Анатолий Кузнецов - На «Свободе». Беседы у микрофона. 1972-1979
Кладбище было пустынно. Спустя некоторое время подошли несколько англичан, посмотрели на Маркса, пошли дальше. Я вспомнил, что должен что-то проверить, оглянулся — действительно, точно напротив могилы Маркса, по другую сторону дорожки, на скромном памятнике написано: «Здесь покоится прах Г. Спенсера, годы жизни 1820–1903». Эта могила вызвала у меня как-то больше… симпатии, что ли. Без «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» и без цитат. Это был, вероятно, просто человек, не претендовавший на то, что он уже все понял, и тем более на то, чтобы все переломать и какое-то энное количество человечества убить, а остальных организовать так, как он придумал, видите ли, благодетель… Не люблю я самозваных благодетелей человечества любых мастей. Если выбирать между таким благодетелем и простым, обыкновенным человеком, я выбираю просто человека. Без претензий…
Потом я еще раз был на Хайгейтском кладбище — по оригинальному поводу. Какие-то ночные злоумышленники (как потом выяснилось, какая-то фракция анархистов) свалили памятник на могиле Маркса. Это им все-таки пришлось потрудиться, веревки накидывали, что ли, и тянули потом? Газеты напечатали фотографии: голова памятника так неприлично упала — прямо носом в землю. Газеты возмущались: вандализм. Можно не разделять взглядов и учения покойника, но зачем памятник сваливать — это дикарство. Ну да. Вот еще одни претендующие на роль благодетелей показали уровень своего ума и своей цивилизации. Междоусобная война разных благодетелей. Я ходил на кладбище из любопытства. Действительно, Маркс уткнулся в землю, взрыв ее мясистым носом, и скульптура кое-где пообломалась. Ее на время забирали, там, на средства британской компартии, где-то реставрировали — и опять водрузили.
Памятник на могиле Спенсера, конечно, никому в голову не придет сваливать, он стоит себе. Вокруг растут деревья — акации, клены, березы. В парке за забором много гуляющих, особенно вечерами, а по субботам и воскресеньям на открытой эстраде играют оркестры.
6 августа 1976 г.
Неправда как принцип
В Лондон советские газеты приходят быстро: иногда на второй день, иногда на третий. Время от времени я беру свежую «Правду» или «Литературную газету», читаю. Раньше это меня раздражало, возмущало, что ли, потому что ведь прямо-таки что ни абзац, то искажение, неправда. С самых примитивных начиная: решения очередного пленума «вызвали небывалый трудовой подъем» — вдуматься только в эти слова. Небывалый — значит: такой, какого еще не бывало до сих пор. Все предыдущие подъемы были ниже. Но каждый из них, как мы помним, был «небывалый». Так, за все десятилетия советской власти, рвясь от одного небывалого подъема к другому, выше, выше и выше, труженики уже давным-давно должны были бы лопнуть от усилий… не будь, к счастью, эти «небывалые трудовые подъемы» простой пропагандной неправдой, так же как и различные «встав на трудовую вахту в честь…», «народ единодушно одобряет…», небывалые энтузиазмы по поводу годовщин, выборов, сессий, съездов, пленумов, отдельных речей, снижения цен, повышения цен. Я не собираюсь разбирать примеры: те, кто в СССР сочиняет неправду, знают, что это неправда, — и те, кто ее должен читать или слушать, тоже это знают. Но! И те и другие должны делать вид, что все это якобы правда, таковы правила игры. Вернее, куда серьезнее: таков принцип, на котором построено общение между людьми. Неправда — как основополагающий принцип в жизни не одного какого-то человека, и не группки, и не прослойки, а громадного многомиллионного государства, супергосударства хх века… Ну, знаете, в таких масштабах — вот это, уж верно, небывалый… уж не знаю, подъем ли; но если к высотам неправды, то — подъем.
С годами жизни на Западе что-то со мной происходит. Я сегодня просматриваю советские газеты спокойно или, пожалуй, если точнее выразиться, задумчиво… вижу знакомые слова, они все из русского языка, если брать каждое по отдельности, но в целом… в целом это какой-то особый язык, настолько далекий от естественного человеческого, что с него можно делать переводы — с этого особого, якобы русского на нормальный русский, как переводы казенно-партийных штампов, так, главное, переводы с неправды на правду. В былые века такого странного мира, где все искажено, переставлено, перевернуто и в официальных понятиях, и в словах, и в поступках, — такого мира даже сказочники, даже писатели-фантасты не могли вообразить. Джордж Оруэлл написал свой роман «1984» в 40-х годах нашего века, глядя уже на СССР, так сказать, с натуры. У него там Министерством любви называется госбезопасность с застенками и убийствами, Министерством правды — государственная машина дезинформации и так далее.
