Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны
Короче, с помощью компьютера вычислив день, когда работают и РЭУ, и паспортный стол, в опасной близости от даты свадьбы мы наконец отправились в нерасшифровываемое место, чтобы получить искомый бланк-запрос, на котором в паспортном столе поставили бы резолюцию. Очередь, как всегда, стояла изрядная. Как все советские старики и старухи (а именно из них почему-то состоит нынешняя очередь – их крутые отпрыски, видимо, добывают все справки силой оружия), эта очередь обсуждала жестокие нравы медсестер в ближайшей поликлинике. Мы с Иркой томились, прогуливая работу. Через два часа нас запустили в кабинет.
– Так,- скептически сказала женщина в тех примерно годах, когда каждое существо моложе тридцати воспринимается уже как личный враг.- Нужна выписка из домовой книги и письменное согласие всех членов семьи на регистрацию вашей невесты.
– Да они согласны!
– Они должны подписать. С их подписями и паспортами придете сюда опять. Мы заверим подписи, а потом вы пойдете в Сбербанк напротив и оплатите квитанцию за регистрацию. Реквизиты все написаны на двери.
Я помчался домой – но мать на работе, а пока придет, закроется РЭУ, и плакала наша регистрация! И самое обидное, что паспорт у нее с собой (так бы я подделал подпись, мать простит, она демократ). Так что мероприятие отложилось до очередного рабочего дня РЭУ,- Ирка тем временем старательно переписала десятизначные таинственные реквизиты того московского банка, которому мы должны были порядка пяти тысяч за ее регистрацию на 45 дней. Больше ей как не-члену семьи не полагалось. После брака положено регистрироваться уже на год, но так далеко мы не заглядывали.
…Перечел и подумал вдруг, что больше всего этот текст напоминает рассказы Е.Харитонова, прозаика, к которому у меня чрезвычайно сложное отношение. С одной стороны, я не люблю его за фрагментарность и претенциозность, но с другой стороны – этот режиссер-гомосексуалист писал, пожалуй, самую искреннюю прозу на русском языке, не считая Трифонова. И вот этот тонкий, нервный подпольный человек часами описывал, как его гоняли из одной инстанции в другую ради какого-то совершенно ничтожного дела – покупки никому не нужного прибора, починки пола… У него был отличный рассказ «Жилец написал заявление», где подробно, дотошно описывались мытарства жильца в поисках слесаря, потом в поисках домоуправа, потом в поисках линолеума… короче, простейший процесс починки пола растягивался на две недели и обрастал гроздьями сложнейших, иезуитски тонких условий. То же касалось покупки спирографа (знать бы еще, что это такое) для института, в котором трудился загнанный Харитонов. Вот этими, семидесятническими долгими периодами описывать бы наши мытарства, лишь в конце добавляя типично харитоновское, случайно прорвавшееся «О, еб твою мать!». В результате одного из таких долгих странствий по инстанциям Харитонов и умер в сорок лет, сидя в обнимку со своей так и не разрешенной замечательной пьесой «Дзынь!» – умер в твердом, но отчасти все-таки перверсивном убеждении, что государство так и должно иметь нас во все щели, как ему хочется, иначе оно не государство… Кстати, он тоже был из Новосибирска.
Прожив в России тридцать лет, я до сих пор толком не знаю, действительно ли она должна нас иметь во все щели и есть ли это залог благополучия для большинства населения; но подозреваю, что наступившее опять всесилие отечественной бюрократии – главная примета возвращения страны в старые времена. Я хорошо знаю, что такое сегодня получить нужную справку. Наше счастье в том, что мы как будто прорвались в другой класс – писателей, журналистов; купили себе право обслуживаться в других поликлиниках или буфетах, причем купили не стукачеством или карьеризмом, а своим трудом… Потому-то нет ничего унизительней нашего возвращения в класс Обычных Людей, лишенных всяких льгот. Все человечество (или во всяком случае часть его, обделенная рождением в другом месте) стоит в очередях – чем мы лучше? Для человека, читавшего или слышавшего меня, я чем-то выделяюсь… но много ли таких людей? Нет, ты окунись в гущу, в массу, где ты равен всякому. Где тебя точно так же можно поставить в очередь, в позу, в угол. Где ты и есть полноправный, типичный гражданин союза социалистических республик, которых больше нет, но все осталось по-прежнему.
Ну вот, настал очередной день, когда РЭУ работало, и мы туда приперлись с подписями и паспортами остальных членов семьи. Нам эти подписи заверили, после чего отправили платить за регистрацию – и мы заплатили,- и та самая женщина полусредних лет отправила нас к участковому.
– Зачем?- изумились мы.
– Он вас проверит по ЦАБ.
