Орхан Памук - Другие цвета

Когда я вышел на улицу после долго путешествия на лифте, я решил умыться. В закусочной, куда я зашел, официант сказал:

— Туалет только для клиентов. Вам нужно что-нибудь заказать.

— Один гамбургер, — сказал я, не садясь.

— Простой?

— Да.

И, войдя в туалет, я умыл лицо.

Когда я сказал, что хлебцы, кексы с изюмом, сухие пирожные, которые мы покупаем в пекарне, дома теряют свой вкус, мне в ответ рассмеялись. В дождливую и темную субботу мы пили после обеда чай, обсуждая, идти нам или нет на вечеринку профессоров и студентов, которая состоится в Колумбийском университете. Они сказали: этот прекрасный, очень мягкий, нежный, ароматный, очень теплый, аппетитный запах теста, которым благоухают их печки, который пробуждает в человеке необъяснимое желание, как только вы входите в магазин, как можно скорее купить всю выпечку, все пирожки, хлебцы и булочки — это искусственный запах, который закачивается в магазин специальными машинами. В большинстве магазинов, где продают хлеб, до которого, обманувшись запахом, хочется дотронуться кончиком пальцев, нет даже духовки. Вы бы сказали, выражаясь старыми словами, что это «истинное, совершенное крушение иллюзий», сильное ощущение безвкусицы, пошлости. Ну, на худой конец, можно сказать, что это смешно.

Вы понимаете, что это ощущение безвкусицы проникает в вашу повседневную жизнь в Нью-Йорке до тех пор, пока вы не привыкнете и не узнаете его. Мясо этого гамбургера, который я держу в руке, из мясного фарша или из соевых бобов, а эти гвоздики в цветочных горшках, которые поливают вычурные фонтаны, пластмассовые, а этот фотоаппарат, который, как пишут в газете, продается невероятно дешево, именно тот, что я хочу купить?

Если бетонную стену выкрасить под кирпич, можно не обратить на это внимания: мы все еще помним настоящие кирпичные стены, и многие из нас знают, как выкладываются кирпичные стены, бетонная стена, подражающая кирпичной, — это шутка, которая не особо сильно нас беспокоит. Но если все превратить в подражание? Архитектура, которая в настоящее время плодится в Нью-Йорке, как грибы, и называется претенциозным выражением «постмодерн», — архитектура именно такого рода. Архитекторы специально задумывают строения, чтобы сделать акцент на чувстве подражания: я думаю, что строения со стеклянными поверхностями невероятных размеров, завитками и изгибами, напоминающими средние века, словно предназначены, чтобы быть ничем. Или же они намерены обмануть нас своим внешним видом, чтобы казаться чем-то другим, а не тем, что они есть.

Но самое странное то, что пока нас обманывает реклама, слоганы по радио, огромные рекламные плакаты, красивые манекенщицы по телевизору, они вовсе не чувствуют необходимости скрывать, что это обман. Вы знаете, что в мороженом — не клубника, а красная краска, знаете, что похвальным отзывам на спинках книг не верят даже сами авторы, что актриса, которая выступает уже сорок лет, не молода, что ее лицо подтянуто, и что Рональду Рейгану его речи пишут другие. Но я не думаю, что большинство особо заботят эти маленькие тайны. Наверное, усталый рядовой гражданин, который торопливо идет по 5-й авеню, думает: «Зачем мне интересоваться, пластмассовый или настоящий цветок сейчас ласкает мой взор? Он ласкает мой взгляд, веселит меня, и этого мне достаточно».

Человек, приехавший в Нью-Йорк недавно, чувствует себя еще хуже. А что если люди здесь хотят надуть меня — сияющими улыбками и мимолетными вежливыми вопросами, жестами и движениями выставляя меня дураком? Неужели человек, который во время долгой поездки на лифте, привычной для всех жителей Нью-Йорка, внезапно спросил, как мои дела, всерьез интересуется мной? Неужели девушке из туристического бюро, забронировавшего для меня гостиницу, и в самом деле хочется узнать, какие у меня планы, или она ведет себя так только потому, что так положено? Зачем они задают эти дурацкие вопросы про Турцию — они действительно хотят узнать ответ или спрашивают просто так? Почему они так много улыбаются мне, почему так часто извиняются, почему они такие внимательные?

Дождливым днем, когда мы ели недавно купленные в магазине булочки, которые дома совершенно не пахли, я пожаловался на это друзьям, но они не согласились со мной. Я, вероятно, приехал из страны, где придают слишком большое значение Правде и Лжи, Добру и Злу, Под линности и Фальши. Я, наверное, ждал здесь такой же искренности, как от жены или от друга, от многочисленных сотрудников незнакомых мне фирм и организаций, от телеведущих, от бесконечных рекламных плакатов, развешанных по всем улицам. Затем мы вспомнили одного общего друга и стали подленько насмехаться над ним.

