Виктор Топоров - Жёсткая ротация
В ответ на что вновь и вновь приходится разъяснять: да, «толстяки» умирают или уже умерли, да, «Звезда» с «Невой» не нужны никому, а вот новый — и настоящий — журнал нужен, а может, и не один. Ну, допустим, — возражают в этой точке спора, — но сперва уберите куда-нибудь эту грязь, эту мерзость, эти разлагающиеся останки ископаемых чудовищ. С таким подходом я в целом согласен и даже придал ему однажды каламбурно-афористическую чёткость: «НЕВУ» — в НЕВУ, а «ЗВЕЗДУ» — в П.ЗДУ! Позвольте на этой высокой ноте обзор питерских литературно-публицистических журналов и завершить. И хорошо бы к данной теме впредь не возвращаться в связи с её не только фактической, но и — будем надеяться — формальной исчерпанностью. Надежда как-никак умирает последней, а значит, должна пережить и акционерные общества закрытого типа.
2003
Новые приключения неутомимых
Когда несколько событий или псевдособытий, затрагивающих одних и тех же людей или недолюдей общим числом около десятка, происходят практически одновременно в четырёх культурных столицах Европы, это не может быть простым совпадением. Налицо резкое обострение сезонной активности. А что за сезон у нас на дворе? Очей очарованье, воскликнет оптимист. Унылая пора, вздохнёт пессимист. А в октябре прощай, любовь, напомнит галльский зубоскал в переводе отечественного. И, раз уж речь зашла о стихах и даже отчасти стихами, то вот вам, с позволения сказать, поэза, подытожившая восприятие действительности одним из наших неутомимых, дважды лауреатом Государственной премии России — из ельцинских и из путинских ручек соответственно — Александром Семёновичем Кушнером (другой неутомимый — Владимир Соловьёв — утверждает, будто Кушнера зовут Александром Соломоновичем, однако будем придерживаться официальной версии):
То подводная лодка, то вертолёт, Помещённый с пехотой под небосвод, То в метро какой-нибудь переход, То обрушивается дом, То автобус не вписывается в поворот И лежит под скалой вверх дном, То своими же весь пограничный взвод Перестрелян в краю родном. А уж этих, застреленных у дверей Собственных квартир, по России всей, Сосчитать невозможно, глухих смертей. Тема явно не для меня…
И впрямь, и впрямь… Раньше Семёнович вроде бы не писал о политике. Тем в отсутствие иных достоинств и славился. Что же заставило певца техники супружеской жизни (если можно засунуть крыло, значит, можно и руку) и перелагателя учебника русской литературы для восьмого класса (Баратынский не менее трёх гостей приглашать нам советовал) обратиться к поэтике прямого высказывания? Какое потрясение, какой слом, какая катастрофа, какое торнадо? Жена бросила? Чужие стихи иссякли? Дача сгорела? Во Франкфурт на книжную ярмарку не взяли? Да нет, всё на месте, а во Франкфурте вошёл в почётную сотню «писателей от Министерства культуры».
Причина поэтической метаморфозы и глубже, и прозрачней, чем слёзы былых времён (очаровательный образ из заключительной строфы вышепроцитированной поэзы): Семёновичу заказал подборку стихов — и пообещал заплатить двести долларов — эмигрантский журнал. Мало того что эмигрантский — оппозиционный! Самый что ни на есть подберезовый. А за двести долларов имеет смысл расстараться. И вот тихий лирик, поплевав на мозолистые ручонки, смастерил паровоз (ударное политическое стихотворение, открывающее подборку, как это именовалось в советские времена): про подводную лодку, про вертолёт, про подземный переход, про автобус под скалой вверх дном и даже про пограничный взвод — последнее не столько для рифмы, сколько чтобы особо потрафить предполагаемому заказчику… Так что же, Кушнера купили за двести долларов? Нет, разумеется! За двести долларов купили немножко Кушнера, тогда как контрольный пакет означенного АОЗТ остался у государства, у Путина, у Министерства культуры — и был именно в данном качестве отправлен во Франкфурт. Другое дело, если бы в оппозиционном журнале Семёновичу предложили триста… А там, во Франкфурте, милая дама из издательства «Вагриус» провела круглый стол на тему о русских мемуарах. Главный мемуарист современности и поэтический соперник нашего Семёновича Анатолий Найман держал, как водится, исполненную православного смирения речь. Которую словом и делом прервала ещё одна «ахматовская сирота» — профессор Михаил Мейлах. Слово было лжец, а дело — удар по морде. Не сильный, добавлю я не без сожаления. Далеко не столь сильный, какого Найман (да и чуть ли не любой из литературных фигурантов данной статьи, хоть тот же Семёнович за тот же вертолёт, помещённый с пехотой под небосвод) заслуживает. Да и сам Мейлах — за все пакоста, которые он делал, делает и, очевидно, собирается делать и впредь. Несколько лет назад Найман написал и опубликовал про Мейлаха пасквиль «Б. Б. и другие». Мейлах, конечно, мразь, но и Найман мразь ничуть не меньшая, не сговариваясь, написали два критика — Топоров и Золотоносов. Мейлах объявил, что подаёт в суд на Наймана, Топорова и Золотоносова. Разместил это объявление на пахучих страницах журнала «Звезда». «А за базар ответишь?» — спросил я у соредактора «Звезды» Гордина. «Отвечу», — не моргнув глазом соврал Яшка-холуй, на сей раз на ярмарку не поехавший. Золотоносов, тот заставил «Звезду» принести ему письменные извинения. Где русские мемуары, там и русская дуэль — бессмысленная и беспощадная (что на Франкфуртской ярмарке и было лишний раз продемонстрировано). Именно о русской дуэли — а также о чести, достоинстве, благородстве — сочиняет книги Яков Гордин, когда он не сочиняет про Иосифа Бродского. Про Бродского — имеет право, в юности ходил у будущего нобелеата в шестёрках и бывал регулярно посылаем как на три буквы, так и за водкой (точь-в-точь как его соредактор Андрей Арьев — Сергеем Довлатовым). Про честь и благородство — сомнительно: всякий раз, попав в ситуацию нравственного выбора, Яков Александрович ведёт себя не как столбовой дворянин, а как местечковый шинкарь, в чём, строго говоря, нет ничего противопоказанного на уровне генетическом.