Но как же это случилось и как это может так долго продолжаться? Уж сколько раз, казалось бы, твердили миру… Что лгать плохо, мол, неправдой свет пройдешь, назад не вернешься. Мол, у лжи короткие ноги. Что ложь и счастье — вещи несовместимые… Так что, все это лишь в теории, так сказать, прекрасно? А на практике… А ну-ка, что, если вообразить себе на секунду, что в Советском Союзе вдруг на практике начиная с одного прекрасного дня газета «Правда» и все другие «Комсомольские», «Казахстанские», «Ленинградские» и прочие «правды» стали бы писать только правду? И все руководители, все власти от больших до самых маленьких стали бы говорить только правду? И весь народ вслух, естественно, не боясь и не задумываясь, стал бы говорить между собой и кому хочешь в глаза — только правду? Что бы тогда было?
Надо, во-первых, признать, что это картина трудная даже для смелого воображения. Принцип неправды так глубоко укоренился в СССР на протяжении ряда поколений, что вообразить себе уже хотя бы одну только газету «Правда», пишущую действительно правду, и то почти невозможно. Нереальность! Абстракция!
Какая абстракция? Сколько угодно в мире есть газет, пишущих правду, но прежде всего сама же газета «Правда» до революции тем и занималась, что так и резала правду-матку в глаза царскому правительству, не так ли? Ну, может, где-то перегибала, может, случались искаженные информации, но — лишь как брак в работе, как нежелательное явление, а названа-то была «Правдой» именно за то, что ставила себе цель говорить правду. Значит, возможна газета, говорящая правду, это не абстракция. А вот поди ж ты, вообразить такое в конкретных советских условиях — уже почти невозможно. Как говорится, дошли.
А во-вторых, если все же напрячь воображение и кое-как, схематически, с грехом пополам, представить себе Советское государство с полным и безоговорочным торжеством правды и только правды во всем, то… То что?!
Конец всему, всеобщее светопреставление? Или, может… или наконец-то та самая, да наконец-то человеческая жизнь для потомков, обещаниями которой уже сами советские водители перестали подгонять к небывалым трудовым подъемам. С годами все более неловко: старики гробились, ну, для потомков. Нарождались потомки, гробились, гробились, старились, им говорили: это для ваших потомков. Следующие потомки — гробились для следующих. Да полноте! Это лишь тот, кто сам не умеет жить, ибо бездарен, разводит разговорчики о потомках. Партия коммунистов, взявшись устроить жизнь, наобещав три короба, нагромоздив гекатомбы жертв, оказалась совершенно бездарной и не способной создать условия для счастья масс. Это выяснилось очень скоро после переворота. И по совести, этой партии следовало уйти тогда, давным-давно, уступив другим, может быть, более прозорливым или талантливым. Она же всех таких просто передушила, перетопила в крови. Так дальше, естественно, ничего иного не оставалось, как свою бездарность объявить гениальностью, нищету — благосостоянием, диктатуру — демократией, жизнь как в концлагере — свободой, а для доказательства сомневающимся, что это есть «правда» по-большевистски, ох как трудилось ведомство товарищей Дзержинского, Менжинского и прочих Ежовых, Ягод и Берий. О, создание этого устойчивого общественного устройства на принципе неправды, как на фундаменте, — было нелегким, о, каким нелегким делом. Подумать, на что бросались силы!.. Сколько сил! А создали!.. Куда там Вавилонская башня — детская игрушка по сравнению с вавилоном жизни по лжи, построенной и предписанной сотням, сотням и сотням миллионов — и отживших, и живущих, и еще не родившихся.
Жаль. Как жаль. Это ведь совсем неумно, жестоко, ненужно. Принцип неправды, если на нем выстраивается человеческая жизнь, начисто отметает из жизни гармоничность. А ведь это — главное условие счастья: гармоничность. То есть когда человек себя чувствует в согласии с совестью, с окружающими, вообще с мирозданием. Следует удивляться стойкости и выносливости человека, если, живя от рождения по много десятилетий в такой дикой дисгармонической советской действительности, вынужденный быть денно и нощно этаким — фактически — двуликим Янусом (официально одно, в душе другое, вслух этак, в мыслях наоборот), — человек не сходит с ума, не становится клинически больным психоневрастеником. То есть болезни такого порядка свирепствуют в СССР, но в главной своей массе люди как-то спасаются. Одни пьют сильно — до оглушения, тем самым интуитивно нащупывая путь к некоей разрядке. Алкогольное оглушение действительно снимает психическое невыносимое напряжение, но всего лишь на время. И сам алкоголь — другая беда. Беду бедой вышибать?
