Дмитрий Шерих - История Петербурга наизнанку. Заметки на полях городских летописей
Все эти работные люди, конечно, могли болеть (в августе 1703-го Г.И. Головкин сообщал царю, что у строителей нового города «болезнь одна: понос и цынга») — но умерли далеко не все. То же относится и к солдатам, вольным работникам, каторжникам.
Сколько же умерло?
Евгений Викторович Анисимов утверждает, что смерть «приблизительно каждого пятого» не кажется невероятной. Но эти 20 % — подсчет на глазок. К сожалению, достоверные сведения об умерших сохранились только фрагментами; некоторые из них удалось выявить современному петербургскому историку Екатерине Александровне Андреевой. Она установила, например, что в соседнем Шлиссельбурге в 1704 году в разных партиях работных людей умерли от 3 до 13,25 %, в среднем около 6 %. Кое-что удалось отыскать по северной столице: из ведомости о числе «плотников у разных дел» выяснилось, что в 1706 году из 529 плотников Адмиралтейского двора умер лишь один. И еще факт: Роман Брюс докладывал Меншикову о смерти 15 солдат в ноябре 1710 года и двух работных людей в декабре того же года. Вывод Екатерины Александровны вполне понятен: «если бы работники и солдаты гибли сотнями или тысячами, то Р.В. Брюс вряд ли стал бы сообщать второму человеку в государстве светлейшему Римского и Российского государств князю генералу-фельдмаршалу и кавалеру А.Д. Меншикову о скончавшихся 26-ти солдатах и 2-ух работниках».
Непонятно тогда, правда, как же воспринимать строки Меншикова о тысяче погибших в 1716 году на строительстве Петергофа и Стрельны — но может быть, в том году в столице и ее окрестностях свирепствовала какая-то особо лютая эпидемия?
Отметим заодно, что уже в 1704 году в Петербурге появились первые лазареты, а прибывшие сюда доктора придумывали способы лечения недугов. Работные люди лечились, например, настойкой из сосновых шишек аптекаря Леевкенса, которая продавалась по 4 рубля 32 копейки ведро; известно, что в одном только 1705 году ее продали в Петербурге 231 с половиной ведро.
Настой сосновых шишек — испытанное средство от цинги, знакомое еще поморам. И оно не могло не оказать воздействия на общую картину.
Так сколько же строителей петровского Петербурга легли костьми в землю города за первые, самые тяжелые пятнадцать лет его истории? Примерный подсчет сделать можно, исходя из имеющих фрагментарных данных. Прежде всего: общее число строивших Петербург людей за все 15 лет не превысило 300 тысяч человек. Эта цифра включает в себя и работных людей, и вольнонаемных, и солдат, и каторжан, и даже пленных. Екатерина Андреева называет, правда, еще более скромную цифру — около 200 тысяч строителей, — но мы уж посчитаем с запасом. И если в каждый из отчетных годов умирали в среднем до 6 % строителей (а это, судя по всему, завышенная оценка), то это дает нам до 18 тысяч человек за полтора десятилетия.
18 тысяч погибших строителей северной столицы. Невеселая, конечно, цифра сама по себе. Но все-таки это не сто тысяч и даже не семьдесят. И не совсем уж город, стоящий на костях своих строителей. Таганрог, как мы знаем, обошелся для России не меньшими потерями.
«Александрко челом бьет»
Был ли первый губернатор Петербурга неграмотным?
Александр Данилович Меншиков, знаменитейший из сподвижников Петра I, был первым губернатором Санкт-Петербурга. И в нашей книге он упоминался уже не раз — в связи, например, с адресованными ему докладами Романа Брюса. Но вот интересный вопрос: а читал ли сам Меншиков эти донесения? А то ведь многочисленные источники доныне утверждают, что светлейший был до последних дней своих неграмотен.
Экскурс в легенды, связанные с Меншиковым, следует начать с пирожков. Тех самых, которыми Алексашка якобы торговал в детстве. Вот как рассказывает эту историю Николай Иванович Костомаров, один из крупнейших в XIX столетии отечественных историков: «В 1686 году двенадцатилетний Александр Меншиков, отданный отцом к московскому пирожнику, продавал в столице пироги. Мальчишка отличался остроумными выходками и балагурством, что долго было в обычае у русских разносчиков; этим он заманивал к себе покупщиков. Случилось ему проходить мимо дворца знаменитого и сильного в то время Лефорта; увидя забавного мальчика, Лефорт позвал его к себе в комнату и спросил: „Что возьмешь за всю свою коробку с пирогами?“ — „Пироги извольте купить, а коробки без позволения хозяина я продать не смею“, — отвечал Алексашка, так звали уличного мальчика. „Хочешь у меня служить?“ — спросил его Лефорт. „Очень рад, — отвечал Алексашка, — только надобно отойти от хозяина“. Лефорт купил у него все пирожки и сказал: „Когда отойдешь от пирожника, тотчас приходи ко мне“.
