Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский

7 февраля, суббота. В субботу не было ничего, пустота.

8 февраля, воскресенье. А в воскресенье я собрался к отцу – к ним с мачехой без специального повода, просто так пришла их дочь с мужем-канадцем, словно из воздуха образовался мой единокровный брат. Вышел семейный вечер, и отец предался воспоминаниям; заговорил о бабушке, я заметил, что она умерла молодой, теперь я это понимаю, раньше она мне казалась древней старухой. Сколько ей было лет? – спросила мачеха. – Это легко подсчитать. Она умерла в 1981, а была девя… Девятого года, – вскричал я. – И сейчас девятый год. У нее ведь в начале февраля был день рождения? – Шестого февраля – подтвердил отец.

То бишь, в пятницу. В пятницу бабушке исполнилось сто лет.

В отличие от Е-овой, что называется, очень миленькой, бабушка была настоящей красавицей, но это я знаю только по фотографиям. С детства она усвоила расхожие дворянские добродетели: бегло играла на фортепьянах, изрядно живописала маслом – ужасающие натюрморты с селедкой и бликующим бутылочным стеклом – и даже сочиняла стихи: «В этой сутолоке дней, в этой жизни суматохе как-то стало мне трудней отвечать на ваши вздохи». Сутолока дней победила вздохи, в бабушке была удивительная воля к жизни; несмотря на происхождение (или благодаря ему?), она стремилась вписаться в новый мир и вписалась в него: стала деканом ГИТИСа, дружила с селебритиз, жизнь удалась. Я помню ее светской советской гранд-дамой, непременно за столом и среди гостей. И хрустенье салфеток, и приправ острота, и вино всех расцветок, и всех водок сорта. Степенная номенклатурная вакханалия, воспетая Пастернаком. И под говор стоустый люстра топит в лучах плечи, спины и бюсты, и сережки в ушах.

Казалось, она не бывает одна, я не мог представить ее читающей. Всегда в движении, она была окружена шуршащими креп-жоржетовыми подругами, которые оставляли на моих щеках жирные равнодушные следы помады. Боже, как я это ненавидел. В тринадцать лет она взяла меня на море, там была шумная компания, какой-то модный художник и его блондинка с большим подвижным крупом. Бабушка перед летом долго сидела на диете, сделала подтяжку, диковинную по тем временам, и в 62 вновь расцвела. Я выглядел старше своих лет, это было некстати. «Ты будешь называть меня тетей», – решила она, и возражения не принимались. Но когда в моей жизни возникла Е-ова, бабушка была уже другой: круг ее знаменитостей поредел, а память ослабла, она записывала на отрывном календаре их дни рождения, но это не помогало: за хорошо сервированным столом было все больше пустых стульев. Пережив два инсульта, она растолстела, облысела и окончательно превратилась в московскую барыню, жесткую и жалкую. Когда я, полный мыслей о Е-овой, подходил, наконец, к ней прощаться, на меня с укоризной глядел печальный плешивый бегемот.

После ее смерти я перетащил к себе фамильное бюро, из которого вывалилась целая коллекция очков, битых, без одного стекла, со сломанной дужкой, все они, аккуратно собранные, лежали по ящикам. Очки оказались сплошь дальнозоркие; бабушка их не выкидывала, боясь, что останется без книг, без чтения. При ее жизни я ничего этого не знал, не ведал. Смотрел прямо, а видел сбоку. Боковым зрением мы отмечаем чужую боль и, охваченные мимолетным сочувствием, бежим прочь. Прочь, прочь от бабушки, быстрее к Е-овой – там сутолока дней, там жизни суматоха. Там вздохи. «Сашенька, вы чудесно танцуете вальс. Давайте танцевать вальс». Лань, сущая лань, самая тонкая в мире талия. И плывет, плывет на меня ее юбка-колокол.

Но 6 февраля 2009 года я общался не с Е-овой. 6 февраля 2009 года я общался с тем светом, да-да, прямо по Козьме Пруткову – верные вести оттудова получила сама графиня Блудова. Да только ничего не поняла.

Бедная, бедная бабушка. Она все тщательно продумала, все гениально обставила, сначала в виде пролога сочинила раут у Антона: гляди, внук, как надо меня праздновать. Потом сигналила весь свой красный день, стучала, кричала, заставила меня в память о ней записывать дни рождения на бумажке, наконец, плюнула и, презрев девичью гордость, наслала на меня, такого дурака, Е-ову-разлучницу, отчаянно била в ее юбку-колокол, и все впустую. Я ничего не услышал. Я все пропустил. Наверное, так и должно проходить это общение. Оно осознается лишь тогда, когда его нет и не будет.

Боком коснулась, отошла прочь.

В Хуахине песок вдоль воды на многие прогулочные километры и лошади, и обезьяны, и цапли, и собаки, бегущие вдоль, свернувшиеся клубком, и щербатая тропическая зелень с редкими пунцовыми прыщами цветов, и убогий многоэтажный модернизм, и традиционный тайский срач, и посреди него птицы небесные, не сеют, не жнут, не собирают в житницы, но Господь кормит их, а они танцуют Матисса.

«Поэт в России больше, чем поэт» – сколько глупостей рождено от этой веры. Поэт в России такое же частное лицо, как слесарь или риэлтор. Вот сказал Норштейн что-то о Крыме, который, на его взгляд, правильно присоединили, и одни его чихвостят, а другие рвут на себе волосы. Какие страсти. С чего это? – сказал и сказал. А другой скажет иначе. О Крыме, как и на любую другую тему, можно думать по-разному: есть одно мнение, есть второе, третье и тридцать третье. В чем проблема? А все в том, что Норштейн – учитель и пророк, как же он мог так опростоволоситься. Да запросто. Норштейн – снял «Сказку сказок» и «Ежика в тумане». Это хорошие фильмы, даже очень хорошие, они достойны любых оваций, но это кино, а не универсальный ключ к мирозданию, которому, кстати, было бы странно аплодировать. Норштейн – кинорежиссер. Они водятся на киностудиях, а учителя и пророки водятся в Библии, за всеми ключами обращайтесь туда, всегда лучше ходить по адресу.

Не хочу писать про Украину, надоел срач в комментах, концентрированный бульон злобы, кипит и разливается со всех сторон. Зачем он мне? Но одну мысль запишу под замком, только для себя. Два года назад ее надо было озвучить. Сегодня двухлетний юбилей.

После того как 21 февраля 2014 года Янукович улетел в Харьков и стало понятно, что новой киевской власти ничто больше не помеха, победители должны были выйти на крыльцо и сказать: «Дорогой народ! Янукович морочил тебе голову, обещая отстоять русский язык, но не сделал этого. Он тебя обманул. Он принял половинчатый закон, который никому не нужен, а мы, европейская власть, дадим тебе закон настоящий – русский язык станет вторым государственным, полноценным и равноправным, как полноценны и равноправны все граждане Украины».

Скажи