Евгений Богат - Семейная реликвия
Свершение это или несвершение? Удача или неудача?
Поскольку автор письма назвала книгу, написанную ею в соавторстве с журналистом, то мне нет оснований скрывать ее имя. Это Евгения Королева, живет она в Киеве. В секции «История авиации и космонавтики», ученым секретарем которой она является, работают тридцать человек, тридцать энтузиастов, «испытывающих от разных исследований не только удовольствие, но и наслаждение».
Удача или неудача? Свершение или несвершение?
Эти вопросы не риторические, нет. Ответы на них формирует система ценностей человека, иерархия ценностей в обществе, ответы на них зависят от того, в чем видим мы самое капитальное и основополагающее в жизни, а что относит к второстепенному и малозначительному.
Не исключено, что кто-то совершенно серьезно, без полемического и иронического подтекста назовет Королеву неудачницей, потому что она «зарыла» в землю то, чем увлеченно жила в юности, и если это и дало всходы, то чересчур поздние и косвенные.
Но мне кажется, что эта судьба может послужить определенным социально-психологическим тестом для определения степени нравственного развития человека. Лишь эгоистическая сосредоточенность на себе продиктует утвердительный ответ на вопрос: «Неудачница?»
И дело не только в том, что этот человек разделил судьбу страны; самое существенное, что он разделил эту судьбу, не чувствуя себя жертвой, не ощущая «собственную персону» песчинкой в исторических бурях, осознавая достоинство и долг. И конечно, совсем немаловажно, что на «склоне лете она живет с удовольствием, с наслаждением даже. Неудачники никогда не наслаждаются жизнью. Даже достигнув тех благ, которые для Королевой несущественны, они страдают от зависти, от комплекса неполноценности, а иногда и от мук совести.
Я люблю людей непростой судьбы, долго искавших место в жизни, не раз очаровывающихся и разочаровывающихся, людей, которым вера в то, что они живут „как надо“, далась нелегко.
Вот одна из непростых, даже, пожалуй, странных судеб. Шофер такси в Ленинграде, Игорь Шенгер с той откровенностью, к которой располагает любая дорога, рассказал мне:
— Мой предок был в числе тех иностранцев, которые приехали в Россию при Петре Первом, он выращивал лекарственные растения. Мой дед был одним из пионеров исследования научных основ спорта, его портрет висит в Ленинградском институте физкультуры имени Лесгафта. Теперь — наберитесь терпения — расскажу о себе.
Я окончил горный институт, в который мне, наверное, не нужно было поступать. Меня захватила романтика странствий, оттеснившая в душе более коренные склонности. Я должен был стать геофизиком, но в год окончания института заболел туберкулезом. Болел я тяжело и переживал это как трагедию, а теперь рассматриваю эту болезнь как благо: если бы не она, я бы всю жизнь, наверное, занимался чужим делом. Когда болезнь чуть отошла, я стал работать редактором в издательстве и начал лепить — собирался поступить в художественное училище, но в это время в театральном институте начали готовить художников-скульпторов кукольного театра, и я поступил туда. Учился три года, пока не убедился, что настоящего таланта у меня нет. Тогда я ушел из театрального института, тем более что и материально тяжело было, а ведь можно жертвовать чем угодно ради большого таланта, а не во имя любительских наклонностей. Я стал опять работать редактором, но все больше чувствовал, что труд редактора в технической области не по мне, дело это неживое…
Рассказ моего спутника вызывал во мне все большее удивление. Ну и мятущаяся натура, думал я. Хотел быть геофизиком, рад, что не стал, увлекся искусством, понял: нет настоящего таланта, стал работать редактором в издательстве — разочаровался… Чем же в конце концов он увлекся по-настоящему, ведь, судя по всему, он в конце концов нашел себя. В чем-то он нашел себя в жизни, но в чем?
— …И я ушел в никуда, — рассказывал он дальше. — Кто-то, уж не помню, посоветовал мне поступить в автошколу. И я подался туда, как восемнадцатилетний мальчишка, учился, подрабатывал на овощной базе, окончил и стал работать таксистом. И поверите ли, мне понравилось, я я остался таксистом на всю жизнь. Сейчас, когда мне уже за пятьдесят, я иногда пишу рассказы, — ведь увидел в машине столько людей, переслушал столько историй! — начал делать и детские передачи для телевидения.