С неохотою отпустил пирожник Алексашку и сделал это только потому, что важный господин брал его в свою прислугу. Меншиков поступил к Лефорту и надел его ливрею. Он показывал большую сметливость, замечательную верность интересам своего хозяина и умел угодить Лефорту… Лефорт часто шутил с Алексашкой и восхищался его остроумными выходками, хотя, при всей своей природной способности, Алексашка был тогда круглый невежда и не умел порядочно подписать собственного имени. Между тем значение Лефорта все более и более возрастало, и он сделался задушевным другом и постоянным собеседником молодого царя Петра. Часто проводя веселые вечера в доме Лефорта, царь увидел там Алексашку. Сразу ему понравился бывший пирожник, а Лефорт описал Петру в самом пленительном виде сметливость, живость и служебную верность Алексашки. Царь пожелал взять Алексашку к себе в прислугу».
Вот такая версия. Отметим заодно, что у Костомарова мелькнула заявленная уже нами тема неграмотности Меншикова; теперь приведем другие примеры на этот счет. Вот из статьи в солидной «Учительской газете» 2008 года: «Высший сановник, рьяный сторонник петровских реформ, хоть и говорил порядочно по-немецки и по-французски, ни буквы не умел ни прочесть, ни написать». А вот еще более солидный журнал «Наука и жизнь»: «Александр Данилович, как известно, занимал при Петре Великом самые разнообразные должности. Но оставался при этом неграмотным в самом буквальном смысле слова: ни читать, ни писать не умел».
Наконец, цитата из многократно переизданной книги профессора Николая Ивановича Павленко «Петр Первый»: «Неграмотный человек, до конца дней своих не научившийся ставить разборчивую подпись под документом, Меншиков тем не менее умел справляться со всеми поручениями.»
Читатель уже понял, наверное, к чему здесь все эти цитаты. К тому, что они неверны. Оба утверждения — и о пирожках, и о грамотности — являются в чистейшем виде байками, и внимательные исследователи давно уже дали им оценку. Можно даже назвать того, кто сделал это первым: современный историк Юрий Николаевич Беспятых, выдающийся знаток петровского времени. Именно он, исследовав корни предания о Меншикове-пирожнике, установил: этой историей мы с вами обязаны. ну как в предыдущей главе — иностранцам, посетившим петровскую Россию.
Вернее даже, одному конкретному иностранцу. Немец Мартин Нейгебауэр был принят на российскую службу летом 1701 году в качестве учителя цесаревича Алексея Петровича, но уже через год с позором изгнан. Он постоянно требовал повышения в чине, а «ближних людей называл варварами и бранил всякою жестокою бранью». Чашу терпения переполнил эпизод, случившийся весной 1702 года: во время обеда Нейгебауэр схлестнулся с русскими учителями Алексея Петровича, назвав их собаками и варварами, а также швырнув нож, вилку и ложку о стол, «что мало в лицо государю царевичу не попал». В общем, характер немца проявился тогда во всей красе. А поскольку главный воспитатель цесаревича Александр Данилович Меншиков тоже устал от эскапад горячего немца, вопрос с его увольнением был решен.
Свой характер Мартин Нейгебауэр проявил и еще раз — в 1704 году, когда издал у себя на родине анонимный памфлет под длиннейшим названием «Письмо знатного немецкого офицера к тайному советнику одного высокого владетеля о дурном обхождении с иноземными офицерами, которых вызывают к себе на службу московиты». Желчным получилось письмо, едким и рассчитанным на скандал. Желтая пресса пробивала себе пути уже в те времена, так что творение Нейгебауэра нашло живой читательский отклик и не раз переиздавалось.
Александр Меншиков
В этом издании и появились впервые слова о том, что Меншиков был пирожником (backerjungen). Нейгебауэр постарался отплатить Меншикову за пережитое унижение так, как умел. Потом вокруг памфлета развернулась целая дискуссия, Нейгебауэр расширил и углубил свои творческие находки, и тут уже пошло-поехало: эстафету подхватили разные западные авторы, а от них история попала в «Рассказы о Петре Великом» царского токаря Андрея Нартова. У этих рассказов тоже история сомнительная: писал их на самом деле не сам Андрей Константинович, а его честолюбивый сын. Хотел, очевидно, подкрепить семейное имя спустя десятилетия после кончины Петра и Меншикова. Вот и воспользовался всеми имевшимися под рукой источниками.