Вот и в эти дни, возглавив жюри «Русского Букера», он бесстыдно пренебрёг лучшими и принялся пропихивать своих. Которых, ясное дело, из внутреннего аристократизма, мысленно именует нашими. Самой своей сейчас стала директор петербургского ПЕН-центра и главный редактор климактерического журнала «Всемирное слово» прозаиня-графоманка Елена Чижова с мениппеей «Лавра», опубликованной, понятно, в «Звезде». Действие романа разворачивается главным образом в звезде у центральной героини, где сталкиваются лбами православный поп, верующий иудей и законный муж. На материале этого соревнования героиня, а следом за ней и сама писательница приходят к выводу о том, что избавить православие от системного кризиса способен только регулярный приём виагры. Мениппею расхвалил на страницах московских «толстяков» ещё один столбовой дворянин из-под Бродского — председатель (не путать с директором) петербургского ПЕН-центра и член редколлегии «Звезды» Константин Азадовский, а у этого и вовсе ума палата. Просторная, стерильно чистая, девственно пустая. Он Рильке переводит — и во «Всемирном слове» печатает. А ещё где? В «Звезде»! Подарил мне на днях книгу собственных стихов ровесник, но не член честной компании, и человек действительно, без дураков, честный и благородный — до простодушия благородный — Владимир Британишский. Там есть дивное:
И я свои стихи в две стопочки кладу: С одной — иду в «Неву», с другой — иду в «Звезду»…
С питерскими поэтами долгие десятилетия живущий в Москве Британишский раздружился — и его можно понять. А заканчивал он Горный институт, возле которого будет воздвигнут в скором времени памятник Иосифу Бродскому. Про который (и про которого) староста ахматовского ЛИТО первой половины шестидесятых прошлого века — живут же люди! — бездарный Дмитрий Бобышев уже успел (в мемуарах «Я здесь», изданных всё в том же «Вагриусе») возопить: Вас здесь не стояло! Как мемуарист Бобышев, кстати, превзошёл даже Владимира Соловьёва: тот хвастался тем, что подложил собственную жену под Бродского, а этот похваляется тем, что его, бобышевская, жена от Бродского родила. Не стояло, а будет! Бессмысленную и пошлую затею с памятником Бродскому сумели хоть как-то облагородить, выбрав вариант не со статуей «Рыжего», а с раскрытой книгой. Каменная книга, правда, уже есть на комаровском кладбище; под ней похоронен почтенный профессор, и в народе этот памятник называют Могилой Книжного Червя. Но всё же это лучше, чем гранитный или бронзовый Бродский, да и соблазн для осквернителей поменьше. Кушнер, Гордин, Азадовский, Арьев, Бобышев, Найман, Соловьёв, ещё пара-тройка — за этими мы следим и, если что, накажем по звезде мешалкой. А уличный осквернитель на каменную книгу, да ещё полузатопленную в грязной воде, покуситься побрезгует. Вот только почему возле Горного? Без малого пятьдесят лет назад там было знаменитое ЛИТО Глеба Семёнова — Горбовский, Гладкая, Тарутин, Агеев, тот же Британишский; заглянул туда однажды и юный Бродский — вот только Семёнов его выпер. И почему каменная страница с высеченными на ней строками Бродского — это памятник именно ему? Скорее уж — Кушнеру, который нобелеата (сперва — будущего нобелеата) долгими десятилетиями в поэтическом смысле самым бессовестным образом обворовывал; Бродский умер, но написать успел немало — и Кушнеру ещё на несколько лет хватило; лишь в самое последнее время, да и то за баснословное вознаграждение в двести долларов, он поневоле заговорил собственным голосом, образчик которого приведён в начале данной статьи.