Я вижу, вы меня не понимаете… Постарайтесь, пожалуйста, понять. У людей бывает стыд за нечто, совершенное ранее, но есть еще и тайный стыд: за то, что ты должен был совершить и не совершил. Я испытываю оба стыда. Иногда видишь на улице человека с горестным, потрясенным или заплаканным лицом. Понимаешь, что надо подойти, узнать, помочь, и не можешь что-то перебороть в себе, а потом мучаешься, что не задал необходимого вопроса: „Что с вами?“ Я это испытываю часто. Отсюда и стыд — за то, что должен был совершить и не совершил.
Ну, это тема личная, лучше расскажу вам о детском доме. Несколько месяцев назад я познакомился ведь таксист контакты устанавливает мгновенно — с одной женщиной, она работает музыкальным руководителем в детском доме. Она рассказала, что не ладятся у них литературные праздники. Ну я и подумал: помогу ей по литературной части. Сочинил несколько текстов к разным юбилейным датам, а потом решил поехать к ребятам, посмотреть на них. В детском доме живут дети, которых судьба обделила самым дорогим: родителями, семьями. Если бы вы увидели, как они меня встретили. Кинулись, не хотят отпускать. И тексты мои читают наизусть. Поначалу испытывал лишь жалость к детям, а потом увлекся: стал с ними говорить о жизни, рассказывать о пассажирах, играть, и вот зачастил в этот детский дом, и душа моя в нем осталась, и теперь уже не мыслю жизни без него.
Лично я качество человека определяю степенью его ответственности. Низший уровень, это когда не отвечают даже за себя. Первая ступень: ответственность только за себя. Это, конечно, неплохо, но называть подобного человека интеллигентом — нелепость. Вторая ступень: это ответственность за родных, за семью. Тоже не интеллигент. А вот третий уровень ответственности — с него и начинается интеллигентность — ответственность за всю страну. Четвертый же, самый высший, так сказать, космический: ответственность за все человечество. По степени ответственности можно понять, с кем имеешь дело.
Помню давно, когда я работал в издательстве „Недра“, американский бомбардировщик потерял над океаном, недалеко от Испании, атомную бомбу. Зашел об этом разговор, и один редактор говорит: „Ну и что, это же не у нас“. И стал он мне ясен и виден со всех сторон, как на ладони. Это даже не третья степень ответственности за страну, а лишь вторая — за собственный домик, потому что третья неотрывна от четвертой, особенно сегодня. Нельзя думать о стране, не думая о человечестве.
Я отвечаю за все, что совершается на моем веку, и если даже я бессилен помочь хотя бы тем же испанцам, я все равно буду мучиться, как будто бомба упала на мою голову. Ответственность — это не только действие, но и мысль, и даже чувство. Я на старости лет стихи написал: „Чужих не бывает болезней и бед, за горе чужое ты держишь ответ“. Понимаю, что по форме они, как говорится, оставляют желать, но сутью дорожу…»
В истории морских путешествий известны занимательные сюжеты, когда моряки на парусных суднах направлялись для открытия одних земель, а открывали совсем иные, о существовании которых и не догадывались. Ценность открытия от этого, конечно, не уменьшалась.
Человеческая жизнь тоже своего рода путешествие по морю, недаром в старину судьбу называли «житейским морем». В этом «житейском море» Игорь Шенгер немало поплутал, поблуждал, ошибался, восклицал радостно: «Земля!», когда перед ним вырисовывались одни лишь голые камни пустынных безлюдных островов, но, наконец, нашел землю. Он нашел землю людей. И поэтому его путешествие — путешествие к людям — видимо, удалось.
Глава 3. Когда на Земле исчезают мамонты…
Зачем, начав с рассказа о конкретной дискуссии, я разрешил себе отступление в глубь человеческих судеб?
Потому что судьба — именно судьба, а не умозрительные теории — самый убедительный, более того, неотразимый аргумент для утверждения истинности или ложности тех или иных ценностей. Подавляющее большинство людей, разумеется, не философы, хотя о смысле жизни думают на том или ином уровне сознания почти все. Но хотя мы и не философы, у любого из нас есть собственная «философия жизни».
«Философия жизни» — это те внутренние психологические установки, которые определяют наше поведение в обществе, наш способ «охоты за счастьем» (если употребить широкоизвестную форму Стендаля).
Имеют ли отношение те судьбы, «лабораторию» которых я попытался раскрыть, к диспуту, развернувшемуся вокруг письма читательницы Л. Поповой о ее удачливом муже-репетиторе? Пожалуй бы, и не имели, если бы диспут шел на уровне элементарно житейском, в рамках бытового сознания. Но ценность дискуссии в том и состояла, что она постепенно поднималась на все более высокие мировоззренческие этажи.
