовь — метафора. Вообще вся физиология насквозь метафорична. Если ее изучить глубоко, в ней столько же ответов, сколько, допустим, в языке. Я себя так и называю — "метафизиолог". Метафизиолог и собака Павлова — в одном лице.