Михаил Горбунов - К долинам, покоем объятым
Два гигантских грибовидных столба ушли в годы и века варварством, многократно затмившим сожжение храма Артемиды Эфесской; совесть геростратов двадцатого века н а ш е й э р ы удивительно легко приняла на себя тяжелейшее из преступлений, когда урановый и плутониевый ураганы не разбирали ни детей, ни женщин. Теперь их тени вздымают руки из мглы поверженных в прах жилищ, а взрывы, чудовищно протянувшиеся во времени, убивают и убивают уже потомков, и боль человечества, которую должно бы поставить перед всеми семи чудесами света, по-прежнему рвется из пепла атомных погребений. Весь ужас состоит в том, что бомбы в чисто военном смысле не оправдали надежд варваров политики и стратегии: они не привели к победе над империей, не повергли в превентивный страх начавших широкое наступление русских.
Сознание того, что использован весь атомный «арсенал», бесило их в кабинетах Пентагона, а меж тем на оперативной карте главнокомандующего маршала Василевского красные стрелы основных ударов — Забайкальского, сквозь зной, нещадно раскалявший танковую броню, сквозь тучи пыли, камень и лесные завалы, сквозь огонь японских заслонов перевалившего Большой Хинган и уже на равнине устремившегося к Чанчуню и Мукдену; Первого Дальневосточного, проламывавшегося сквозь горы и тайгу к Харбину; Второго Дальневосточного, который ходко шел вдоль реки Сунгури, взаимодействуя с Амурской флотилией, — эти красные стрелы напоминали мощную сжимающуюся пятерню, из которой уже не было выхода. Советские войска шли по корейской земле, по Сахалину, корабли Тихоокеанского флота высадили десантников на Курилах, и это неостановимое, вносившее серьезные коррективы в доктрины ведения войн движение было достигнуто лишь доблестью и кровью советских солдат. Они вели бой в подожженных танках, бросались грудью на амбразуры дотов, бились врукопашную, и вслед всесметающим ударам советских фронтов выстраивалась горестная шеренга простых, увенчанных звездами могильных пирамид.
Из тьмы веков вышли, поклялись в верности бусидо, врылись в землю, чтобы умереть в ней, камикадзе — смертники. Они нападали из засад, вели снайперский огонь с сопок, рвали дороги, мосты, связь, зверски убивали отставших от колонн. Мощный танк, как мамонт перед червем и гнусом, подчас был бессилен перед камикадзе: тот заползал в непростреливаемую зону, подтягивал веревкой мину либо связку гранат, подсовывал под гусеницу, в кромешной тьме взрыва гибли и танк и камикадзе… В одном лишь бою за станцию Эхо камикадзе вывели из строя одиннадцать боевых машин…
Советским солдатам, путь которым преграждала река Муданьцзян, до конца жизни запомнятся броски обвязанных взрывчаткой японских смертников на бетонные опоры моста, чтобы обрушить стальную громаду, на которую должны были ступить советские войска. Жуткое видение прыгающих один за другим смертников… Взрывчатка разносила в куски камикадзе, но ее не хватало, чтобы завалить хотя бы одну ферму моста, и смертники, падающие на бетонные устои, останутся жалкой и дикой атавистической тенью самурайского далека.
Если смертнику надлежало действовать в одиночку, он выбирал удобную позицию, преимущественно над горными дорогами, основательно оборудовал круглый окоп, раскладывал возле себя гранаты, заряды взрывчатки, мины, а затем, пропустив основные силы наступающих, сидя на скатанной шинели, с мертвой выхолощенной душой открывал прицельный огонь из ручного пулемета или винтовки системы «арисака» по замыкающим колонны повозкам с ранеными, машинам боепитания, отставшим одиночным солдатам, он, как паук, сидел в своем круглом окопе до последнего, и когда наши бойцы проникали к нему, взрывал себя, и его гнездо вызывало омерзение.
А «пятерня» советских фронтов сжималась, и не было щели, в которую могли бы выползти еще не добитые остатки Квантунской армии, и плененный генерал Симидзу потом с горечью признается, что никто в японской военной верхушке не ожидал такого мощного удара русских из почти непроходимых районов сквозь укрепления, создававшиеся годами. И сводит счеты с жизнью военный министр Корецика; и подает в отставку вместе со всем своим кабинетом премьер-министр Судзуки, и наконец прорезается голос главнокомандующего Квантунской армией генерала Ямады: он признает поражение своих войск, отдает приказ о прекращении боевых действий, и лишь слово «капитуляция» еще не могло выговорить генеральское горло, привыкшее лишь к надменному исторжению самурайских догм, и советское командование находит средство придать иной оттенок красноречию генерала Ямады…
Это были три отчаянных авиадесанта — в убежища японских столпов войны: транспортный самолет с парламентерами и автоматчиками охраны, несколько истребителей сопровождения — и полная инициатива действий в невесть что сулящей обстановке…
Средь бела дня десант Первого Дальневосточного фронта во главе с генералом Шелеховым приземляется на аэродроме Харбин… Встреча с потерявшим всякое самообладание от неожиданного визита русских начальником штаба Квантунской армии Хата… Условия капитуляции приняты, с тем же самолетом генерал-лейтенант Хата следует в штаб фронта, куда уже прибыл главком Василевский.
