Сергей Кремлев - Россия и Германия: Вместе или порознь? СССР Сталина и рейх Гитлера

Ответ на эти две точки зрения дал сам немецкий народ, приведший нацистов к власти легально, в рамках демократической процедуры парламентских выборов.

И это был не некий «выбор сердцем», а результат десятилетней работы как НСДАП и Гитлера, так и размышлений рядового немца над тем, могут ли нацисты и Гитлер стать судьбой Германии и принести ей стабильность и процветание.

Поэтому успех Гитлера и нацизма был обусловлен все-таки объективно.

И это был факт, из которого «германская» политика Советского Союза должна была исходить в первую очередь!

Однако к моменту прихода Гитлера в рейхсканцлеры нарком иностранных дел СССР Литвинов уже неплохо подготовился к бою с ним и с его любыми попытками установить с СССР нормальные отношения, вопреки идеологическим разногласиям…

ГЛАВА 9. Примеси спирта, примеси распри и нарком Меер Литвинов

В СЕНТЯБРЕ 1930 года Сталин писал Молотову: «Лучше будет назначить в Берлин Хинчука. Он хозяйственник и он там пригодится больше, чем Суриц, который в хоз. вопросах не искушен».

У этих строк есть предыстория. 10 сентября Политбюро утвердило полпредом в Германии Якова Сурица, тогдашнего полпреда в Турции. Но Лев Хинчук действительно активно работал в хозяйственных органах Советской власти еще с ленинских времен. Несмотря на меньшевистское прошлое и то, что в партию он вступил только в 1920 году, его ценили.

Поэтому точка зрения Сталина тогда победила: 15 сентября Политбюро изменило свое решение, и в Берлин поехал Хинчук. Давний соратник наркома иностранных дел СССР Максима Литвинова — Суриц остался пока в Турции.

Суть наших тогдашних отношений с Германией определялась тремя фразами из меморандума полпреда Хинчука рейхсканцлеру фон Шлейхеру от 21 декабря 1932 года: «Около 1/3 всей продукции германской машиностроительной промышленности идет на экспорт в СССР, другая треть экспортируется в другие страны и примерно 1/3 остается на внутреннем рынке… В то время как экспорт Германии в СССР играет столь значительную роль во всей ее экономике, платежный баланс СССР в отношении Германии становится все более и более пассивным в ущерб СССР. В 1932 году пассивное сальдо составляло примерно 300 млн германских марок, а это означает, что в текущем году СССР ввез в Германию золото и валюту на названную сумму».

В 1932 году мы вывозили из Германии почти все производимые там паровые и газовые турбины, почти все прессы, краны и локомобили, 70 процентов станков, 60 процентов — экскаваторов, динамо-машин и металлических ферм, половину никеля, сортового железа, воздуходувок и вентиляторов…

В общем, выходило так, что ни мы без Германии, ни она без нас нормально развивать мирную экономику не могли. Да, трений и недоразумений хватало, но при такой обширности рыночных связей чего-то другого ожидать было трудно.

Немцы хотели, чтобы мы платили по долларовым обязательствам «зелеными» или золотом. Мы настаивали на марках или бартере.

Хинчук язвительно указывал фон Бюлову, статс-секретарю аусамта (министерства иностранных дел Германии), что почти всю закупленную у нас пушнину Германия перепродает именно за доллары. И тут же упрекал за волокиту со снижением пошлин на икру, в то время как «сезон продажи икры уже наступил».

Препирательства с фон Бюловым стали чем-то вроде взаимного спорта. Тем не менее знакомство с документальными записями этих споров наводит на единственную мысль: эх если бы претензии государств друг к другу были только такими, то ничего другого и желать не оставалось бы!

Хинчука крайне тревожило «повышение примеси спирта к бензину с 6 % до 10 %»!

Действительно, неприятно.

Войной — даже таможенной — это, впрочем, не грозило. Однако во взаимных отношениях все чаще появлялись и другие неприятные «примеси» политического свойства.

И нередко эти «примеси» пахли троцкизмом самого худшего коминтерновского пошиба…

5 марта 1932 года в московском кабинете германского посла Дирксена раздался звонок…

Известие оказалось не из веселых: на советника посольства фон Твардовски совершено покушение, и он госпитализирован с серьезным ранением. Пуля раздробила две кости левой руки…

Дирксен сразу же поехал в госпиталь. Твардовски уже сделали операцию, и советник, хотя и бледный от шока, вел себя выдержанно и силился улыбаться. От ран он, к слову, оправился полностью лишь через несколько лет и после нескольких операций…

Террорист намеревался убить самого Дирксена, и Твардовски стал жертвой ошибки. Сообщили об этом Дирксену заместитель наркома Крестинский и начальник германского отдела Наркоминдела Штерн, примчавшиеся к послу извиняться…

Через заднее стекло машины в Твардовски было выпущено пять пуль. На шестом выстреле револьвер дал осечку. Стрелял в немца студент по фамилии… Штерн.

