Александр Бушков - Корабль дураков, или Краткая история самостийности
Сохранилась масса документов, свидетельствующих об истинном положении дел — и о том, что именно Москва пыталась одергивать нарождавшихся помещиков. Донесение в Москву от находившегося при гетмане царского чиновника Протасьева: «В Малороссии самые последние чиновники добывают себе богатство от налогов, грабежа и винной торговли. Если кого определит гетман сотником, хотя из самых беднейших и слуг своих, то через один или два года явится у него двор, шинки, мельницы и всякие стада и домовые пожитки».
Нетрудно догадаться, что для содержания всей этой благодати требуется немалое число работников — и крайне желательно не вольных, которые много о себе понимают, а самых что ни на есть бесправных. Вот те, кто попал «из грязи в князи», и старались. Инструкции Петра своим представителям при гетмане гласят: «Строго смотреть за полковниками, чтобы они не обременяли народ взятками и разными налогами». «Препятствовать, с гетманского совета, Генеральной Старшине и полковникам изнурять работою казаков и посполитых людей». Однако, как частенько случается, приказы эти оставались неисполненными: до Бога высоко, а до царя далеко…
В свое время Мазепа установил почетное звание «бунчуковый товарищ». Обладатель его никакого жалованья не получал и никакими обязанностями обременен не был — но фокус весь в том, что звание это массово получали старши́ны и их потомки, владельцы имений, тем самым превращаясь в некое сословие наподобие дворянства. Параллельно старши́на пыталась всеми мерами воспрепятствовать переходу «посполитых» в казаки, мало того, массово переводила казаков в «посполитые» — которые уже не имели никаких прав, кроме обязанностей…
Ну а завершилось все тем, что Екатерина просто-напросто государственным указом юридически узаконила сложившееся положение дел. В 1781 г. особой «Жалованной грамотой» она превратила старши́ну, их потомков, а также «бунчуковых» и «значковых товарищей» в потомственных дворян Российской империи. Они были уравнены в правах с прочими российскими дворянами, их роды были записаны в родословные книги Черниговской и Полтавской губерний. Соответственно, «посполитые» были обращены в крепостных крестьян. Если кто-то считает, что новоявленное дворянство протестовало против таких нововведений и с негодованием отнеслось к «закрепощению вольного украинского народа», жестоко ошибется. Наоборот, среди «благородного панства» царило всеобщее ликование: их права наконец-то были узаконены самым бесспорным образом…
Екатерина Великая
Исторической точности ради нужно упомянуть, что процесс становления нового дворянства сопровождался массой афер, связанных с подделкой документов. «Благородное происхождение», как это водилось во всем цивилизованном мире, следовало подтверждать документами — а с этим обстояло скверно. Потому что выдвинувшаяся во владельцы имений старши́на происхождения была самого темного и туманного. В 1654 г. в Переяславле вместе с казаками и «посольством» московскому царю присягнули всего-то триста настоящих шляхтичей. Однако, когда при Екатерине в Малороссии была создана «Комиссия о разборе дворянских прав», в нее нагрянуло сто тысяч дворян. Причем каждый из них располагал кучей древних на вид грамот, рисунками гербов, развесистыми генеалогическими древами, из которых следовало, что владельцы происходят едва ли не от Адама…
Ларчик открывался просто: на Правобережье располагался известный городок Бердичев, где обитала масса специалистов по конвейерному производству всевозможных «древних» документов. В зависимости от пожеланий и щедрости очередного клиента ему в два счета мастерили охапку самых что ни на есть старинных на вид пергаментов, выводивших родословную едва ли не с допотопных времен. Все зависело порой от фантазии самого заказчика: известные впоследствии Капнисты, подсуетившись вовремя, оказались потомками неизвестного европейской истории «венецианского графа Капниссы с острова Занта». И ничего, проехало. Те, у кого выдумки оказалось меньше, не особенно напрягая мозги, приписывались к какому-нибудь известному польскому роду — настоящие представители которого, надо полагать, вертелись в гробах.
