Цивилизация людоедов. Британские истоки Гитлера и Чубайса - Делягин Михаил Геннадьевич

Ключевые построения Маккиндера прошли проверку временем и не вызывают сомнения и по сей день: «Хартлендом» он назвал центральную часть Евразии (то есть основную часть России, Среднюю Азию и внутреннюю часть Ирана, а также восточную часть Кавказа). К «Хартленду» примыкает «внутренняя дуга» (Европа, Аравия, в которой тогда ещё не были открыты залежи нефти, и Индокитай), а к ней – периферийная дуга (Америка – Африка – Океания) [260]. Интересно, что в 1943 году Маккиндер вывел США из состава периферии и признал их самостоятельным противостоящим «Хартленду» центром.

Не вызывает в настоящее время сомнения (разумеется, с поправкой на учтенное им лишь с большим опозданием возвышение США) и максима, сформулированная им в 1919 году, по дымящимся итогам Первой мировой войны: «кто контролирует Восточную Европу, тот командует Хартлендом; кто контролирует Хартленд, тот командует Мировым островом [Евразией и Африкой – М.Д.]; кто контролирует Мировой остров, тот командует миром» [259].

Однако не менее важной частью интеллектуальных шаблонов, заложенных Маккиндером (с опорой на крайне высокий авторитет английской политической мысли) глубоко в сознание элит самых разных государств, стало противопоставление «держав Суши и Моря», показывающее объективное различие их интересов, форматов деятельности, культуры и общественного сознания в целом.

Одним из результатов этого противопоставления, насколько можно судить, явилось стремление всех континентальных держав, попадающих под английский удар, к союзу с Россией как тоже континентальной державой, объединенной с ними объективно обусловленной общностью интересов.

Когда сложившийся было союз (или предпосылки его создания) неуклонно разрушался, это столь же неуклонно не только списывалось на обычно действительно имевшие место английские козни, но и вызывало враждебность к России и разочарование в ней из-за того, что она не смогла осознать своих фундаментальных интересов и стала слепым орудием в руках англичан против своих естественных союзников.

Фундаментальную ложность этого подхода и объективную невозможность устойчивого союза России с державами континентальной Европы глубоко и убедительно вскрыл А. И. Фурсов, показав принципиальное отличие России как трансконтинентального субъекта от европейских держав как субъектов неминуемо континентальных [95].

Сокрытие фундаментального различия между ними, систематическое уравнивание их в своих объективных возможностях (крайне, до неправдоподобия лестное для континентальных европейцев и потому легко воспринимаемое ими в прямое игнорирование реальности) неуклонно толкало лидеров континентальной Европы (причём в строгом соответствии с мировоззренческой матрицей геополитики, противопоставлявшей «морские» и «сухопутные» державы) на заведомо обреченные на катастрофический провал попытки заключения союза с Россией против Англии (а затем против Англии и США).

Причина провала всех этих попыток заключалась в масштабах и ресурсах России, неизбежно и неизменно порождающих у континентальных европейцев «комплекс неполноценности» перед ней, исключающий возможность долгосрочного сотрудничества прежде всего в силу их собственных психологических ограничений (формально субъективных, но обусловленных вполне объективно).

Таким образом, геополитический подход (лишь оформленный Маккиндером, но существовавший в практической политике задолго до него), затушевывая крайне значимую и болезненную для континентальных европейцев специфику России, неуклонно провоцировал их (начиная самое позднее с Наполеона) на постоянное повторение одной и той же системной ошибки, надежно обеспечивающей их поражение в конфликте с Англией.

Другой, даже ещё более важной подрывной особенностью геополитической матрицы мышления представляется принципиальное исключение из рассмотрения фундаментальной движущей силы всей новой истории – борьбы, которую ведут друг с другом различные группы капиталов, прежде всего финансовый спекулятивный капитал и капитал реального сектора (её трансформация в результате появления с завершением информационной эпохи качественно новой группы капитала – капитала социальных платформ – максимально подробно, насколько это возможно в настоящее время, рассмотрена в книге «Мир после информации. Стабильность [с] той стороны» [20]).