У него степень, он признанный специалист в своей области; он болтлив, но он настоящий книжный червь — с поистине волчьим аппетитом он проглатывал все книги, а также все новые идеи из области социологии, психологии и философии. Даже мы признавали, хотя не без улыбки, что он лучше, чем все заурядные невежды, которые преподавали в университетах города, но он никак не мог найти работу. Потом мы вспомнили о том, что с грустью рассказывала его жена: тем, кто говорил ему, что он должен ходить по кабинетам, рассказывать о себе, писать всем письма и как-то действовать, чтобы найти работу, он отвечал: «Я к ним не пойду, если им надо — пускай сами ко мне приходят». Домой к нему не приходил никто, кроме друзей, советовавших ему изменить отношение к происходящему. Но, в конце концов, им это тоже надоело, и они погрузились в почтительное молчание, которое ему так нравилось.

Так мы опять вернулись к вопросу, идти или не идти на университетскую вечеринку. Мы знали, что когда войдем в этот ярко освещенный зал, нас опять поразит полная безвкусица. На входе нам, как и всем присутствующим, нужно будет написать свои имена на бейджиках и прикрепить их на отворот пиджака. Свет в зале будет таким же желтым, как и жареный картофель. Я уже видел беспомощность и доброжелательность на лицах гостей с бокалами в руках, рассматривающих друг друга. Нас должны были представить присутствующим, как товар, разложенный на полке супермаркета. Для этого нам нужно будет постараться разрекламировать себя, рассказав окружающим о наших неповторимых достоинствах, наших интересах, о манере разговаривать, о наших интеллектуальных способностях, о нашем чувстве юмора, о нашей психологической устойчивости и общей культуре. Так, подобно яичному шампуню, который отличается от яблочного, и нам предстояло разделиться и занять свои места согласно положению в социальной иерархии Нью-Йорка.

Мои друзья, муж и жена, сморщились, как будто были согласны со мной. Но с другой стороны, мы только что со смехом говорили, какие заманчивые здесь супермаркеты, где, кажется, есть все, что может только прийти в голову. Десятки тысяч этикеток, красок, коробок, картинок, букв, цифр ожидали в этих просторных, благоухающих и светлых магазинах вашего жадного взгляда.

Пока ваш взгляд бродил по красочным поверхностям, у вас и в мыслях не было, что они вот-вот обманут вас: вы как будто напрочь забыли о различии между формой и содержанием. Вы забываете о себе среди притягательных красот торгового рая и не можете насмотреться. Со временем мы учимся понимать, что не так уж и важно, если дома булки пахнут не так, как пахли в магазине.

«Дорогой, ну давай пойдем, — сказала в конце концов жена моего друга. — Хотя бы на людях побудем».

Так мы решили идти на вечеринку.

Может быть, с вечеринок или из супермаркетов в Нью-Йорке и можно уйти с пустыми руками, но вот не налюбоваться на все вдоволь в Нью-Йорке нельзя.

Я проскочил через турникет и побежал вниз по лестнице, но не успел. Двери закрылись. Поезд разогнался и уехал. В это время дня поезда ходили редко, поэтому я сел на одну из скамеек на перроне и стал ждать следующего. На улице было слишком жарко и солнечно, и сидеть на прохладном и безлюдном перроне оказалось приятным. Через решетки в потолке, выходившие на тротуар Бродвея, струился приятный свет. Луч света был треугольной формы, как в доисторической пещере, и когда через него проходили люди, они на какой-то миг становились похожими на привидения. Некоторое время я смотрел на них, а потом стал слушать разговор пары, севшей рядом со мной.

— Но они ведь еще такие маленькие, — сказала женщина.

— Ну и ладно, — ответил мужчина, покачивая ногой. — Пора стать требовательнее к ним.

— Но они еще такие крохи, — повторила женщина нежно.

Кажется, именно тогда я впервые заметил это лицо в свете, струившемся из решетки, но не узнал его. Узнал я его только лишь увидев силуэт, когда он начал нервно вышагивать по платформе. Это был мой одноклассник из лицея; он два года учился в Стамбуле в университете, но втянулся в политику, а потом внезапно исчез. Мы только потом узнали, что он уехал в Америку, поговаривали, что его богатые родители, испугавшиеся, что сын занялся политикой, отправили его туда, но я знал, что он не очень богатый. Потом мы услышали, от кого я не помню, что он погиб, то ли в автомобильной аварии, то ли в авиакатастрофе, что-то в этом роде. Глядя на него краем глаза и не испытывая при этом никакого волнения, я еще вспомнил, как кто-то из нью-йоркских знакомых упомянул его имя, добавив, что он работает в одной энергетической компании. И работает недавно. Почему-то тогда я не вспомнил, что раньше слышал о его гибели. А если бы и вспомнил, то, наверное, не удивился бы, а только бы подумал, как сейчас, что правдой может быть что-то одно. Когда он отошел в сторонку и прислонился к одному из железных столбов, я встал и пошел к нему.