В большом почете были и «благородные татарские мурзы» — одного из таких, глазом не моргнув, присвоили себе в качестве пращура Кочубеи, благо сам мурза уже несколько столетий покоился незнамо где и протестовать не мог. Естественно, из предусмотрительности старались выбирать польских магнатов и татарских мурз, не оставивших прямого потомства — чтобы никто не мог уличить. Некий прыткий деятель претендовал на то, чтобы считаться потомком давным-давно вымершего рода польских князей Острожских — его предки, мол, «тоже происходили из Острога».
Над подобной публикой едко иронизировал в свое время автор знаменитого романа «Пан Халявский», классик украинской литературы Квитка-Основьяненко (писавший в основном на русском): «Я теперь, как выражаются у нас, целою губою пан. Роду знатного: предок мой, при каком-то польском короле бывши истопником, мышь, беспокоившую наияснейшего пана круля, ударил халявою, то есть голенищем, и убил ее до смерти, за что тут же пожалован шляхетством, наименован паном Халявским, и в гербовник внесен его герб, представляющий разбитую мышь и сверх нее халяву, голенище — орудие, погубившее ее по неустрашимости моего предка».
Иные «родословные» и «семейные легенды» немногим отличались от генеалогии, которую любил излагать пан Халявский. Самое смешное, что большая часть подобных персонажей сравнительно легко просквозила в родословные книги губерний — слишком много было соискателей и слишком мало под рукой настоящих специалистов по древним бумагам. Некоторый процент, самый фантазийный, испытание не прошел, но он был не так уж и велик. Власти, правда, кое о чем были наслышаны, а потому, устав воевать с ордами соискателей благородного звания, вооруженных ворохами «древних пергаментов», просто-напросто установили конкретный срок, после которого никакие претензии на дворянство, даже подкрепленные документами, уже не принимались. Иначе количество дворян выхлестнуло бы за все мыслимые пределы.
Правда, чуть погодя в некой «Истории русов», сочиненной якобы в «добрые старые времена», упоминалась мимическая [4] грамота царя Алексея Михайловича от 16 сентября 1665 г., где писалось: «Жалуем отныне на будущие времена оного военного малороссийского народа от высшей до низшей старши́ны с их потомством, которые были только в сем с нами походе на Смоленск, честью и достоинством наших российских дворян. И по сей жалованной грамоте никто не должен из наших российских дворян во всяких случаях против себя их понижать».
Поскольку в русских архивах не нашлось не то чтобы следа, но и малейшего упоминания об этой «грамоте», всерьез к ней не отнеслись. И великорусское дворянство, наслышанное о бердичевских художествах, долго еще относилось к своим малороссийским «братьям по классу» с некоторой насмешкой…
Одно немаловажное уточнение: в описываемые мною времена никаких следов «украинского языка» отыскать не удается. Никогда, ни единого раза не упоминалось, чтобы с царскими боярами в Гетманщину ездили переводчики. И «москали», и «гетманские» прекрасно друг друга понимали и без толмача, поскольку разговаривали на одном языке — ну разве что какие-то местные словечки были непонятны той или иной стороне, но не они делали погоду. Язык был один и тот же — русский.
Пан Халявский, герой поминавшегося выше романа, был этаким украинским аналогом фонвизинского Митрофанушки — неуч и невежда прямо-таки выдающийся. Никаких языков, кроме родного, он отродясь не знал и учить не хотел. Однако, отправившись во времена Екатерины в Санкт-Петербург, ни благородный пан, ни его слуга, вовсе уж неграмотный мужик, что примечательно, не ощущают никакого такого языкового барьера. Общаются с «москалями» на том языке, на котором говорят с детства, и их прекрасно понимают. Однажды только случилось мелкое лингвистическое недоразумение: захотевши состряпать привычное для себя кушанье, вареники с «сыром», герои отправились в лавку, где им, едва услышав про «сыр», предложили кусок чего-то странного, похожего, по мнению путешественников, более на мыло. «После того уж узнали, что в Петербурге, где все идет деликатно и манерно, наш настоящий сыр называется «творог». Вот и все языковые недоразумения…
Вплоть до 1917 г., до краха монархии, во всех частях империи, где обитало нерусское население, при органах администрации и в судах полагалось иметь переводчиков. Они существовали везде, кроме «украинских» губерний. Выводы сделать нетрудно. Языкового барьера, требовавшего перевода, просто-напросто не существовало.