Именно эта борьба финансового спекулятивного капитала (сторону которого объективно, но отнюдь не с фатальной предрешенностью склонен принимать торговый капитал) и капитала реального сектора является фундаментом тех многообразных и во многом противоречивых процессов, которые на геополитической поверхности выглядят как пресловутая «борьба держав суши и моря». Абстрагирование от движущей подоплеки последней, эффективно навязываемое геополитикой как системой мировоззрения, как и всякое абстрагирование от существенного, обрекает его жертву на систематические ошибки и делает её беспомощным заложником организатора этого абстрагирования, каким бы порокам ни было подвержено стратегическое мышление последнего.

Весьма интересно, что при всей однозначности английского стратегического подхода к России в Германии (пусть даже раболепно стремящейся к тотальному подражанию Англии как проверенному источнику «лучших практик» во всех сферах жизни) подобной ясности отнюдь не наблюдалось вплоть до самого прихода к власти Гитлера.

Отношение Веймарской республики к Советской России принципиально отличалось от английского – и по понятным причинам: две жертвы Первой мировой войны, отверженные западной политической системой, оставшиеся в руинах разрушенных экономик (у Германии – в силу чудовищных, заведомо невыносимых контрибуций, у Советской России – в силу интервенции держав-победительниц, до сих пор политкорректно именуемой «гражданской» войной), находились в весьма схожем положении.

Эта схожесть диктовала объективную общность интересов и толкала к сотрудничеству, даже несмотря на кровавое подавление немецкими социал-демократами (в ситуативном союзе с самой «черной» колониальной аристократией) инспирированных большевиками попыток пролетарской революции (для которой в Германии в то время и в самом деле имелось значительно больше сознательного и организованного рабочего класса, чем в России).

Конференция в Рапалло в 1922 году («на полях» Генуэзской конференции) для Советского Союза стала прорывом дипломатической блокады на Западе, создавшим условия для легальной торговли, а для Германии – возможностью вернуться к жизненно необходимой для неё (особенно в условиях продолжающегося контрибуционного разграбления) эксплуатации российского сырья, получить вожделенный «глоток денег», этого воздуха всякого хозяйства.

После 1923 года Советская власть отказалась от попыток организации революции в Германии (во многом в силу внутренней борьбы большевиков с коммунистами: патриотов-сталинцев с интернационалистами-ленинцами и либералами-троцкистами, причём Сталин, по некоторым данным, способствовал провалу попытки 1923 года для изменения внутриполитического баланса в свою пользу – подробно об этом см. [18]), сняв тем самым последнюю (хотя, нельзя не отметить, в тогдашних обстоятельствах обеих сторон весьма хлипкую) преграду развитию всестороннего сотрудничества.

Естественно, развитие отношений, пусть даже и в силу сугубо временного стечения обстоятельств, было воспринято философами и аналитиками обеих сторон как проявление некоей фундаментальной закономерности, – такова объективно обусловленная патологическая нищета конъюнктурной общественной мысли.

Ориентация на Советскую Россию соответствовала в условиях Веймарской республики представлениям именно национально ориентированных, консервативных мыслителей Германии, – таких, как Освальд Шпенглер (1880–1936), Эрнст Юнгер (1895–1998) и даже автор книги «Третий рейх» Мёллерван дер Брук (1876–1925).

Более того: в начальный период развития национал-социалистического движения в Германии в его рядах достаточно серьезной была ориентация на Советский Союз и колониальные народы как объективную революционную силу и противовес Британской империи. Наиболее последовательно эту позицию выражал Отто Штрассер (1897–1974), решительно выступивший против сближения Гитлера с крупным капиталом и «черной» аристократией и покинувший из-за этого НСДАП в 1930 году, а Германию – с приходом Гитлера к власти.