Начальник отдела оперативного управления Забайкальского фронта, стройный крепыш с внимательными серыми глазами, любимец командующего фронтом, с которым прошел едва ли не всю войну, полковник Артеменко, напутствуемый на аэродроме самим маршалом, вылетает в Чанчунь. Тут сам главарь генерал Ямада. Но и он вынужден принять продиктованные ему пункты акта о безоговорочной капитуляции. Через несколько дней сюда прибывает командующий фронтом Малиновский. Он видит перед собой старого человека в помятом мундире с аксельбантами, голова его почти лыса, уши вяло оттопырены, лицо с растерянно бегающими глазами серо, плечи опущены… Так вот ты какой, генерал Ямада! Все говорит о твоем бесславном финале.
И наконец — поразительное по замыслу и исполнению десантирование в глубокий тыл японской армии, в Мукден, группы парламентеров, которых возглавил начальник политотдела штаба Забайкальского фронта генерал Притула. Здесь, в Мукдене, прямо на аэродроме и был пленен марионеточный правитель Маньчжоу-Го Пу И. «Император» как раз ждал самолет, чтобы бежать в Корею, а оттуда в Японию. И вдруг такой конфуз… Странно было видеть человека в темном штатском костюме с надутым сумрачным лицом, с влажно сверкающими, ни на кого не глядящими глазами за стеклами очков.
То, о чем мучительно не хотелось думать генералу Ямада, помимо его воли, противу древней идеи «великой восточной сферы», внедрявшейся в мозг японским мальчикам так же настойчиво, как настойчиво вкладывались им в руки деревянные винтовки, — вершилось. Квантунская армия разваливалась, и несметные толпы совершенно деморализованных, забывших догмы бусидо людей отдавали себя на милость пришедшим из-за Большого Хингана, из-за Амура простым, веселым, не помнящим зла солдатам.
Лишь одна оперативная сводка Советского Информбюро за 19 августа сообщала, что войскам Первого Дальневосточного фронта, занявшим Вэйхэ и Яньцзы, сдалось в плен пятьдесят пять тысяч; Второго Дальневосточного, овладевшим Лучженем и Сансинем — двадцать три тысячи; Забайкальского, занявшим Жэхэ, Синьминь, Цицикар и вышедшим на подступы к Мукдену и Чанчуню, — двадцать тысяч японских солдат и офицеров. Колонны бредущих в наш тыл пленных в полосах наступлений корпусов и дивизий очень часто превышали численный состав самих этих советских соединений. Складывали оружие целые армии, фронты…
20 августа вместе с более чем пятьюдесятью тысячами японских вояк были пленены командующие третьей армией генерал Кэйсаку, пятой армией генерал Норицуне, первым фронтом генерал Сэйтги, третьим фронтом генерал Дзюн… Нужно отнести к понятию постфактум декларацию императора Хирохито о капитуляции японской армии — в двадцатых числах августа исход войны был предопределен, а к концу месяца завершилось разоружение и более чем миллионной группировки противника, и марионеточной армии Маньчжоу-Го, и войск Внутренней Монголии, и Суйюаньской армейской группы.
История войн не знает столь умопомрачительного краха огромной военной машины. Вместе с советскими и монгольскими войсками вошла свобода в Маньчжурию, по более точному определению — в Северо-Восточный Китай, в Корею до самой тридцать восьмой параллели, Южный Сахалин, и это было н а ч а л о: мощная цепная реакция, противоположная той, которая уничтожила Хиросиму и Нагасаки, цепная реакция свободы отъединит от «великой империи» и Вьетнам, и Индонезию, и Бирму, и Малайю, и Филиппины, она докатится до Индии, которая вырвет независимость у Англии…
И — как мизерный слепок бушующих страстей — мнимо значительная церемония в Порт-Артуре, когда советские десантники, подвигаемые генералом Ивановым — он невысок, быстр, донельзя близок людям открытой натурой, с иссеченным осколками лицом, — в мгновение ока разоружили японский гарнизон, не без труда разыскали командующего японским флотом в этом политом кровью русских солдат дальнем форпосте отчизны…