«Штерн», как известно, переводится с немецкого и с идиш («идиш», собственно, и означает «еврейский немецкий») как «звезда»… И как видим, читатель, очень уж много сомнительных «звезд» светило на тогдашнем московском политическом небосклоне, и почти все они отливали троцкистским блеском…

«Ищи, кому выгодно» — это правило безотказное. Убийство германского посла было выгодно лишь троцкистам, потому что расчет тут был, во-первых, на разрыв с Германией, и во-вторых, как следствие, — на полный срыв планов пятилетки. А ее срыв — это крах Сталина. Ничто иное Троцкого и его сторонников уже не интересовало…

НЕ ОЧЕНЬ-ТО нравились развитые советско-германские связи и части германской элиты. Предшественник фон Шлейхера, рейхсканцлер фон Папен в своем интервью французским «Матэн» и «Пти паризьен» летом 1932-го открыто призывал к франко-германскому сближению и даже настаивал на военном союзе.

Летом того же 1932 года в восточно-прусском Кенигсберге произошел полицейский инцидент в советском генконсульстве. В Германии еще было Веймарское, а не нацистское правительство, но инциденты происходили все чаще. И их причиной был не столько антикоммунизм папенов, сколько то, что советские организации в Германии нередко путали дипломатическую и экономическую работу с политической.

И на этот раз повод для конфликта был дан с нашей стороны. Тем не менее, 17 августа Хинчук встретился с фон Бюловым в настроении боевом (подогретом инструкциями Литвинова).

— Господин статс-секретарь, я крайне огорчен, но сегодня нам придется говорить не об икре, мехах и турбинах, а…

— Догадываюсь, — перебил Хинчука фон Бюлов. — Вы по поводу этого печального кёнигсбергского инцидента.

— Не только…

— Хотелось бы, господин Хинчук, если вы не возражаете, покончить вначале с этим…

— Ну что ж… Но я сразу напомню: полицейский чиновник не имел права врываться в служебное помещение нашего консульства и требовать проведения обыска. Я все проверял через своего секретаря Гиршфельда. Ваш полицейский фактически арестовал нашего консула Сметанича, его жену и нашего представителя на кёнигсбергской ярмарке Гордона. Консульство экстерриториально, господин Бюлов, не так ли?

— Разумеется, разумеется. Криминаль-ассистент Торклер не имел и не мог иметь таких полномочий. Он должен был провести обыск на квартире коммунистического функционера Фриша, проживающего в том же доме. На звонок в дверь открыл Фриш, и когда Торклер объявил ему о цели визита, Фриш провел его в помещение, которое впоследствии оказалось помещением консула. Торклер не мог предполагать, что помещение Фриша — это и помещение консульства…

— Меня такое объяснение не удовлетворяет. Тем более, что я уполномочен обратить ваше внимание и на недопустимую печатную кампанию по этому поводу в «Ангриф».

— Но «Ангриф» — это печатный орган наци, а не аусамта, господин Хинчук…

— А фон Папен, простите, рейхсканцлер Германии?

Бюлов смутился и после неловкой паузы виновато спросил:

— Это вы насчет его интервью французам?

— Да…

— Господин Хинчук, фон Папен не склонен отказываться от линии Рапалло. О перемене отношения к СССР не может быть и речи…

— Но в интервью есть несомненные антисоветские выпады.

Бюлов опять замолчал, на этот раз что-то спокойно обдумывая, а затем негромко, но решительно произнес:

— Господин посол! Папен — не дипломат старой формации, и это особенно обнаружилось в его интервью. Он отличается и от своих предшественников, как от Брюнинга, так и от Штреземана.

Бюлов остановился, а потом закончил:

— Он бросает слова, прежде чем хорошо подумать о том, следовало ли их бросать. И это многое портит ему…

— Только ему?

— Ну, конечно, и Германии…

Заметим, читатель, что как в этот раз, так и ранее, и позже, немцы не тыкали нашему полпреду в глаза незаживающей рукой Твардовски… Принципиальность по мелочам (а в то бурное время даже московский суперинцидент был все же мелочью) — это принципиальность мелочных людей.