Что такое ЦАБ, я и до сих пор не знаю; говорят, Центральное адресное бюро. Выяснилось, что таким образом Ирку станут проверять на пребывание во всесоюзном розыске. Будучи искренне уверен, что она ничего такого натворить не успела, я сравнительно легко согласился на проверку ее по загадочной системе ЦАБ, но участковый, чей офис располагался через улицу, работал по совсем уж таинственному графику: час в понедельник и два часа в пятницу, глубоким вечером; естественно, когда мы пришли в указанный дом, его не было.
Несмотря на все Иркины протесты, я вынул карандаш и, будучи уже достаточно озлоблен, на деревянной стене участкового крупно, с нажимом и скрипом, написал те три буквы, которые так облегчают жизнь всякому гражданину нашей страны.
Толпу подростков, хохочущую над этими буквами, я увидел назавтра. Явившись к участковому в часы его работы, мы опять обнаружили дверь запертою. Участковый был на участке. Если мы хотели успеть до свадьбы, нам предстояло ехать в родное отделение милиции и прогонять Ирку через ЦАБ уже там.
Там – поскольку отделение милиции, слава Богу, бдит круглосуточно – была толпа лиц кавказской и околокавказской национальности, загнанная за решетку. Лица шумели, кричали, чего-то требовали и пахли. Мы подошли к дежурному, которого в тот момент явно не волновала Иркина криминальность. Он окинул ее скептическим взглядом (метр шестьдесят, большие глаза, курносая, на лице читаются пять курсов Новосибирского государственного университета плюс аспирантура) и без долгих проволочек, не запрашивая никакой ЦАБ, поставил на наше заявление о регистрации какую-то большую лиловую печать.
– Не преступница?- спросил он меня строго.
– Отнюдь,- заверил я.
С этой справкой мы поспешили в паспортный стол, до закрытия которого оставался час, но там нас решительно развернули.
– Вы это теперь должны отдать обратно в РЭУ.
– Но у нас свадьба через три дня!
– Ничего не могу сделать. Через неделю женщина из вашего РЭУ поедет к нашей паспортистке и все сделает. А сейчас паспортистка ничего делать не будет. Я ей команды не дам.
– Но почему?
– Потому что не положено. Положено так: сначала в РЭУ, там берете форму, потом в сберкассу, потом в милицию – проверить по ЦАБ,- потом к нам,- вот, я пишу разрешение на регистрацию,- потом опять в РЭУ, и через неделю получите там регистрацию.
– И после свадьбы опять то же самое?
– То же самое. Мало ли что изменится.
С его разрешением на регистрацию я сунулся было к паспортистке, но та захлопнула окошечко, попав мне по носу. Тут я не выдержал.
– Умоляю вас открыть окно!- воскликнул я. Не будучи привычна к таком слогу, она насторожилась.
Дело в том, что в некоторых неразрешимых ситуациях, особенно при столкновении с ГАИ, паспортным столом, ментами и пр., после долгих мытарств с документами или бессмысленных унижений меня начинает нести.
– О!- восклицал я каким-то дискантом.- Не хмурьте ваши красивые брови! Не искажайте недоверием вашего прекрасного лица! Ради всего святого, дайте нам справку о регистрации без паспортистки из РЭУ! Ведь вот, ваш начальник изволил тут написать, что нас можно, можно зарегистрировать, молю вас, не омрачайте слияния двух любящих сер…
Окошечко с треском захлопнулось.
– …дец,- закончил я упавшим голосом. Ирка плакала. Она меня таким еще не видела и очень испугалась. Мне было перед ней мучительно стыдно – еще и потому, что когда я приезжал в Сибирь, вся местная публика была по-русски гостеприимна и по-восточному доброжелательна. Еще когда я мотался в Новосибирск с докладами, на всех научных студенческих конференциях вокруг каждого приезжего – будь он из Москвы, Питера или Чухломы – плясали по три местных жителя: водили на экскурсии, кормили, расспрашивали. И потом, когда я летал уже просто к ней, выкраивая несчастные два дня,- это повальное доброжелательство к приезжим повергало меня в трепет. Так, например, узнав, что я москвич, контролер не взял у меня штрафа… а, что я буду травить душу себе и вам!
– Артист,- брезгливо сказала мне паспортистка, выходя из своей дверки уже в шубке и шапке. Шапка была высокая, а ля завуч школы рабочей молодежи семидесятых годов. Мы уехали ни с чем. Чтобы пожениться, нам пришлось снова зарегистрироваться в гостинице «Университетская» за ту же сумму. Хотели мы, раз уж так вышло, провести в гостинице первую (хотя все относительно) брачную ночь,- но передумали. Ее ведь как проведешь, так и вся жизнь пойдет. А мы достаточно помучились по гостиницам.
